Истину глаголило Святое Писание: некоторые  излишне самоуверенные особы в своем глазу бревна не замечали! Царице смоленской сцены и в голову не приходило, что ейный неказистый муж мог поглядывать по сторонам. Если бы дело не касалось Аннушки, Кривич не стал бы вмешиваться, хотя кто знает, кто знает… 
-  В лесу у старого дуба повстречал вашего благоверного, когда он из дупла записку доставал, незадолго до того положенную в то дупло молодой и красивой девицей! - сообщил Кривич, скрыв до поры до времени имя Аннушки. Лавр Сидорович, даже если и вернулся домой целым и невредимым после встречи с волками, ни за что не признался бы жене в своих амурных похождениях, - стал бы все отрицать. Так что незачем было и Кривичу понапрасну полоскать в этой мутной воде имя девушки.
- Так-то, Ольга Аристарховна, - добавил Кривич, ерзая в кресле оттого, что в филейную часть ему впилось что-то острое. - Пока вы жертвы приносите  на алтарь искусства, Лавр Сидорович за девицами гоняется как ошалевший мартовский кот, хотя на дворе давно уже не март месяц. Вы думаете, у вас в его лице надежный тыл, а тыл-то ненадежный! Ох…
Кривич резко привстал и услышал треск рвущейся ткани. Глянул вниз, на сиденье, и узрел обойный гвоздь, торчавший острием вверх. Пощупал свой тыл и обнаружил на штанах прореху, в которую свободно проходил кончик большого пальца. И ведь так бывало всегда: каждая  его встреча с главной хранительницей оборачивалась крупными неприятностями. Штаны верой и правдой прослужили ему последние сто лет, им сносу не было! А теперь придется заплату ставить на французское сукно, а нужный колер нелегко подобрать. Хорошо хоть, что на зад заплату ставить не придется - там уже все затянулось естественным образом.

В словах хранительницы был свой резон: полиция не брезговала услугами тайных осведомителей. Но представить Аннушку в роли осведомительницы Кривич не мог - какими ценными сведениями, представляющими интерес для начальника городской полиции,  она могла обладать?! Целыми днями дома сидела - то платья себе кроила, то крестиком вышивала, то штопала прохудившиеся носки Жану Ивановичу, а как все перештопает, начинала в немытое окошко глазеть от нечего делать*. А за тем окошком совершенно точно не было ничего такого, о чем надо было ставить в известность самого начальника городской полиции. Велико ли дело - намедни две бабы посреди улицы разругались вдрызг, а третьего дня сапожник Макеев напился пьян и, заснув посреди дороги, перегородил путь телеге с сеном. О таких событиях даже в кругу семьи упоминать не стоило, не то что писать о них донесения.
- Правду в народе говорят: муж и жена - одна сатана, - со вздохом сказал Кривич. - Не хотите жить по правде, хотите по кривде, ваше право. А только я этого дела так не оставлю. И ежели вы своего супруга не приструните, я до самого царя-батюшки пешком дойду и буду бить ему челом ради сохранения чести девиц-смолянок.
Кривич взял посох, стукнул им по наборному паркету и, обернувшись летучей мышью, вылетел в окно. Кошка проводила его задумчивым взглядом и принялась вылизывать переднюю лапу.

