На своем веку Кривич каких только эпидемий не повидал, но в памяти осталась лишь эпидемия черной смерти, случившаяся через год после неудачного литовского похода смоленского князя Святослава Ивановича. Она была не первой и не последней в Смоленске, но самой беспощадной: зима 1387 года накрыла белым саваном  мёртвый город с пятью уцелевшими жителями, одним из которых был молодой вампир. Сколько ему тогда было? Да триста лет всего или около того - разве сравнить с тем, что сейчас? Он в ту пору мог на себе двух мертвецов унести на погост, чтобы похоронить по-христиански. Правда, отпевать их было некому: весь причт забрала чума.
Оспа была не намного лучше: от нее люди мёрли, как мухи, а кто выживал, всю оставшуюся жизнь с тоской смотрел на свое отражение в зеркале. Знавал Кривич знатных дам, кои, переболев оспой,  закрывали все зеркала тканью, как делают в доме с покойником, а с десяток незамужних девиц так и вовсе ушли в монастырь. И лишь его и других вампиров никакая лихоманка не брала, а почему - одному Богу ведомо. Таким образом, о себе, Аннушке и Жане Ивановиче он не волновался, но Женьку строго-настрого приказал из дома носа не казать, а сам отправился в город - посмотреть, кому помощь нужна. Вылечить больных было не в его силах, но воды из колодца натаскать, дров из поленницы в дом принести - на это он был все еще способен.
Еще не дойдя до Дворянского собрания, Кривич услышал нестройный гул толпы, и удивился: до сих пор он не видел ни одной живой души, - все попрятались по домам, испугавшись оспы, и правильно сделали. Но на площади у Собрания яблоку негде было упасть: толпа из вооруженных кольями и топорами мужиков и баб с чугунными сковородами в руках волновалась, как Днепр при ненастной погоде. На верхней ступени каменной лестницы, ведшей к дверям Собрания, стоял тайный советник Трудный:
- Расходитесь по домам, граждане! - громко призывал Трудный. - Негоже баламутить в такое время, да и проку от вашего горлопанства чуть. Идите к своим детям и старикам, им сейчас ваша помощь нужна. И делайте то, что повелел делать государь-император: прививайтесь от оспы! Доктор Дешам уже привил всех моих дворовых людей и готов привить каждого жителя Смоленска!
- АНТИИИХРИСТ!!! - взвыла какая-то бабёнка, и толпа тут же подхватила это слово и разнесла по площади.
- Знаем мы ентих дохтуров - им бы токмо русский народ извести под корень! - заорал бородатый мужик, потрясая вилами.
- Долой антихриста! - поддержал другой и, повинуясь этому призыву, толпа накатила на лестницу, как волна, погребая под собой тайного советника Трудного.
- Что ж вы творите, окаянные... - забормотал Кривич, в растерянности топчась на месте. - Самосуд над слугой государевым?!
У него мелькнула мысль предстать перед смутьянами  в облике чудовищной летучей мыши, но он тут же ее отбросил: появившись в таком виде, он лишь укрепил бы их веру в то, что тайный советник Трудный - слуга дьявола. Оставалось одно: идти в рукопашную с озверевшей толпой. Кривич ринулся в самую гущу, раздвигая руками потные людские тела и пробиваясь к лестнице. Но когда он добрался до верхней площадки, было уже поздно: тайный советник Трудный лежал на каменных плитах, раскинув руки, и выглядел не более живым, чем пара мраморных кариатид, державших на своих плечах карниз здания. Его вид охладил горячие головы: спустя несколько мгновений лестница опустела, а толпа на площади начала быстро рассеиваться. Кривич опустился на колени и прижал ухо к груди тайного советника. Тот дышал, но тяжело, с присвистом, а глаза его были закрыты. Пришлось поднять его и нести домой на руках. Лет триста назад это не стало бы для вампира испытанием, но сейчас каждый шаг давался ему с трудом. Тем не менее, до особняка он добрался быстрее, чем если бы вез Трудного на телеге, запряженной лошадью. Открывшая ему служанка ахнула и заголосила.
- Барыню зови, - приказал Кривич, переступая порог. - И отправь кого-нибудь за доктором Дешамом.
- Доктор полчаса как от нас ушёл, а куда - сказать не изволил... - прошептала служанка, со слезами на глазах глядя на своего барина, не подававшего признаков жизни.

