- Я постараюсь, - пообещал Дешам, не слишком, впрочем, веря в то, что его старания принесут хоть какие-то плоды. К тому же старость надо было уважать, но он не стал напоминать об этом Анне, так как не хотел настраивать ее против себя.
- Мадемуазель, - продолжил он, вытирая рукавом выступившую на лбу испарину, - Большинство моих коллег искренне считают, что хирург должен ампутировать раненому ногу, не дожидаясь гангрены. Однако лично я придерживаюсь другого мнения: раздробленную конечность почти всегда можно спасти, просто для этого нужно время и должные усилия! Вот и нам с вами  сейчас нужно время и определенное… терпение, чтобы научиться добывать кровь, не доводя до смерти того, из кого мы ее добываем! И этот старик - единственный, кто может нас научить, как это делать! По крайней мере лично я никого другого не знаю - а вы?
Вопрос был риторическим, и Дешам не стал дожидаться ответа, а вместо этого, как настоящий француз, перешел от наставлений к комплиментам:
- Я также надеюсь, что вы поможете мне выучить русский язык в кратчайшие сроки  - уверен, что ваши способности к преподаванию не уступают вашей красоте!
Дешам склонился к руке Анны и поцеловал ее, сделав над собой невероятное усилие, чтобы не вонзить зубы в пульсирующую вену на запястье. Возможно, что ему бы не удалось сдержаться, но хлопок двери привел его в чувство - это вернулся старик.

- Жану надо переодеться, - объявил Кривич с порога, стаскивая с себя тулуп и женское платье, под которым обнаружились штаны и мужская рубаха. - Аннушка, найдутся в доме пара брюк  и сюртук русского покроя? Может, от отца что-нибудь осталось, вечная ему память? А позже я Жана к портному отведу,  чтобы мерку снять. Есть у меня знакомый умелец - отцам города жилеты кроит. А вечером я вас обоих в театр поведу и познакомлю с главной хранительницей - Ольгой Аристарховной Воронцовой, в замужестве Трудной. Скорее всего там и супруг ее будет, Лавр Сидорович - он ни одного спектакля с ее участием не пропускает. Бдит, чтобы поклонники воли рукам не давали - ревнивец, каких свет не видывал. Так что, Жан, держи себя в ежовых рукавицах: Ольга Аристарховна - дама, прекрасная во всех отношениях и даже святого одним взмахом ресниц соблазнить способна, но супруг ее - не обычный рогоносец, а начальник городской полиции и тайный советник. Где бы нам цветов раздобыть для примадонны… Разве что в теплицах купца Разгуляева… Ну, этим я сам займусь, а вы с Аннушкой готовьтесь к высокой трагедии - в театре сегодня Сумарокова дают в честь освобождения Смоленска от войск узурпатора.  Сумароков - это наш русский Корнель, - объяснил Кривич французу, снова натянул тулуп и вышел вон.

Кривич театр не любил: ему было неловко смотреть на то, как ряженые и раскрашенные мужики и бабы скачут по деревянным подмосткам. Но рассказать о смоленском театре мог много чего, так как самолично присутствовал на открытии оперного дома в Никольской слободе - это случилось еще до того, как он уехал во Францию, чтобы быть на посылках у русского посла. В тот знаменательный год Смоленск почтила своим визитом сама государыня-императрица и к ее приезду губернатор Смоленска князь  Репнин и отстроил силами крепостных оперный дом, в коем  была представлена российская комедия с хором. Оперный дом просуществовал недолго, и на смену ему явились домашние помещичьи театры, в коих  играли крепостные, родственники и друзья владельцев. А настоящие спектакли ставились в здании Дворянского собрания, и вот там актеры были настоящие, хотя по большей части заезжие гастролеры, а среди них сверкала, как вечерняя звезда, смолянка Ольга Воронцова.
Кривич завел Анну и Жана в «театр» с заднего входа - служители его знали и, благодаря протекции примадонны, пропускали без лишних вопросов. В главной зале Дворянского собрания никаких лож с амфитеатрами не было, зато вся зала представляла собой один большой партер с расставленными в линию креслами и длинными скамьями.
Кривич усадил своих подопечных в заднем ряду - там, где обычно ютились зрители попроще да победнее,  и сказал, что будет ждать их в левой кулисе во время антракта. Там за ширмами находилась временная гримерная для примадонны.
- Цветы не помни, - предупредил он Жана, державшего корзину с оранжерейными фиалками и анемонами, которую Кривич со скидкой приобрел у купца Разгуляева. - А лучше отдай их мне, я их за кулисы отнесу.
Но тут Кривича оттерли в сторону зрители, спешившие занять оставшиеся места,  и он оставил корзину Жану, ретировавшись за кулисы. К тому же и занавес уже поднялся, а музыканты заиграли какой-то бравурный марш, а может, и мазурку. Кривич обладал острым слухом - мог услышать, как крот прокладывает под землей одну из своих  галерей, - однако в музыке разбирался не больше, чем медведь-шатун.
Зрение у него, несмотря на прожитую тысячу лет, было острым, как у орла, да и в темноте он видел не хуже летучей мыши, поэтому, пока зрители смотрели на освещенную сцену, он смотрел в окутанный полумраком зал, полностью сосредоточившись на фигурах своих подопечных.
- Хороша девка… - пробормотал Кривич, окидывая Анну пристальным взором, - Так хороша, что как бы чего плохого из этого нам всем не вышло. Приревнует Ольга к ее красоте и свежести - как пить дать, от зависти на гумно с соломенной трухой изойдет. Ну, дай Бог,   мусье впечатление сгладит - французы мастаки дамам елей в уши лить.