* Он художник он так видит

Лавр Сидорович ночь провел беспокойную, тревожную: ворочался на перине так,  будто его клопы кусали, хотя откуда было взяться клопам? Он самолично следил за тем, чтобы прислуга еженедельно перетряхивала постельное белье и как следует выбивала подушки с периною, а ежели в оных обнаруживался хотя бы один кровопийца, кровать Лавра Сидоровича тут же выносили во двор, разбирали на части и засыпали персидским порошком. Лавр Сидорович постоянно просматривал газеты, выискивая в них рекламу патентованных средств для борьбы с клопами, и собрал целую коллекцию оных: как прогрессивных, включавших окуривание спальни серой,  обмазывание кроватных столбиков смесью свинца, ртути и мышьяка и вымачивание постельного белья в бензоле, так и нелепых и абсолютно неэффективных, вроде опрыскивания кровати круто посоленным кипятком. На Ольгу Аристарховну надежды было мало: недосуг ей было касаться таких низменных материй, как мужняя перина, так что все приходилось делать самому, привлекая на помощь бестолковую прислугу. Лавр Сидорович гордился тем, что достиг таких успехов в борьбе с клопами, и минувшая ночь выдалась беспокойной по иной причине, с клопами вовсе не связанной. То ему снились громадные волки, берущие его в кольцо, то субтильная девица Остроумова, обнажившая клыки, с которых капала кровь.
Проснувшись после очередного кошмара, Лавр Сидорович зажег свечу и стал читать отчет девицы Остроумовой о проделанной ею следственной работе. К его удивлению, отчет был составлен весьма толково и написан красивым почерком и с уважением к орфографии. Однако на этом его достоинства заканчивались, и вовсе не по вине автора. Подозреваемые Казанцева и  Кобелева оказались чисты перед законом, аки невинные агнцы. Отложив отчет, Лавр Сидорович стал обдумывать новые версии, и вот тут-то его наконец сморил сон, и он проспал до рассвета. Проснувшись, он почувствовал, что ночные страхи отступили: за окном разгоралась заря, стрекотали сороки и громко переговаривались дворовые слуги. Обычно Лавр Сидорович вставал рано, чтобы успеть выпить кофею с ромовой бабой перед тем, как отправиться на службу. Ольга Аристарховна вставала поздно, поэтому вместе супруги никогда не завтракали. Но сегодня была суббота, а значит, он мог позволить себе провести в постели лишние полчаса, а то и час с лишком.
Лавр Сидорович опустил руку и пошарил под кроватью - там у него была припрятана початая бутылка коньяка, забытая отступавшими французами. Достав бутылку, он выдернул пробку и приготовился сделать глоток, как вдруг за дверью послышались знакомые шаги: походку супруги и шелест ее юбок Лавр Сидорович не перепутал бы ни с чем другим. Быстро спрятав бутылку, он поудобнее устроился на подушках, нацепил очки для чтения и взял в руки отчет, второпях развернув его вверх ногами.
Ольга Аристарховна вошла в комнату без стука и сразу же обрушилась на него с обвинениями. Откуда-то ей стало известно и о дупле, и о его ночном рандеву с молодой особой, но поскольку имени особы она не упомянула, Лавр Сидорович сообразил, что сведения у нее далеко не полные. Он мог бы сказать ей правду, но, зная ее горячий нрав и ее отношение к вампирке Остроумовой, понимал, что лишь усугубит свое и без того нелегкое положение.
- Да успокойтесь же, сударыня! - воскликнул он, складывая отчет пополам и снимая очки, - Какая муха вас укусила, что вы поднялись в неурочное для себя время и ворвались ко мне с претензиями? Да, вчера я вернулся поздно и не пожелал вам спокойной ночи - но лишь потому, что не хотел вас будить. А что касается дупел, которые вы ставите мне в вину, так я понятия не имею, о каких дуплах идет речь. И тем более не понимаю, что за особа привиделась вам сегодня ночью в кошмарном сне.

Ольга Аристарховна говорила с таким пылом, так убедительно заламывала руки и настолько искусно играла роль жены, униженной и оскорбленной предательством мужа, что Лавр Сидорович почувствовал угрызения совести за проступок, который не совершал. Более того, он несколько мгновений верил в то, что Ольга Аристарховна действительно питает к нему нежные супружеские чувства. Но потом он вспомнил, что его жена была актрисой, и весьма талантливой, и сразу же взял себя в руки. Беспокоило его во всей этой несуразной истории только одно: если по городу и правда поползли слухи о его тайной любовной связи, это могло нанести непоправимый урон его репутации и в результате  разрушить карьеру, которую он с упорством муравья строил долгие годы. Ведь кто-то же сообщил Ольге Аристарховне о его встрече с девицей Остроумовой у старого дуба! Значит, этот же человек начнет распространять информацию среди своих знакомых, а те - среди своих, и в итоге сплетня распространится по всей губернии, а потом долетит  до столицы и достигнет ушей министра внутренних дел. Осип Петрович Козодавлев*, по слухам, был человеком добрым, но вряд ли бы стал терпеть, если бы один из его подчиненных опорочил себя аморальным поведением. Но с другой стороны, министр внутренних дел  был далеко, а жена - на расстоянии вытянутой руки, и Лавр Сидорович не мог точно сказать, кого из этих двух он боялся больше.
Лавр Сидорович откинул одеяло и явил взору жены мускулистые, но чрезмерно волосатые голени, которые не прикрывала короткая ночная рубашка. Встав с кровати, он подошел к Ольге Аристарховне и заключил ее в объятья.
- Мы с вами стали жертвами злокозненной клеветы, - проникновенным голосом сказал он. - Вам известно, сколько у меня врагов и завистников, и один из них не побрезговал тем, чтобы распустить обо мне грязную сплетню, которая рикошетом ударила по вашим чувствительным нервам. Поверьте мне: я невинен, как новорожденное дитя, а письмо, которое вы выхватили у меня из рук - не что иное, как донесение моего информатора по известному вам делу Головина. Не буду отрицать, что информатор - особа женского пола, но так уж сложились обстоятельства. Читайте, душа моя, читайте его внимательно - всё целиком, от первой до последней строчки! И убедитесь в том, что это не часть амурной переписки, а деловое послание.
Лавр Сидорович осторожно поцеловал жену в висок и отступил в сторону, чтобы дать ей возможность дочитать письмо. Теперь перед ним стояла задача выяснить, кто сообщил Ольге Аристарховне о его сношениях с девицей Остроумовой и тем самым подставил его под удар.

