Огилви с трудом отвел взгляд от дождевых капель, дрожавших на кончиках ресниц мисс Стоун, и принял из ее рук покупки. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и хотя и у нее, и у него на руках были перчатки, он почувствовал, как его тело пронзила очередная молния.
Приподняв цилиндр, хирург засунул под него две коробочки и маленький сверток и почувствовал себя глупее некуда, утешаясь тем, что повел себя, как настоящий джентльмен.
- С пистолетом ничего не случится, - его надежно защищает деревянный ящичек, а вот патроны надо беречь от влаги и сырости, не говоря уже об огне. Я вижу, что вы продрогли, и как врач, прописываю вам как можно быстрее переодеться в сухое и выпить чашку горячего чая с капелькой бренди. До моей квартиры ближе, чем до вашего дома, поэтому осмелюсь предложить вам сначала зайти ко мне, чтобы обсохнуть и переждать дождь. А когда дождь закончится, я посажу вас в кэб и вы поедете домой.
Хирург говорил сухо, стараясь не глядеть на мисс Стоун, потому что и так уже заронил в нее подозрения пристальным взглядом. Не хватало еще, чтобы она заподозрила о его чувствах, вспыхнувших, как пороховая бочка, к которой поднесли горящий факел! Хирург до конца еще не понял, что с ним произошло, и старался успокоить себя тем, что ему просто почудилось, но в груди ворочалось тяжелое предчувствие того, что это надолго, если не навсегда. В его возрасте и безнадежно влюбиться в молодую женщину! Такого он не пожелал бы и врагу. В том, что его чувства к мисс Стоун останутся без ответа, он ни секунды не сомневался, и от этого он ощущал одновременно боль и облегчение. Боль - от ущемленного мужского самолюбия, а облегчение от того, что не придется идти наперекор своим принципам убежденного холостяка.

Огилви был немного удивлен тем, что мисс Стоун согласилась, - она редко с ним соглашалась! но против мокрого платья и дождя спорить было трудно. "Переодеться" - предложил он, но ведь кроме того единственного платья, которым она воспользовалась, когда они пошли выручать собаку, у него в доме не было ни одной женской вещи, а в том платье мисс Стоун потом ушла к себе домой... И ее мужской костюм он отнес ей обратно, так что внезапно его предложение "переодеться в сухое" стало казаться ему самому какой-то насмешкой. Огилви не оплакивал потерю платья своей случайной и давно забытой любовницы: если бы мисс Стоун его вернула, он бы тотчас от него избавился, отдав на благотворительность.
- Да-да, идемте скорее, - только и сказал он и вышел из подворотни первым, придерживая цилиндр и ощущая как по макушке елозят коробочки, которые он под него спрятал.
До его дома было действительно намного ближе, чем до дома мисс Стоун, и менее, чем за четверть часа они туда добрались и хирург повернул ключ в скважине входной двери.
Как только мисс Стоун вошла внутрь, он закрыл и запер дверь и избавился от цилиндра и спрятанных под ним покупок, которые изрядно натерли ему макушку, - так, что он даже начал опасаться, не протерли ли они ему тонзуру, как у монаха.
- Поднимайтесь наверх и ... переоденьтесь, - сказал хирург, прекрасно отдавая себе отчет, что если мисс Стоун и найдет что-нибудь, то это будет чистая простыня, в которую можно закутаться наподобие римской тоги. - А я переоденусь здесь, у меня тут есть запасной костюм, в котором я принимаю пациентов. И сразу же после этого поставлю чай.
Поскольку от частной практики хирург отказался довольно давно, его рабочий костюм был выстиран и выглажен приходящей служанкой и в нем можно было без зазрения принимать гостей.

*Сударыня, если как следует поищете в комнате хирурга, найдете его старый шлафрок, доставшийся ему от деда, который он практически не носил и потому о нем забыл.