Лавр Сидорович очнулся на мягком облаке, хотя последнее, что он помнил - удар о жесткие каменные плиты лестницы, на которые толкнула его обезумевшая толпа. Лоб его окутывала приятная прохлада, а тело было укрыто другим мягким белым облаком, и он поначалу решил, что ангел-хранитель сжалился над ним и вознес прямо в рай с городской площади. Но, скосив глаза, он увидел сидящего в углу Кривича и сразу же рухнул с небес на землю. Сознание у него было на удивление ясным, и он быстро сообразил, что произошло: толпа его затоптала, а Кривич доставил домой. Мысль о том, что он должен быть благодарен за свое спасение вампиру, была крайне неприятна, и Лавр Сидорович снова закрыл глаза и притворился умирающим. Ему было о чем подумать, тем более, что в комнате находилась его жена и хлопотала вокруг него так, как будто он был самой большой ценностью в ее жизни. Столько женского внимания и трогательной заботы Лавр Сидорович не получал с момента своего появления на свет, и ему захотелось продлить это удовольствие, пусть даже и путем притворства.
Слушая, как Ольга Аристарховна раздает приказания сначала прислуге, а затем и околоточному надзирателю, Лавр Сидорович преисполнился законной гордости за нее: все-таки не зря он передал ей бразды правления над вампирами! Дело было в том, что вообще-то именно он происходил из семьи, в которой обязанность главного хранителя Договора переходила по наследству от отца к старшему ребенку независимо от пола последнего. Лавр Сидорович, будучи единственным сыном своего отца, стал хранителем, не имея на то ни  призвания, ни желания, поскольку боялся вампиров до умопомрачения, и тяготился этой ролью до тех пор, пока не женился на Ольге Аристарховне. Сама по себе женитьба дворянина на актрисе была из ряда вон выходящим событием, но Лавр Сидорович никогда об этом своем поступке не жалел, к тому же актриса сумела так себя поставить в обществе, что никто в городе и во всей губернии не смел косо на нее взглянуть. С первого дня знакомства Лавр Сидорович  воспылал к Ольге Аристарховне поистине африканской страстью, и сумел сохранить накал и градус своей неистовой любви даже в браке, однако у него хватило ума не демонстрировать оную жене. Рука об руку с любовью шла жгучая ревность, которая не вспыхивала время от времени, а постоянно тлела в душе Лавра Сидоровича, иногда доводя его до белого каления. Вот и сейчас, несмотря на то, что  жена самолично ухаживала за ним, Лавр Сидорович начал думать о том, что произойдет после того, как гроб с его телом опустят в могилу. Перед его глазами возникла длинная очередь из претендентов на руку и сердце вдовы Трудной, начинавшаяся от ворот кладбища и тянувшаяся до Финского залива. Среди претендентов мелькали знакомые лица, а первым в очереди стоял ненавистный доктор Дешам. Лавр Сидорович мысленно возблагодарил своего ангела-хранителя за то, что доктора по какой-то причине не призвали к одру больного, иначе он (больной) не выдержал бы  и набросился  на доктора, позабыв о своем страхе перед вампирами. Было и еще одно соображение, благодаря которому Лавра Сидоровича радовало отсутствие доктора: тот бы сразу определил, что  жизни больного ничто не угрожает, и сообщил об этом Ольге Аристарховне. Да и вообще, чем меньше вампиров было в его жизни, тем лучше: сейчас ему было более чем достаточно присутствия Кривича, горбившегося в углу. Поэтому слова жены, с которыми она обратилась к старому омерзительному вампиру, потрясли Лавра Сидоровича до глубины души. Кривич еще не успел и слова сказать, как Лавр Сидорович открыл глаза и сдавленным голосом произнес:
- Никогда! Никогда не бывать этому: я лучше умру прямо здесь и сейчас, чем превращусь в вампира! А без моего согласия он не имеет права обращать меня - это вопиющее нарушение Договора!!!
Лавр Сидорович выпростал руку из-под одеяла и указал перстом на дверь:
- Вон отсюда! Вон! И не возвращайся, пока я тебя сам не позову!
Кривич тут же поднялся на ноги (Лавру Сидоровичу показалось, что сделал он это с облегчением) и, пробормотав нечто наподобие извинения, адресованного Ольге Аристарховне, вышел из комнаты. Лавр же Сидорович сообразил, что слишком рано выказал признаки выздоровления и бессильно уронил руку на одеяло.
- Олюшка, - прошептал он, показывая жене, что короткая вспышка ярости лишила его последних сил, - Сядь подле меня, мой ангел, нам надо кое о чем поговорить, пока я еще здесь.