*Министр внутренних дел с марта 1810 по июль 1819 года

Заметив, что гневный пыл супруги пошел на убыль, Лавр Сидорович приободрился.
- Да обычным способом попало, как попадают все деловые письма, - сказал он, пожимая плечами, - Было доставлено в участок посыльным. А иной раз составитель письма самолично его приносит и отдает дежурному.
Лавр Сидорович попытался вспомнить, поставила ли девица Остроумова подпись в конце своего отчета. Но вроде бы ничего такого не было - ни "Остаюсь ваша по гроб жизни", ни "Душевно почитающая вас Анна Петровна". Да и с чего бы ей было подписываться, раз содержание письма и способ его доставки прямо указывали на автора?
- А вот позвольте спросить вас, любезная Ольга Аристарховна, от кого вы услышали эту нелепую и злоречивую выдумку насчет дупла? - контратаковал он супругу. - Кто этот клеветник, посягнувший на наше тихое семейное счастье? Клянусь святым мучеником Меркурием Смоленским, что первым заподозрил  бы Полония*, пролеживающего диван в нашей малой гостиной. И кстати, когда он наконец нас покинет?
Лавр Сидорович в пылу контратаки не заметил, как зловеще прозвучал его последний вопрос. Впрочем, вопрос этот был чисто риторическим - тайный советник понимал, что пока рана Головина полностью не затянется, тот так и будет занимать место в малой гостиной. Хорошо еще, что завтракал, обедал и ужинал он там же, не портя хозяину дома аппетит своим присутствием.
- Полно, душа моя, полно на меня сердиться, - миротворческим тоном подвел черту под разговором тайный советник. - Кто бы меня не пытался оклеветать в ваших прекрасных глазах - Бог ему судья! А я счастлив, что сегодня в кои-то веки смогу разделить с вами утреннюю трапезу.
Лавр Сидорович решил не докапываться до истины. Какая, в сущности разница, кто влил яд в уши его супруги? Кажется, она в итоге поверила ему, а не злопыхателю. Сейчас гораздо важнее было успеть к горячему кофею, который дожидался их в столовой. А также к лепешечкам, кренделькам и булочкам с пылу с жару. Ольга Аристарховна, если закрыть глаза на ее нежелание бороться с клопами в мужниной спальне, дом вела преотменно, и стол Трудных, несмотря на трудности послевоенного времени, всегда ломился от домашних кушаний, приготовленных кухаркой под прямым руководством хозяйки. После первого, раннего завтрака, по субботним и воскресным дням в одиннадцать утра подавался второй, состоявший из пирогов, жареных цыплят, куриной печенки, карасей в сметане, а также творога с ягодами и чая с густыми сливками. Большим подспорьем такому изобилию служили регулярные подарки от благодарных зрителей - окрестных помещиц и особливо, помещиков, именья которых приносили своим владельцам гораздо больше плодов, нежели Обориха, которая Трудному ничего, кроме головной боли и лишних расходов,  не приносила.

*Лавр Сидорович намекает на сцену, в которой Клавдий вливает яд в ухо спящего отца Гамлета, но путает его с Полонием