Огилви зашел за ширму, за которой обычно переодевались пациенты, и стянул с себя насквозь промокшую одежду. Сдернул со смотровой кушетки простыню и насухо ею обтерся, чувствуя, как по жилам быстрее побежала заледеневшая под дождем кровь. По ходу он раздумывал над тем, что предложить к чаю. Если приходящая служанка озаботилась тем, чтобы пополнить его скудные запасы, тогда все в порядке, а если нет? Есть ли у него свежие сливки, лимон, даже сахар, не говоря уже о кексе или печенье? Неподалеку от его дома была бакалейная лавочка и хирург решил, что если на кухне окажется шаром покати, он быстро туда сбегает и купит чего-нибудь к чаю.
Старый потертый сюртук, в котором он принимал пациентов, и брюки висели на вешалке, для которой был вбит в стену специальный крюк. Нашлась и чистая рубаха, которую хирург натянул на себя, а затем и все остальное. Не успел он закончить с переодеванием, как на лестнице послышались легкие шаги и появилась мисс Стоун в его старом шлафроке, о котором он начисто забыл! Хирург вышел из -за ширмы, тоже сжимая в руках узел мокрой одежды.
- Сейчас я разожгу камин и мы развесим вещи сушиться, - сказал он и, положив одежду на стул, принялся возиться с розжигом.

Даже в старом мужском шлафроке мисс Стоун, к огорчению Огилви, выглядела очаровательно. К огорчению, потому что чувство, пустившее робкие ростки в его сердце, только укрепилось и, так сказать, расправило крылья.
- Я рад, что в моем шкафу нашлось что-то полезное, - сказал он. - Вообще-то это склад, куда я сам заглядываю очень редко, обходясь парой сюртуков и брюк, а рубашки и... ну, все остальное храню в комоде. Да, будьте так любезны, займитесь чаем, пока я вожусь с камином. Вы не будете против, если я развешу у огня и ваше платье?
Встреча начинала казаться Огилви чем-то вроде старых добрых семейных посиделок: глава семьи разводит огонь в очаге, его лучшая половина хлопочет у плиты, собираясь приготовить легкий ужин на двоих. От этого веяло старомодным уютом и ничем не напоминало их обычные встречи, которые, как правило, начинались со споров, а заканчивались громкими ссорами и хлопаньем дверьми.
- Посмотрите в кухонных шкафах, есть ли что-то к чаю, - добавил он. - Если нет ничего, я сбегаю к бакалейщику, это недалеко.

Огонь в камине разгорелся, и Огилви развесил на спинках стульев вещи мисс Стоун и свои. Мисс Стоун что-то делала в гостиной, - видимо, собирала на стол, потому что Огилви слышал позвякиванье фаянса и чайных ложечек. На запасы своей кухни он не надеялся, поэтому, бросив взгляд на оконное стекло, по которому хлестал дождь, натянул высокие веллингтоны, закутался в прорезиненный плащ и, захватив огромный зонт, вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь. Бакалейная лавка находилась через два дома и была еще открыта. С хозяином лавки, Чизвиком, хирург водил давнее знакомство, а поскольку всегда платил наличными и не прибегал к кредиту, считался одним из наиболее выгодных покупателей.
Увидев хирурга, Чизвик, расставлявший на одной из полок банки с джемом, широко улыбнулся и поприветствовал хирурга, с зонта которого на чисто выметенный пол стекала вода.
- Доброго вечерочка, мистер Огилви...хе-хе... Там, снаружи, настоящий потоп! Необычно для сентября. Чего изволите? Соль, спички, сахару? Сегодня поступила партия апельсинового джема из Эдинбурга, рахат-лукум из Турции и  консервированные паштеты пяти видов из Франции.
Огилви поздоровался, стряхнул с зонта воду и, сложив его, поставил в высокую кованую корзину, служившую пристанищем для зонтов и тростей.
- Какие именно паштеты у вас имеются, мистер Чизвик? - осведомился он, гадая, найдется ли в его доме хлеб, на который этот паштет можно было бы намазать.
Бакалейщик тут же выставил на прилавок пять стеклянных банок с плотно притертыми крышками:
- Вот гусиный с каштанами, в этой банке утиный с базиликом, а здесь - паштет из печени индюшки, смешанный со свиным жиром и специями, а еще...
- Пожалуй, я возьму утиного, - прервал его Огилви, - А также рахат-лукум.
Бакалейщик просиял, похвалил выбор покупателя и начал заворачивать товар в оберточную бумагу.
- Не читали последние новости, сэр? - между делом спросил он, кивнув на газету, лежавшую на краю прилавка.
- Смотря какие, - неопределенно ответил Огилви, торопясь поскорее уйти, чтобы мисс Стоун его не хватилась.
- В Саутгемптоне случай привозной холеры, - с готовностью объяснил Чизвик. - На корабле, пришедшем из Александрии, скончался кочегар: бедняга промучался всего тридцать шесть часов после того, как проявились первые симптомы. Корабль, знамо дело, сейчас на карантине, да только сдается мне, что одной смертью дело не обойдется.
- Можно я возьму у вас этот выпуск? Завтра утром верну, - попросил хирург.
- Берите, сэр, конечно берите. Кому, как не вам, быть в курсе таких событий!
Огилви выложил на прилавок деньги, забрал покупки и, попрощавшись с бакалейщиком, снова вышел под проливной дождь, который полил еще пуще.
По дороге он заглянул в немецкую пекарню и купил там картофельных булочек и пару кренделей. Вернувшись домой, он первым делом громко позвал мисс Стоун, надеясь, что она не ушла, обнаружив его отсутствие.