- Евпатий же Коловрат! - в сердцах воскликнул Кривич, всем корпусом разворачиваясь в сторону Воронцовой, от звука голоса которой у него привычно заныли старые кости. - Умеете вы застать врасплох, Ольга Аристарховна, голубушка!
Припадая на правую ногу, он заковылял ко входу в шатер из шелковых китайских ширм, на ходу разглаживая растопыренной пятерней седые клочья волос от макушки ко лбу. Протиснувшись сквозь узкий вход, Кривич отвесил поясной поклон и уселся на табурет, стоявший супротив кресла, в котором сидела Воронцова. В мягком, колеблющемся свете зажженных свечей  актриса выглядела значительно моложе своих двадцати восьми или двадцати девяти лет, а ее большие светлые глаза казались еще больше и сверкали, как два лазоревых яхонта.
- На вас полюбоваться пришел, Ольга Аристарховна! - постаравшись придать голосу искренности, сообщил Кривич. - Такой Оснельды даже и в столице не найти! Да и до трагедий я большой охотник - вам ли не знать…
Последнее утверждение было уже гораздо ближе к истине. Несмотря на свой мужицкий вид, Кривич был весьма начитан, а к Сумарокову питал особое уважение, считая его золотым самородком, вынутым из русского чернозема перстом Судьбы для того, чтобы затмить сияние французской словесности. Трагедию Хорев, в которой Воронцова исполняла роль Оснельды, дочери киевского князя Завлоха, он читал не единожды, и мог при необходимости суфлировать актрисе с любого места.
- Я, с вашего позволения, отсюда наблюдать буду ваш несравненный перфоманс - слух у меня преотличнейший да и зрение тоже, - продолжил Кривич. - А в антракте представлю вам и Лавру Сидоровичу  двух новообращенных персон согласно требованиям Договора.
Новость о появлении в Смоленске еще двух вампиров должна была огорчить (а может быть, и разгневать) главную Хранительницу, и Кривич попытался подсластить горькую пилюлю:
- Один из сих новообращенных - молодой, но весьма искусный французский хирург, коего я обратил в интересах и во благо отечественной медицины.
- Ваш выход, Ольга Аристарховна! - напомнил распорядитель, засунувши голову в шатер.
- Княжна! Сей день тебе свободу обещает,
Впоследние здесь солнце освещает.
Завлох, родитель твой, пришел ко граду днесь,
И воружаются ко обороне здесь, - с чувством продекламировал Кривич первую реплику служанки, обращенную к Осмельде, и сахарно улыбнулся Воронцовой, показав не по возрасту белые и крепкие зубы.