Утро субботы выдалось для доктора Дешама крайне напряженным: ни свет ни заря его разбудил Эжен, сообщивший, что из поместья графа Пущина доставили мужика со сломанной ногой. Дешам, поплескав в лицо холодной водой и тщательно вымыв руки, натянул на себя приготовленную с вечера одежду и поспешил в операционную, приказав Эжену сварить полный кофейник крепкого кофе, а больному дать стакан русской водки. С русской водкой Дешам познакомился еще в то время, когда был человеком и дивизионным хирургом в армии французского императора. Сия пшеничная отрава отличалась от своих виноградной и яблочной сестёр большей крепостью и меньшей степенью очистки и, вызывая поначалу сильнейшее возбуждение, быстро валила с ног. Одновременно она притупляла боль эффективнее, чем выдержанный коньяк, что и нужно было Дешаму во время операций. 
Со сломанной конечностью Дешам провозился больше двух часов, подбадривая себя кофе  - перелом оказался сложным, со смещением, на поле боя такие требовали немедленной ампутации. Но мужик умолял дохтура не отчекрыживать ногу - сначала слёзно просил, а после того, как выпил водки, стал угрожать лягушачьему нехристю небесными карами и немедленным сошествием в ад. Отчего он решил, что французский хирург - нехристь, Дешам не понял, да и вообще слушал вполуха. Он и не такое слышал от своих же соплеменников, когда пытался спасти их конечности, разорванные осколками ядер и пулями.
Когда мужика увезли, он вспомнил, что  в десять утра должен быть в особняке Трудных, и кликнул Эжена, чтобы тот сбрил ему отросшую за ночь щетину. Заляпанную кровью рубаху из грубого полотна тоже перепоручил  Эжену, чтобы тот отнес её прачке, а сам надел чистую из тонкого голландского, темный фрак и светлые панталоны на подтяжках. Под высоким, до скрипа накрахмаленным воротником-фатермордером повязал яркий галстук-платок  и придирчиво рассмотрел себя в зеркале, раздумывая, не отрастить ли ему усы, как делали уланы в легкой кавалерии. Тайная советница Трудная, как и большинство русских дам, наверняка питала слабость к бравым уланам, и скромный французский хирург, скрывавший ото всех свое высокое происхождение, хотел воспользоваться даже таким малым преимуществом. Но отращивание усов было делом не одного дня, а время поджимало. Схватив докторский чемоданчик, Дешам направился к выходу и за дверью столкнулся с посыльным, державшим в руках огромный букет  лилий. Поскольку в доме постоянно проживала только одна женщина, Дешам понял, что букет предназначался Анне. Он придержал для посыльного дверь, чтобы тот не помял цветы, и только потом уселся в коляску и взял в руки вожжи. Букет был чем-то новым в их скучной, не изобиловавшей происшествиями жизни, и Дешам думал о нем всю дорогу, гадая, что за поклонник появился у Анны.
Но как только ступил на порог особняка Трудных, мысли о чужих поклонниках вылетели у него из головы и их место заняла одна: о тайной советнице Трудной.

Дешама сразу же провели к хозяйке дома, хотя он и собирался сначала навестить своего пациента. Впрочем, пациент  явно не нуждался в его услугах: проходя мимо двери малой гостиной, Дешам услышал сочный баритон Головина, произносившего вслух очередной монолог, а вслед за тем - его раскатистый хохот, которому вторило смущенное хихиканье служанки.
Войдя в большую гостиную, Дешам увидел Ольгу Аристарховну, погруженную в чтение, однако при его появлении она сразу же отложила кипу густо исписанных листков и улыбнулась ему обольстительной и одновременно коварной улыбкой Саломеи, которая только что закончила исполнять танец семи покрывал и готова попросить в качестве награды голову Иоанна Крестителя.
Дешам поклонился, поцеловал протянутую ему руку и сел на низенькую скамеечку, стоявшую рядом с креслом, в котором сидела хозяйка дома.
- Рад, что ваша кровь оказала такое целительное воздействие на раненого, - сказал Дешам. - Я также не могу пожаловаться на жизнь, тем более после того, как мне выпал шанс увидеть вас, сударыня.
Сапфировые серьги оттеняли цвет глаз тайной советницы и делали его глубже и насыщеннее. Дешам так засмотрелся в них, что некоторое время ему казалось, что он медленно погружается в прозрачную глубину горного озера и очень скоро ему не хватит воздуха, чтобы всплыть. Он тряхнул головой и чары рассеялись.
- Какие роскошные и свежие цветы, - заметил он, отводя взгляд и рассматривая пышные букеты, стоявшие в вазах с водой. - Сегодня утром я видел большой букет из лилий и подумал о том, что смоленские дамы не испытывают недостатка в  галантных и состоятельных кавалерах, способных на такие широкие жесты.