- И правильно сделали, - откликнулся хирург, закрывая зонт и снимая плащ и сапоги. - А я все-таки сбегал в бакалейную лавочку и принес кое-что к чаю.
Хирург сунул ноги в домашние туфли и направился к мисс Стоун, держа в руках ворох свертков, который он чудом сумел донести до дома, да и то только потому, что в его прорезиненном плаще были объемистые глубокий карманы.
- Вы любите французский утиный паштет? Турецкие сладости? Свежеиспеченные картофельные булочки? - засыпал он вопросами мисс Стоун, бросив взгляд на остатки засохшего кекса, который, впрочем, благодаря каким-то таинственным манипуляциям мисс Стоун, приобрел более-менее съедобный вид.
Задавая вопросы, хирург разворачивал один сверток за другим, являя взору мисс Стоун деликатесы, от вида и запаха которых у него самого свербило в носу и чуть не текли слюнки.
Разрезав булочку, хирург щедро намазал ее утиным паштетом, в котором попадались кусочки запеченных каштанов, и протянул ее мисс Стоун, а сам взгрызся во вторую половину, не менее щедро намазанную.
Вкус был невероятный! У хирурга даже слезы на глазах выступили от удовольствия. Но вместе с тем его не сотавляла мысль о газете, которую он оставил в кармане плаща и о тревожных новостях, которые в ней были описаны. Последняя крупная эпидемия холеры в Лондоне произошла шесть лет назад, неужели все повторится? От этих тревожных мыслей его немного отвлек румянец, выступивший на щеках мисс Стоун, - по-видимому, она уже успела согреться. Лицо девушки порозовело, а глаза мягко сияли, - разумеется, от воздействия горячего чая, а не от радости видеть Огилви.
- Бренди! - вдруг вспомнил он. - Вы добавили в чай бренди? Это лучшее средство от простуды!

- Не извольте беспокоиться, - сапоги у меня резиновые, - ответил Огилви, удивляясь про себя, что мисс Стоун заботится о его обуви. - И плащ тоже непромокаемый, так что вернулся я таким же сухим, каким и выходил. А бренди, кажется, здесь...
Хирург протянул руку к шкафчику, в которой приходящая служанка хранила специи и, открыв дверцу, действительно увидел бутылку бренди, наполовину полную. - Служанка утверждала, что добавляет бренди в соусы, но хирург подозревал, что оно требовалось ей для личных нужд. Вот и сейчас он обнаружил, что жидкости в булке поумерилось минимум на два пальца, в то время как последние две-три недели мясных блюд под соусом ему не подавали, так же как и блинчиков по-франузски и сливового пудинга.
Вытащив бутылку, он щедро плеснул бренди в чашку мисс Стоун, а потом налил и себе.
- Ваше здоровье, мэм! - провозгласил тост хирург и выпил остатки чая с бренди одним глотком. - Кстати, я услышал пренеприятнейшие новости: в Саутгемптоне обнаружился случай привозной холеры. Если хотите, зачитаю вам статью из "Морнинг пост", вчерашний выпуск которой я одолжил у хозяина бакалейной лавки: он всегда держит газету на видном месте, чтобы привлечь покупателей. Как говорится, предлагает народу и хлеб, и зрелища. На заре своего существования эта газета была рассадником новостей самого скандального толка, а ее первого редактора, преподобного Дадли, прозвали "Преподобным бойцом" и "Воинствующим пастором", но сейчас тому, что в ней пишут, можно доверять.
Огилви вышел из-за стола, чтобы забрать газету из кармана плаща и вернулся с ней обратно. Сообщение о холере в Саутгемптоне обнаружилось между рекламой нового мыла и табака под названием "Старый знакомый".
- Прочитать вам вслух или пересказать своими словами? - спросил Огилви у мисс Стоун, не зная, какой способ подачи новостей она предпочитает.