- Как скажете, голубушка Ольга Аристарховна: ваше слово для нас закон, - с поклоном ответствовал Кривич, провожая взглядом примадонну, упорхнувшую на сцену. Ольга Аристарховна, несмотря на ее эфемерную внешность, характером была тверда, как булат, и спорить с ней было, что против ветра плевать. Кривич просидел за кулисами до антракта,  не глядя на сцену, но внимательно прислушиваясь к репликам актеров. Время от времени он страдальчески морщился: кое-кто из гастролеров забывал текст и нёс отсебятину, пытаясь при этом соблюсти размер александрийского стиха, что отнюдь не всегда удавалось. Но примадонна, как и всегда, была на высоте: ни разу не сбилась, не пропустила ни слова!
- Красавица, умница, звёздочка моя вечерняя... - с необычной для него теплотой в голосе произнес Кривич, адресовав эти эпитеты главной хранительнице. - Могла бы в Париже блистать, ан нет - родной смоленщине верность хранит!
Кривич вздохнул и поплелся в залу. Часть зрителей во время антракта покинули свои места, чтобы сбиться в кучки и поболтать со знакомыми, попивая горячительные и прохладительные напитки, которые разносили ливрейные лакеи. Кривич уселся на скамью рядом с Анной и сообщил, что встреча с хранителями состоится не во время антракта, а после спектакля. Увидев, что Жан потянулся к серебряному подносу, на котором стояли бокалы с искристым шампанским, Кривич ожёг его взглядом и прошипел:
- Даже не думай! Не в коня теперь такой корм: выпьешь или съешь что-то людское - до ветру будешь бегать до первой звезды!

В зале был еще один человек, который смотрел не на актеров, а на зрителей, причем не абы как, а при помощи новейшего изобретения - бинокля системы Кеплера, выписанного из Германии. До сего знаменательного дня тайный советник Лавр Сидорович Трудный пользовался подзорной трубой, чтобы иметь возможность наблюдать за зрителями с крошечного балкончика, лепившегося наподобие ласточкиного гнезда к потолку главной залы Дворянского собрания. На немецкую новинку Трудный возлагал большие надежды, которые, увы, не оправдались: хотя теперь он мог смотреть двумя глазами, а не одним, все объекты, попадавшие в поле его зрения, были перевернутыми!
Тайный советник, он же начальник городской полиции, вел наблюдение по личным мотивам. Его жена, Ольга Аристарховна, блистала на сцене, и поклонники вились вокруг нее, как назойливые мухи - вокруг блюдца с малиновым вареньем. Трудный отложил бинокль и прищурился, пытаясь выделить из зрительской массы тех мужчин, которые гипотетически могли наставить ему развесистые рога. Большинство лиц были ему уже знакомы, но внезапно он увидел новое лицо, и оно ему очень не понравилось. Рядом с привлекательной молодой блондинкой сидел худощавый мужчина лет тридцати с узким лицом, на котором выделялся внушительный нос галльского образца. Наличие спутницы вроде бы снимало с него подозрения в попытке приволокнуться за чужой женой, однако Трудного было нелегко обвести вокруг пальца: против обладателя галльского носа свидетельствовала корзина с фиалками, которую он держал на коленях. И эта корзина явно предназначалась не той блондинке, что сидела рядом с ним.
Лавр Сидорович с трудом дождался антракта и, покинув свой наблюдательный пост через специально устроенную дверцу, ведущую на тайную винтовую лестницу, направился прямиком к той скамье, на которой сидел злоумышленник с фиалками.
- Вечер добрый, - отрывисто пролаял он, остановившись сбоку от подозреваемого. - Вы, я вижу, новый человек в нашем городе?
Подозреваемый воззрился на него в недоумении и ничего не ответил.
- Лавр Сидорович Трудный, начальник полиции Смоленска, - представился Трудный, но и это сообщение не вызвало в незнакомце желания ответить на заданный вопрос. Он все так  же безмолвно таращился на Трудного, но на помощь ему неожиданно пришел человек, которого Трудный прекрасно знал, хотя знакомство с ним и не доставляло ему никакого удовольствия.
- Вечерочек добрый, Лавр Сидорович, и доброго вам здоровьица, - встрял в разговор старик, сидевший по другую сторону от блондинки. - Я уже с супругой вашей словечком перемолвиться успел, попросил у нее аудиенции после спектакля в связи с известным вам договором. Ольга Аристарховна всемилостивейше согласилась нас выслушать....
Старик повел рукой, указывая на блондинку и обладателя галльского носа, объясняя таким образом, кого он подразумевал под словом "мы". Это кардинально меняло дело, и Трудный почувствовал, как с его плеч спадает невыносимый груз: его супруга хотя и была  особой легкомысленной и любвеобильной*,  к вампирам относилась, как к отвратительным насекомым, и ни галльский нос, ни корзина свежих фиалок посреди зимы не могли бы поколебать ее отношения. А в том, что спутники старика были вампирами, Трудный не сомневался: на это указывало упоминание Договора.
- Вы не серчайте на месье Дешана, - продолжил тем временем старик. - Он еще по-русски не разумеет, но скоро выучится - зуб даю!
Вампир да еще и француз! Трудный хмыкнул и сурово уставился на старого Кривича. Впрочем, объясняться с ним при свидетелях было  опасно и потому он не стал задавать уточняющих вопросов, а лишь подвел черту под разговором:
- Что ж... Раз Ольга Аристарховна согласна, увидимся после спектакля там же, где и всегда.
Трудный скользнул неодобрительным взглядом по корзине с фиалками, испытывая сильное желание отобрать ее у француза и выбросить в ближайшую сточную канаву, но при таком стечении публики подобный демарш оборотился бы серьезным конфузом. Поэтому он сдержанно поклонился и повернулся к троице вампиров спиной.