Дешам замялся, прежде чем ответить: негоже было распускать слухи о том, что у Анны появился поклонник. Но с другой стороны, сам факт преподнесения букета вряд ли мог навредить репутации незамужней девицы. К тому же он не знал, приняла ли Анна подарок или отправила обратно.
- Да, лилии  весьма дорогие цветы и не растут где попало, - согласно кивнул он. -  А этот букет был из лилий сорта мартагон красного цвета - здесь, в России их называют царские кудри. Признаюсь, что мне неловко выдавать чужие тайны, но я уверен в вашей деликатности и  в том, что все сказанное мной останется между нами. Выходя из дома, чтобы отправиться к вам, я столкнулся с посыльным, доставившим этот букет, и сделал вывод, что он предназначался Анне Петровне. Не вижу в этом ничего предосудительного: Анна Петровна - в высшей степени добродетельная девица с незапятнанной репутацией и, скорее всего, была удивлена сим подарком еще более, чем я.

- Я бы и рад ходить в театр чаще, но свободного времени так мало, что порой я жалею, что в сутках всего двадцать четыре часа, - развел руками Дешам. - Как вам наверняка известно,  в городе всего два врача - я и господин Вершинин. А больных, увы, очень много, и большинство из них - тяжелые. Не далее как сегодня утром мне пришлось буквально собирать по фрагментам сломанную большеберцовую кость - больной умолял не ампутировать ему ногу. Надеюсь, мои усилия не пропадут втуне. Но на новый спектакль с вашим участием я обязательно приду. В прошлый мой визит господин Головин упомянул о своих планах поставить на смоленской сцене Антония и Клеопатру. Признаюсь, я не большой знаток Шекспира, но уверен, что господин Головин прав - вы будете блистать в роли египетской царицы. Конечно, если не боитесь змей - он также упомянул о том, что хочет использовать живых чёрных полозов в сцене гибели Клеопатры.
Вспомнив о своем пациенте, Дешам почувствовал себя виноватым: вместо того, чтобы делать перевязку, он наслаждался обществом красивой женщины. Слова клятвы Гиппократа огненными буквами зажглись перед его мысленным взором, как предостерегающая надпись, начертанная невидимой рукой на стене валтасарова дворца. Но он не мог встать и уйти, не выслушав, что ответит на его вопрос Ольга Аристарховна.

Сердце Дешама затрепетало от радости, но тут же ухнуло в пропасть. Намёк, который дала ему Ольга Аристарховна был настолько прозрачен, что только последний дурак его бы не понял. Ему бы воспарить на крыльях любви, но к грешной земле его прижимало обстоятельство непреодолимой силы: Ольга Аристарховна была дамой замужней! В Париже адюльтер был в порядке вещей:  мужья светских львиц были в курсе их любовных приключений на стороне, а часто даже и молча потакали им, так как очаровательные ветреницы благодаря своим влиятельным любовникам добывали для мужей не только рога, но и продвижение по карьерной лестнице. Возможно, точно так же дела обстояли в Санкт-Петербурге и Москве, но в патриархальном Смоленске, как успел заметить Дешам, все было иначе. К тому же он понимал уязвимость своего положения: француз, да еще и вампир, о чем было прекрасно известно как самой Ольге Аристарховне, так и ее мужу, хранителю в полицейском мундире. Возможно ли, что хранительница специально провоцировала вампира, чтобы затем погубить? Дешам склонялся к той точке зрения, что именно так оно и было, но могло ли сие стать преградой между ним и  мимолетным счастьем, которое только что посулила ему коварная, но такая желанная Саломея? Разумеется, нет: он не был бы французом, если бы боялся последствий любви. Однако, будучи французом, он также был прагматичным и достаточно осторожным человеком и не собирался бросаться в омут очертя голову. Поэтому ответил столь же прозрачным намеком, который женщина с умом Ольги Аристарховны не могла не понять:
- Почту за честь стать вашим семейным врачом, мадам. Несмотря на то, что вид у вас самый цветущий, врачебное наблюдение пару раз в неделю не помешает, - надеюсь, что Лавр Сидорович тоже это понимает и одобрит мои визиты. Кстати, вы с ним привиты от оспы? В соседнем Дорогобужском уезде только за последний месяц было выявлено несколько случаев сей опаснейшей болезни, - к счастью, больных вовремя изолировали, предотвратив эпидемию, - а посему я настоятельно рекомендую вам обоим сделать прививку, если вы этого до сих пор не сделали.*

*Прошу прощения, не удержался (с)