Огилви подлил в чашку чая мисс Стоун еще бренди, щедро долив его чаем, и ту же самую операцию проделал со своей. О холере он знал все, что было известно медицинскому сообществу, потому что специально интересовался этим вопросом. Холера была новой чумой девятнадцатого столетия, и ее боялись так же сильно как чуму или оспу, потому что в аресенале медицины не было средств, чтобы с ней бороться. Более того, никто толком не знал, как передается этот смертельный недуг, хотя после вспышки 1854 года все больше умов склонялось к тому, что виной всему несовершенная лондонская канализация и загрязненная питьевая вода.
- Холера зародилась на Востоке, - начал он, неторопливо прихлебывая чай. - А жители Лондона впервые услышали об этой болезни в 1781 году, когда газеты сообщили об эпидемии среди солдат Ост-Индской компании. В тот раз болезнь убила почти полтысячи британских солдат, а спустя два года от нее умерло двадцать тысяч индусов-паломников. В начале нашего века она вышла за пределы Индостана, чтобы  поразить Турцию, Персию и Японию, а затем Америку и Россию. До Англии она добралась в 1831 году, - ее завезли на кораблях, - а затем ее вспышки повторялись регулярно. Эпидемия 1848-49 годов убила пятьдесят тысяч англичан и валлийцев, - наверняка вы слышали о ней, хотя и были в то время очень молоды. Последняя крупная вспышка холеры в Лондоне случилась шесть лет назад сразу же за нашествием неприличностей, когда мы с вами только познакомились и к счастью, уехали из Лондона. Бог ты мой, мы знакомы уже целых шесть лет! Поверить невозможно! Но клянусь, сударыня: вы  ни месяц не постарели, - выглядите такой же юной и красивой, как и в тот день, когда переступили порог морга, куда вас позвали, чтобы вы ассистировали мне при вскрытии.
Сделав комплимент мисс Стоун, хирург перешел к описанию симптомов болезни.
- Не знаю, доводилось  ли вам когда-нибудь видеть больного холерой, поэтому опишу, как это выглядит, уж простите за малоаппетитные подробности. Поначалу симптомы напоминают пищевое отравление: рвота, мышечные спазмы и острая боль в животе. Затем начинается сильнейшая жажда, но сколько бы больной ни пил, все выходит наружу в виде жидкости, как ни удивительно, не имеющей ни цвета, ни запаха, свойственного экскрементам.
Хирург бросил взгляд на паштет, хотя и невероятно вкусный и аппетитно пахнувший, но по консистенции и цвету напоминавший только что упомянутые экскременты, и закашлялся.

- Дальше - еще хуже, - вынужден был признать Огилви и потянулся за квадратиком рахат-лукума. - Выделения приобретают вид рисового отвара, и это является предвестником скорой и неминуемой смерти. После появления этого симптома  больной умирает в течение нескольких часов. Я ни разу не присутствовал на вскрытии умершего от холеры, но читал отчеты в Медико-Хирургическом Обозрении, и в них упомянуто, что тонкий кишечник больного холерой выстлан пленкой, которая мешает ему всасывать воду, и, напротив, заставляет выделять жидкость с огромной, катастрофической для организма скоростью, что приводит к полному обезвоживанию, и в итоге - к смерти. Всей душой надеюсь, что на этот раз холера обойдет Лондон стороной.
Хирург печально прожевал кусочек рахат-лукума и потянулся за следующим: подробности, о которых он рассказывал мисс Стоун и которые оказали бы на обычных людей отталкивающее впечатление, для него были не более, чем сухими записями в журнале медицинских наблюдений и он спокойно мог продолжать трапезу, не испытывая ни малейшего дискомфорта. Но тем не менее душа его не очерствела от постоянного лицезрения мучений больных и картин преждевременных смертей: хирург по-настоящему переживал и за своих пациентов, и за будущее города, который, хотя и не был ему родным, играл в его судьбе  важную роль. Ведь именно здесь он получил профессию, приобрел бесценный опыт и встретил мисс Стоун!
- Но довольно о болезнях, - прервал он сам себя. - Кажется, дождь зарядил надолго и не становится слабее. В такую непогоду маловероятно, что мы найдем для вас кэб, а идти пешком тем более неразумно, даже если я дам вам свой прорезиненный плащ, зонт и веллингтоны. Оставайтесь на ночь, мэм. Вы уже здесь ночевали, так что знаете, где находится спальня. А я переночую на кушетке в смотровой.
Эхом его словам прогремел чудовищный раскат грома, а вслед за тем за окном полыхнула молния и капли дождя еще чаще забарабанили по стеклу.