*Личное мнение персонажа

Вынырнувший из толпы зрителей слуга о чем-то вполголоса доложил Трудному. Тайный советник кивнул и направился к выходу.
- Айда за ним! - скомандовал Кривич своим подопечным. - Вы, небось, тоже расслышали, что слуга сказал? А ежели нет, так я вам перескажу: Ольга Аристарховна распорядилась экипаж подавать. Ну а нам придется за ней  бежать, как ливрейным лакеям...
Кривич протолкался сквозь толпу, проложив путь Анне и Жану, и вышел на морозный воздух. Снова повалил снег, сквозь густую пелену которого лишь острое зрение вампиров могло явственно рассмотреть экипажи, ожидавшие своих владельцев у входа в Дворянское собрание. Кривич уверенно направился к экипажу, запряженному  парой гнедых лошадей, и пристроился позади оного. Послышался скрип снега под чьей-то легкой поступью и в воздухе повеяло сладко-пряным и чувственным ароматом, который окутал троицу вампиров, как облако. Открылась и снова захлопнулась дверца и экипаж медленно тронулся с места, постепенно набирая скорость. Кривич рысцой потрусил за ним, приноравливаясь к скорости лошадей. Пару раз он оглянулся, чтобы убедиться в том, что Анна и Жан не отстали и не потеряли его из виду.
Поплутав по смоленским улочкам, экипаж остановился у красивого двухэтажного особняка из белого камня, перед освещенным входом в который двое слуг расчищали свежевыпавший снег. Кривич подскочил к дверце, опередив  вышедшего из дома лакея, и распахнул ее, выпуская Ольгу Аристарховну.
- А мы уже здесь, - объявил он, помогая даме выйти из экипажа. - Все трое, как вы и велели!
Появившийся с другой стороны экипажа Трудный окинул троицу вампиров пренебрежительно-хмурым взглядом и отдал приказ лакею провести их в его кабинет и туда же подать напитки для него и Ольги Аристарховны. После чего взял жену под руку и повел в дом.
- А нам никаких напитков, знамо дело, не положено,- вполголоса пробормотал Кривич, как только за спинами Трудных захлопнулась  двустворчатая входная дверь. - Нам они ни к чему, напитки эти, да только все одно политес соблюдать надобно. Ну да ладно, Бог им судья, а вы на особняк полюбуйтесь: его по проекту самого Баженова строили.
- Кто такой Баженофф? - подал голос Жан, с интересом рассматривавший особняк Трудных, похожий на миниатюрную копию замка из долины Роны или Луары. - Это ваш русский архитектор?
- Он самый, - подтвердил Кривич. - Сын московского дьячка, птенец архитекторского гнезда князя Ухтомского - тот, заметив его таланты, отправил его учиться в Париж. Ну да ладно, ежели захочешь - я тебе о  Василии Ивановиче потом расскажу. Он ведь еще и масоном был, и главным московским хранителем. В Москве все Хранители - масоны и архитекторы, не то что здесь, в Смоленске.  А впрочем, я Смоленск на Москву ни за какие калачи не променяю. С нашими Хранителями тоже можно жить в мире и согласии - главное, свое место знать и Договор блюсти свято.