Дешам, не отрываясь, смотрел на Ольгу Аристаховну, понимая, что наконец-то (пусть и случайно) сумел задеть ее за живое. Впервые за все то время, что он ее знал, она проявила искреннее чувство, и этим чувством был страх, который сквозил в каждом ее жесте, взгляде и слове после того, как Дешам упомянул об оспе. Эта страшная болезнь далеко не всегда убивала своих жертв, но уродовала практически всех без исключения. А что могло быть страшнее для тщеславной, привыкшей ко всеобщему поклонению актрисе, чем потеря красоты?
- В Смоленске пока не было ни одного случая оспы, - заверил Дешам, – И уверяю вас: если в городе или окрестностях кто-нибудь заболеет, я буду первым, кто об этом узнает. Но умоляю вас, мадам: будьте благоразумны, последуйте примеру  императрицы Екатерины Великой и сделайте прививку, пока не поздно. Поберегите себя: ведь вы – соль, краса и гордость этой земли! А самое неприятное, что с вами может случиться от вакцины – краткосрочная лихорадка, не более. Если бы это было не так, стал бы мой император вакцинировать  армию?*
Дешам не стал упоминать мужа Ольги Аристарховны, так как она дала ясно понять, что тот не доверяет медицине и докторам. Да и признаться честно, Дешама мало заботила судьба тайного советника Трудного. Единственное, что он счел важным – упоминание Ольгой Аристарховной того факта, что ее муж большую часть времени проводит вне дома, а значит, не будет помехой их встречам. Оставался Головин, прочно обосновавшийся в малой гостиной, но его присутствие  обеспечивало доктора Дешама благовидным предлогом для частых визитов в дом Трудных.
- Подумайте над моим предложением, мадам, - сказал Дешам, вставая со скамеечки. – А сейчас прошу меня понять и простить: долг врача приказывает мне повидать больного.  Но завтра в это же время я снова приеду к вам, чтобы узнать, какое решение вы приняли.
Дешам с замиранием сердца склонился над рукой Ольги Аристарховны и запечатлел на ее ладони неприлично долгий и страстный поцелуй. Он видел её насквозь: ее эгоизм, тщеславие, гордыню и коварство, а также полное равнодушие к нуждам других, но все эти недостатки меркли перед  невероятным, почти магическим женским очарованием, которое влекло его к ней, как мотылька  -- огонь лампы. Едва держась на ногах от нахлынувших на него чувств, Дешам еще раз поклонился и покинул большую гостиную, чтобы направиться в малую, где его ожидал пациент.

*Если интернет не врет, массовая вакцинация от оспы во Франции и французской армии начала проводиться с 1800 года  по приказу Наполеона Бонапарта.