Лавр Сидорович не питал иллюзий по поводу своей горячо любимой жены: обвести ее вокруг пальца было практически невозможно. И доктора она упомянула не просто так, а с умыслом - в этом он тоже не сомневался. Но недаром они прожили душа в душу почти десять лет - в том смысле, о котором говорила пословица, утверждавшая, что муж и жена - одна сатана. Изучили они друг друга преизрядно и иногда Лавру Сидоровичу казалось, что могли бы и не говорить вслух, а обмениваться мыслями.
- Благодарю, душа моя, - сказал мнимый больной глухим голосом, как бы через силу. - Благодарю тебя за твою преданность и заботу. Другая жена на твоем месте не стала бы тратить деньги на бесполезного в моем случае доктора, а призвала бы священника, чтобы он соборовал меня и отпустил мне грехи. Что ж, доктор Дешам в любом случае обязан выдать тебе свидетельство о моей смерти, так что и его визит лишним не будет. Только попроси его, чтобы не мучал меня кровопусканиями - ты же знаешь, вампирам только это и надобно...
Лавр Сидорович нашарил руку Ольги Аристарховны и, схватив ее, поднес к своим губам.
- Знаешь, что более всего тяжело? - немного гнусаво произнес он, так как ладошка жены перекрывала ему рот и нос. - То, что я умираю, зная, что тебе некому будет передать дела хранителей - ведь наследника у нас с тобой нет и уже не будет... А о деньгах не беспокойся: все, что есть, перейдет тебе по завещанию, кое я составил на следующий день после нашего венчания и более не менял. Завещание хранится у нашего семейного поверенного Луки Даниловича Самойлова.
Лавр Сидорович поцеловал руку жены, выронил ее и закрыл глаза.

Лавр Сидорович не успел высказать свое мнение по поводу всех докторов Смоленской губернии, коих можно было пересчитать по пальцам одной руки:  дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась растрепанная голова сенной девки. Большие круглые глаза обшарили взглядом комнату и остановились на Ольге Аристарховне.
- Барыня, а барыня, - с трепетом в голосе промолвила голова. - Ефрем вернулся, сказывает, что дохтур Дешам в поместье графа  Бахметьева уехал - там оспа у всех дворовых и у графини с графинчиками. Старая Агафья говорит, что надо вам ехать к знахарю Симеону на Вервижские болота - он корешками и заговорами любую хворь исцеляет. Деньги ему не нужны, он натурой берет - Агафья говорит, что полмешка муки и седла барашка достаточно будет. Вас Ефрем до края болота отвезет, а дальше вы уж сами - там зарубки на деревах поставлены, верную дорогу к симеоновой избушке указывают. Ефрем бы и сам к нему наведался, да Агафья говорит, что за мужа только жена просить должна.
Дверь снова затворилась, скрыв говорящую голову, и в комнате на мгновение воцарилась тишина.
- Даже не думай, - твердым голосом заявил Лавр Сидорович, приподнимаясь на подушках. - Раз суждено мне помереть - значит, так тому и быть, а слушать лепет выжившей из ума старухи - себя не уважать.

На верхушке старой сосны каркнул ворон и тут же слетел вниз, громко хлопая крыльями. Посмотрел снизу вверх на гостью черными глазами-бусинками и  стал вприпрыжку подниматься по скрипучим, изъеденным жуками-древоточцами ступенькам, которые вели к приотворенной двери избушки. Проковылял мимо гостьи и скрылся в темной глубине. А вслед за тем на пороге показался седой, как лунь, старик в длинной рубахе, подпоясанной вервием. Борода у него была длинная, ниже пояса, а волосы на голове, хотя и побелевшие от старости, спускались на плечи густыми вьющимися локонами. Глаза у старика были черные, как у ворона, а губы красные, как кровь.
- Ну, заходи, раз пришла, - сказал старик. - Садись к очагу поближе - ноги-то, чай, промочила?
Старик щелкнул пальцами и в очаге вспыхнул яркий огонь, осветив длинную лавку, стоявшую у дальней стены, дубовый стол и большой ларь. Пол в избушке был покрыт камышом и сухой осокой, с потолочных балок свисали пучки сушеных трав, а большая ивовая корзина, стоявшая у стола, была доверху заполнена мухоморами. Ворон куда-то пропал - может, спрятался, а может, вылетел в отворенное окошко.
- Показывай, чего принесла, - приказал старик, усаживаясь на ларь. - Я в долг свой товар не отпускаю. Сначала плати - потом проси, что хошь.
Веревка, служившая ему поясом, неожиданно зашевелилась и зашипела.
- Тихо, тихо, Глафирушка, - сказал старик, кончиками заскорузлых пальцев поглаживая головку болотной гадюки, которая обвивала его стан. - Яд-то побереги - сдается мне, он сегодня нам пригодится.