Огилви развернул "Морнинг пост" и пробежался взглядом по мелким типографским строчкам.
- Здесь пишут пока что об одном случае, - с некоторым облегчением ответил он, - Но это ни о чем еще не говорит: при неблагоприятных обстоятельствах холера распространяется со скоростью лесного пожара!
Какими были эти неблагоприятные обстоятельства, хирург бы не смог толком объяснить, потому что этого не знал никто: обычно во всем винили миазмы в загрязненном воздухе и нечистоплотность низших классов, а также скученность, в которой проходило их существование. Однако опыт прошлых эпидемий показывал, что болезнь не щадила и тех, кто жил в относительной роскоши.
-Ну-с, так что же вы решили? - вернулся он к своему предложению. - Остаетесь? Ведь ваше платье будет сохнуть еще долго, а возвращаться домой в мокрой одежде - самый верный способ подхватить пневмонию!
Огилви очень хотелось, чтобы мисс Стоун осталась, хотя присутствие молодой и привлекательной женщины лишь подчеркивало недостатки его холостяцкого жилища, которое он раньше считал вполне комфортабельным. Но сейчас он начал замечать недостатки, которые не бросались ему в глаза: собственная квартира вдруг показалась ему пыльной, запущенной, неуютной и какой-то тусклой.
Хирург чуть не подскочил, вспомнив о том, что ежели мисс Стоун даст согласие заночевать в его спальне, ему надо будет сменить постельное белье.

Огилви хотел возразить и сказать, что завтра придет служанка, которая и перемоет всю посуду, но вдруг ему захотелось посмотреть, как мисс Стоун будет заниматься этим сугубо женским делом. Конечно, он и сам был в состоянии ополоснуть пару чашек и смести крошки со стола, и даже иногда это делал, но наличие приходящей служанки сильно облегчало его холостяцкую жизнь.
- Буду премного благодарен вам за это, - сказал хирург. -  Горячая вода в чайнике есть, вы мойте, а  а я буду вытирать.
И хирург схватил ветхое  и застиранное кухонное полотенце с вышитой на нем надписью "Мой дом - моя крепость". Честно говоря, он не помнил, откуда оно у него взялось, - скорее всего, осталось от прежнего арендатора квартиры, одинокого старика-архивариуса, который скончался за неделю до того, как Огилви приехал в Лондон, чтобы начать обучение под крылом своего дяди-хирурга, в то время служившего в госпитале Святого Томаса и Гая*. Позже он перешел в недавно открытвшийся госпиталь Королевского колледжа, который  находился на Португальской улице в Линкольн-Инн-филдс, что было в пешей дсотупности от его апартаментов, и не стал никуда переезжать.  С тех пор минуло почти двадцать лет и осознав это, Огилви ужаснулся тому, как быстро пролетели лучшие годы его жизни. И вот те на - перевалив за четвертый десяток он вдруг обнаружил в себе способность влюбляться!
Огилви покосился на мисс Стоун, точного возраста которой он не знал, но которая выглядела лет на двадцать моложе него, и  с трудом удержался от вздоха.

*Упоминалось в квенте Огилви Мини-квенты персонажей сюжета Лондонский ноктюрн

Такого предложения хирург не ожидал, и перед его мысленным взором сразу замелькали живописные картины завтрака, чрезвычайно сытного и блещущего разнообразием блюд: яичницы из полудюжины яиц с толстыми ломтями жареного бекона, кровяными колбасками, тосьами, щедро намазанными шотландским апельсиновым джемом, копченой рыбой и печеной фасолью. А подавала этот завтрак самая красивая и умная девушка Лондона, - мисс Элизабет Стоун, - в белой кружувной наколке на распущенных волосах и в накрахмаленном белом фартучке, надетом поверх... Огилви мучительно покраснел, не смея завершить картину столь соблазнительную, что она никогда не могла превратиться в реальность. Главная же проблема заключалась отнюдь не в отсутствии накрахмаленного фартучка (где-то лежал фартук, который надевала, принимаясь за дела, приходящая служанка), а в том, что приготовить завтрак было не изчего: нынешний вечер показал, что в доме не было ни фасоли, ни джема, ни бекона, ни даже полудюжины яиц.
- Вы невероятно добры, мисс Стоун, - ответил он, вешая полотенце на крюк, - Но я не посмею затруднять вас таким образом. Лучше мы позавтракаем в какой-нибудь достойной кофейне, где подают хороший кофе и французские круассаны. Что ж, доброй ночи. В котором часу вас разбудить утром?
В распоряжении  Огилви было несколько свободных от службы дней, поэтому он мог проспать хоть до полудня, но леди-детектив, вероятно, вставала раньше, чтобы встретить клиентов или отправиться по делам, связанным с расследованиями. Впрочем, насколько ему было известно, нового расследования мисс Стоун не вела, но мало ли какие еще дела могли ожидать ее рано утром.