Несмотря на то, что была суббота, Лавр Сидорович сразу же после завтрака отправился на службу:  перспектива провести выходной день в собственном доме в обществе Головина его вовсе не прельщала. Но перед тем, как покинуть дом, он позвал Егорку - десятилетнего сорванца, который помогал конюху, - и приказал ему отнести букет красных лилий в дом Кривича.
- И чтобы Ольга Аристарховна тебя не поймала, когда  будешь цветы из вазы доставать - иначе прикажу тебя на конюшне высечь так, что месяц спать на пузе будешь.
Лавр Сидорович никогда не сек слуг, но Егорка на службу поступил недавно и о том не ведал. Сдержав обещание, данное девице Остроумовой, и уладив дела с женой, Лавр Сидорович с легким сердцем покинул особняк, прихватив главную улику по делу Головина - кинжал с выгравированной на клинке надписью.
В участке стоял дым коромыслом: тощий будочник Потапов пытался вежливо урезонить дородную купчиху Епифанцеву, кричавшую так, что в окнах дрожали стекла. На скамье, стоявшей у обшарпанной стены, с понурым видом сидел отрок лет пятнадцати, в котором Лавр Сидорович узнал помощника доктора Дешама.
- Да не рвите душу себе понапрасну, ваше степенство, - тщетно взывал к  Епифанцевой будочник, обращаясь к ней так, как должно было обращаться к мужчине, и неспроста: Епифанцева была почетной гражданкой и купчихой 2-й гильдии и единолично заправляла пивоваренным заводиком, доставшимся ей в наследство от покойного мужа. Заводик был разрушен пушками французов и вновь отстроен владелицей  после завершения войны. Характер у Епифанцевой был твердый, заводиком она управляла железной рукой и свои интересы блюла свято. Глотка у нее была луженая: всякий раз, как она изрыгала из себя очередное проклятие, адресованное подростку, сидевшему на скамье, тот вздрагивал и втягивал голову в плечи, зажимая уши ладонями. Увидев Лавра Сидоровича, купчиха ненадолго замолчала, но затем, подбоченясь, направила все силы своего могучего ораторского дара на него. Из ее речитатива Лавр  Сидорович понял, что помощник доктора Дешама сел в глубокую лужу в буквальном смысле этого слова и следствием этого конфуза стала порча новой бархатной юбки почетной гражданки Епифанцевой.
- Весь передок грязью забрызгал от низа до пупа, антихрист окаянный! - вопила Епифанцева, тряся подолом и демонстрируя Лавру Сидоровичу размеры причиненного ей ущерба. - А я в церковь к обедне шла, а отрез бархата два рубля стоит!
Дело не стоило и съеденного на Пасху яйца, но Лавр Сидорович по опыту знал, что с такими вздорными и упертыми бабами, как Епифанцева, спорить бесполезно.
- Виновный будет сурово наказан, - без зазрения совести пообещал он. - Даю вам слово столбового дворянина и верного слуги государя-императора. Кстати, позвольте нижайше попросить вас об услуге: будете в церкви, поставьте свечку к иконе Николая Чудотворца и попросите у святого помощи в поимке злодея, покусившегося на жизнь господина Головина.
Епифанцева, не пропускавшая ни одной театральной премьеры с участием столичного трагика, сразу же сменила гнев на милость, забыв об испорченной юбке. Пообещав, что замолвит словечко перед Николаем Чудотворцем, купчиха ушла, а вслед за ней ушел и заметно повеселевший будочник. Оставшись наедине с арестованным, Лавр Сидорович перешел к осуществлению плана, который сложился у него в голове, пока он вполуха слушал вопли почетной гражданки Епифанцевой. А план состоял вот в чем: думы о девице Остроумовой никак не хотели покидать голову Лавра Сидоровича. Его новоявленная помощница оказалась на редкость толковой, и ее помощью пренебрегать не следовало, особенно учитывая деликатность расследования. Но держать с ней связь через дупло старого дуба Лавр Сидорович опасался: Ольга Аристарховна, внезапно охваченная ревностью, могла установить за ним слежку.  Посему слуга доктора Дешама, живший в том же доме, что и девица Остроумова, подвернулся ему весьма кстати. Лавр Сидорович, служа в полиции, приобрел некоторые ранее несвойственные ему навыки и не чурался легкого шантажа.
- Ну-с, молодой человек, что мне с вами делать? - спросил он отрока, заложив руки за спину и возвышаясь на ним, как суровый судия. - Обидели вы не абы кого, а почетную гражданку города Смоленска - понимать надо! Согласно уголовному уложению, за оскорбление почетного гражданина полагается до полугода каторжных работ на рудниках, вот так-то.
Лавр Сидорович врал как сивый мерин, но мальчишка, не знакомый с уголовным уложением, вскинул на него испуганные глаза и позеленел лицом. Лавру Сидоровичу даже показалось, что он готов потерять сознание от ужаса.
- Впрочем, я готов тебе помочь и уладить дело с пострадавшей, - продолжил он. - Но ты за это окажешь мне ответную услугу, а именно - будешь носить деловые письма от меня к Остроумовой Анне Петровне, а от нее - ко мне. И никому ни слова, включая доктора Дешама. Будешь болтать - закую в кандалы и отправлю по этапу в Сибирь.
Лавр Сидорович отказа не ожидал и, приказав отроку дожидаться его в коридоре, удалился в кабинет, где быстро написал письмо с инструкциями девице Остроумовой, вложил его в конверт, а конверт запечатал восковой печатью с оттиском масонского перстня, который не снимая носил на мизинце правой руки.