Старик даже не пошевелился, лишь скользнул взглядом по мешку с мукой и седлу барашка, завернутому в дерюгу. Зато змея соскользнула с его пояса и оборотилась молодой зеленоглазой девицей с медно-рыжими волосами, заплетенными в длинную косу, которая волочилась за нею по полу, как хвост. Запустив руку в мешок с мукой, она схватила щепоть и растерла ее в пальцах, а затем обнюхала баранину и покачала головой:
- Мука пшеничная тонкого помола, а вот мясо... Чую, жестковато будет: не иначе как от старого барана.
- Жена моя, Глафира, - сообщил старик  Ольге Аристарховне, любовно поглядывая на молодку. - На ней все хозяйство держится. Так-то мы никому не показываемся в наших других обличьях, но ты ж за вурдалаками присматриваешь - так что перед тобой открыться можно. Ну а теперь рассказывай, зачем пришла.
- Любовник бросил или муж загулял, - подсказала Глафира, насмешливо посматривая на Ольгу Аристарховну. -  Все замужние бабы к тебе с одним и тем же запросом приходят, можно было и не спрашивать.
Симеон нахмурил брови и метнул на Глафиру грозный взгляд, который, впрочем, не возымел никакого эффекта. Молодка уселась на лавку и стала лузгать семечки, сплевывая шелуху в ладонь и в упор глядя на Ольгу Аристарховну.

- Ну и ну! - в сердцах заявила Глафира, на этот раз с сочувствием глядя на Ольгу Аристарховну. - А может, я тебе змеиного яду отолью? Ленивого мужика проще отравить, чем заставить делом заняться...
Глафира достала из кармана своего изумрудного сарафана грецкий орех, подбросила его, поймала ртом и с хрустом раздавила зубами. Внимательно рассмотрев обе половинки, покачала головой и с сомнением посмотрела на Симеона.
- Приходить-то он к ней будет, вот только сможет ли чего? Похоже, что порчу на него навели вурдалаки... Да уж, тяжелый случай! Окромя мандрагоры вряд ли что поможет. А жить-то он долго будет: не так уж сильно его и помяли.
Симеон задумчиво почесал бороду и посмотрел на Ольгу Аристарховну:
- Глафира дело говорит: корень мандрагоры должон помочь - на моем веку еще ни разу осечки с ним не бывало. Но добывать его тебе самой придется, а я научу, как это сделать, и дам тебе оберег. Слушай внимательно и запоминай: как взойдет молодая луна, возьмешь оберег и пойдешь с ним на кладбище, где недавно закопали висельника. На его могиле увидишь кустик с белыми звездчатыми цветками - это и есть мандрагора. Ты ее подкопай со всех сторон до корня, обвяжи корень веревкой и выдерни из земли. Корень начнет криком кричать, проклинать тебя, костерить по-всякому, но ты не бойся: мой оберег тебя убережет.  А как домой вернешься, истолки корешок в порошок и по щепотке подсыпай мужу в питье, которое он перед сном принимает.  Вот и вся премудрость...
Симеон встал с ларя и откинул крышку. Порывшись в ларе, он вытащил два комочка болотного мха и протянул их Ольге Аристарховне:
- Вот это и есть оберег: ты им уши заткни перед тем как корень из земли тащить будешь.

- Корешок мандрагоры у меня есть, - заявил Симеон. - Но денег за него я не возьму, а вот обменять могу.
Глафира при этих словах подскочила, подбежала к мужу и что-то зашептала ему на ухо. Выслушав ее, Симеон кивнул и снова обратился к Ольге Аристарховне:
- У моей жёнушки один ядовитый зуб сломался, а заменить нечем. Принесешь нам зуб вампира - получишь мандрагору, вот и весь сказ.
Симеон обнял жену, а она ласково зашипела и обвилась вокруг его пояса, превратившись в гадюку.