Попрощавшись с мисс Стоун, Огилви принял еще полстаканчика бренди на сон грядущий, и отправился спать в приемную. Кушетка была узкой и жесткой и он полночи ворочался на ней, не в состоянии уснуть и ностальгически вспоминая свою холостяцкую, но широкую и уютную кровать. Когда его наконец сморил беспокойный сон, наснилось ему всякого, в том числе, что в квартире обрушился потолок и прямо к нему в объятья свалилась мисс Стоун, причем ни шлафрока, ни ночной рубашки на ней почему-то не было. Хирург проснулся в ледяном поту и со страшным сердцебиением и первым делом посмотрел на потолок, но тот оказался на месте.
Потрясение было так велико, что Огилви сполз с кушетки и пошел на кухню, чтобы хлопнуть еще полстаканчика успокоительного. Приняв лекарство, он машинально направился не обратно в приемную, а наверх, в свою спальню. Это был маршрут, затверженный годами, поэтому хирург поднялся по лестнице и вошел в темную спальню, намереваясь закутаться в одеяло и заснуть сладким сном. Какого же было его удивление, когда, улегшись в постель, он обнаружил там чужое тело! К этому моменту он начисто успел позабыть о том, что мисс Стоун осталась ночевать в его квартире, и решил, что в его спальню забрался перепивший сосед, ошибшись дверью. Такое уже однажды случилось, когда хирург забыл запереть входную дверь, и поэтому он решил, что инцидент повторился. Сорвав одеяло, чтобы вытолкать в шею наглеца, Огилви раскрыл рот, чтобы завопить во всю мочь, но открывшаяся его взору картина так его потрясла, что он как подкошенный рухнул на постель и накрылся с головой одеялом, чтобы мисс Стоун не обвинила его в том, что он воспользовался ее беспомощным положением.

Огилви и не думал о том, чтобы вылезать из-под одеяла: во-первых, оно служило ему хотя и слабой, но защитой от кулачков разгневанной мисс Стоун; во-вторых, он не смел взглянуть ей в глаза, хотя она и бурно призывала к этому, - наверное, лишь затем, чтобы засветить ему фонарь под глазом, а возможно, и под обоими сразу. Его тело, еще не оправившееся после воздействия мужских кулаков, которые измолотили его  в доме мамаши Рассел во время ареста, теперь вспомнило о полученных увечьях и снова заныло, на этот раз страдая от кулачков женских. Положительно, последнее время звезды складывались таким роковым образом, что ему было не миновать побоев! В первый раз он не мог дать сдачи, поскольку его руки были скованы за спиной наручниками, теперь ему мешало понятие о чести: не мог же он драться со слабой женщиной! Впрочем, женщина была совсем не слабой, и единственное, что мог сделать хирург, это скрючиться под одеялом, прижав колени к груди, чтобы удары приходились на мягкую часть его тела и спину, а не туда, где они могли нанести наиболее серьезную и невосполнимую травму.
Огилви попытался сказать несколько слов в свое оправдание, но из-за того, что на голову у него было натянуто одеяло, они прозвучали глухо и неразборчиво, и вряд ли мисс Стоун их расслышала.  Огилви уже начал опасаться за свои почки, а мисс Стоун все продолжала его лупить. Наконец он не выдержал, высунулся из-под своего ненадежного навеса и, крепко обхватив ее обеими руками, прижал  к себе.
- Довольно! - прорычал Огилви, стараясь держать голову так, чтобы разбушевавшаяся валькирия не боднула его в нос или не откусила ухо. - Не женщина, а какой-то взбесившийся берсерк, право слово! Вы что, смерти моей захотели, сударыня?
Наощупь мисс Стоун была очень приятна, как и на глаз. Под просторной мужской рубашкой, впрочем, не прикрывавшей самую аппетитную часть ее тела, угадывались не менее аппетитные. Огилви почувствовал возрастающее беспокойство: отпустить ее он не мог без риска для собственного здоровья, а продолжать держать вот так тоже опасался, потому что это было связано с риском для ее девичьей чести, которую она, как помнил Огилви, очень берегла.