Вылетев из окна спальни Ольги Аристарховны, Кривич не сразу вернулся домой, а сделал несколько кругов над городом. Несмотря на раны и язвы, нанесенные войной и до конца не залеченные, с высоты птичьего полета Смоленск выглядел, как лубочная картинка: белыми облаками цвели яблоневые и вишневые сады, причудливо извивалась широкая синяя лента Днепра, ярко сияли в лучах солнца золотые маковки церквей.
- А хорошо же у нас, хо-ро-шо! – выдохнул Кривич, восхищенно взирая на свою малую родину. За  тысячу прожитых лет он хотя и покидал Смоленщину время от времени, чтобы повидать дальние страны, но всегда возвращался обратно в родные пенаты, как любил говорить его духовный наставник Сенека, - перворожденный вампир, ныне занимавший посты министра просвещения и попечителя Московского университета под именем Разумовского Алексея Кирилловича. Вспомнив бывшего наставника, некогда поражавшего окружающих глубиной ума и широтою мнений, Кривич подумал о том, что надо бы выкроить время и слетать к нему в Москву, чтобы замолвить словечко о родном городе. С просвещением в Смоленске дела обстояли туго – тут и война проклятая постаралась, и укоренившееся среди  смолян недоверие к «шибко умным». Да, навестить Алексея Кирилловича стоило, хотя до Кривича и доходили слухи о том, что после событий 1812 года некогда блистательный и деятельный министр сильно сдал и начал терять интерес как к просвещению в целом, так и к делам доверенного ему министерства. Кривича это не сильно удивляло: Сенека-Разумовский был старше его почти вдвое, а он и сам уже чувствовал приближение старости: всего-то с час покружив над городом, с тревогой ощутил, что кожистые крылья держат его плохо и вот-вот отвалятся.
Но до знакомого кирпичного дома вампир все же дотянул и, ввалившись в настежь открытое чердачное оконце, рухнул на пол и некоторое время лежал без движения, приходя в себя и медленнее, чем обычно, возвращая себе человеческий облик. Когда перевоплощение наконец завершилось, он с трудом поднялся на ноги и поковылял к чердачному люку, к которому снизу была приставлена длинная переносная лестница. Но лестницы на месте не оказалось, и хотя  это обстоятельство ничем особо ему не угрожало, Кривич рассердился. Поломанные кости в его возрасте срастались не так быстро, как это происходило у более молодых вампиров, а ему не хотелось полдня ковылять на костылях. И в летучую мышь обращаться, чтобы вылететь из чердачного окна наружу, а затем битый час ждать, пока кто-нибудь откроет входную дверь, тоже не хотелось: за это утро он налетал столько же, сколько за всю прошедшую неделю. Кривич снова лег на пол и свесил голову в люк:
- Аннушка! – громко позвал он, предполагая, что кроме нее в доме больше никого нет: подлетая к дому, он видел, как со двора выезжала коляска, которой правил доктор Дешам. 
Однако Аннушка из своей светёлки не вышла, а спустя некоторое время появилась, но совсем с другой стороны: шла она от входной двери, держа в руках громадный букет красных лилий, - точно такой же букет Кривич видел утром в спальне главной хранительницы! Думать, что цветы Аннушке в знак дружеского расположения отправила сама Ольга Аристарховна, было бы смешно и наивно, а Кривич наивным не был. Значит, это сделал Лавр Сидорович, и такой его поступок (вернее, проступок!)  хорошо укладывался в любовную мозаику,  мысленно составленную Кривичем после того, что он видел у старого дуба.
Кривич убрал голову из люка и задумался, а затем и задремал. Разбудили его голоса – внизу разговаривали Аннушка и Женёк. И снова здорово: на этот раз Аннушке принесли письмо – от кого, гадать не приходилось. Ergo, как говорил все тот же Сенека-Разумовский, соблазнитель Аннушки  сменил тактику и вместо дупла стал использовать засланного казачка. Как только Женёк убрался с глаз долой, Кривич протиснулся сквозь люк и, раскинув руки, как птица, спланировал на дощатый пол, закрытый вытертым ковром, который немного смягчил падение.
- Ох, - застонал он, отчасти искренне. – Аннушка! Анна Петровна, выдь на минутку – я тут костей собрать не могу…

Аннушка, надо отдать ей должное, немедленно откликнулась на призыв о помощи - Кривич даже соскучиться в ожидании не успел.
- Жан Иванович к зазнобе своей укатил, вернется не скоро, - сообщил он, становясь на четвереньки, а потом не без труда поднимаясь на ноги. – Да и не помощник он мне в таком деле: эликсира молодости у него нет, а иное мне вряд ли поможет.
Похрустев суставами, старый вампир ощутил в своих членах былую молодецкую силу и расправил плечи.
- Поговорить надобно с глазу на глаз, ибо дело деликатное, можно даже сказать – интимное. Ох, и пахучие же лилии твой кавалер прислал – намекает на что, или как? У меня от этого запаха голова кругом идет и в глазах темнеет – оттого и упал. Но у вас, у девиц, головы крепче чугуна, потому и думаете, что падение вам не грозит, и верите всяким проходимцам с букетами и конфетами.   
Кривич отодвинул Аннушку в сторонку и вошел в ее девичью светелку. Букет из красных лилий стоял в кувшине для умывания – ну чем не ваза, уж всяко лучше, чем ночной горшок. Кривич выдернул букет из вазы и швырнул его в холодный камин. Затем порылся в карманах и вытащил коробок  спичек. Чиркнув фосфорной головкой по коробку, бросил спичку в камин и отступил на шаг, любуясь тем, как пламя начинает пожирать цветы.