- Уважают, уважают... - подтвердил Кривич, то ли сделав вид, что не заметил насмешки, прозвучавшей в голосе Анны, то ли действительно не придав ей значения.  - Уважение заслужить надобно - и я его заслужил, потому как ни разу Договора не нарушил, чего и вам с Жаном настоятельно советую.
Кривич открыл заднюю дверь и вошел в сени, скудно освещенные единственной лучиной, дымившей в высоком поставном светце.
- Вот вам и господа, - вздохнул он. - Только и горазды, что пыль в глаза пускать, а как с заднего хода зайдешь - сразу видать, что на всем экономят... Идите за мной - я дорогу знаю...
В кабинете Лавра Сидоровича наблюдалась иная картина: на письменном столе стояла пара трёхрогих канделябров, в которых ярко горели свечи, да не сальные, а восковые! Хозяин дома сидел за письменным столом, крутя в пальцах бокал из резного богемского хрусталя, в котором плескалась жидкая субстанция, цветом очень похожая на кровь. Кривич потянул носом и поморщился:
- Мадерой балуетесь, Лавр Сидорович? - спросил он. - Небось у грека Бенардаки мадеру берете? Зря, ой зря! Наш Спиридонов - тот честный, хоть и откупщик, а этот...
Кривич махнул рукой, но не стал вдаваться в подробности.
- Позвольте представить вам двух новообращенных, - торжественно сказал он. - Анна Петровна, единственная дочь ротмистра Остроумова, павшего смертию храбрых на полях сражений. Патриотка и отважная девица, покусившаяся на живот узурпатора, за что и была расстреляна французами. Я стал свидетелем сего прискорбного события и не мог допустить ее напрасной и преждевременной гибели.
Лавр Сидорович поставил бокал на стол и окинул Анну Петровну пристальным взглядом, особо задержав оный  на самых выдающихся частях ее фигуры.
- М-да... - промычал он, - Сей поступок характеризует девицу Остроумову, как особу, заслуживающую наивысшей похвалы. Ты, конечно, нарушил второй параграф Договора, не согласовав с нами её обращение, однако в данном случае я не могу тебя за это осуждать.

Поскольку разговор велся на русском, Жан-Клод не понял ни слова, - уловил лишь то, что старик упомянул Анну.  Прихваченные морозом фиалки начали увядать, и из корзины, которую Жан-Клод по-прежнему прижимал к себе, потянуло сладковатым душком гниения и сырой земли. Судя по интонациям говоривших, беседа была далеко не светской, но Жан-Клод не отрывал взгляда от хозяйки дома - в отличие от всех остальных было в ней что-то знакомое для него, что-то неуловимо французское. Даже резкий русский говор звучал в ее устах мягко, как будто мурлыкала кошка, наевшаяся сливок. Жан-Клоду, давно не встречавшему своих соотечественниц, на мгновение показалось, что перед ним - парижанка до мозга костей, принимающая гостей в своем будуаре.
Их взгляды встретились, и Жан-Клода обдало жаром, как будто два изумрудных луча пронзили его насквозь. Он вознегодовал на старика, до сих пор не соизволившего представить его даме и как ни в чем не бывало продолжавшего говорить по-русски, в то время как дама (Жан-Клод был в этом уверен!) в совершенстве владела французским и могла бы играть главные роли в пьесах Расина и Корнеля.
- Мадам, - сказал Жан-Клод, поставив на стол корзину и делая шаг к вольтеровскому креслу, в котором в изящно-расслабленной позе расположилась хозяйка этого странного салона. - Маркиз* Дешам к вашим услугам!
И склонился над ее рукой с тонкими пальцами, унизанными перстнями.
Старик за его спиной охнул, затем издал какой-то сдавленный, квакающий звук и с чувством произнес длинную, витиеватую фразу на русском, которую Жан-Клод не смог бы понять при всем желании. Да его и не интересовало, о чем говорил старый дьявол: после месяцев, проведенных среди раненых и умирающих, среди ампутированных конечностей и разорванных картечью и пулями животов, посреди океана нескончаемой агонии, Жан-Клод увидел наконец-то ангела. Строго говоря, это был уже второй ангел, встретившийся ему в России - первым была Анна, лицо которой он увидел, когда вернулся к жизни.

*Было единственное упоминание в сериале.

Лавр Сидорович Трудный происходил из мелкопоместных дворян, девизом которых была поговорка "Без труда не вынешь и рыбки из пруда". Высокий чин тайного советника он получил благодаря неустанному труду на благо Отечества  и питал к высокородным аристократам, рождавшимся с серебряными ложками во ртах, примерно такую же симпатию, как и к вампирам. И то, как его легкомысленная супруга вступилась за смазливого французского маркиза, привело его в неописуемую ярость. Ревность забурлила в его груди, как кипящие кислые щи, которые по постным дням подавались к обеду. Невыразительное лицо Трудного пошло красными пятнами, усы воинственно встопорщились. Он схватил бокал с мадерой и осушил его до дна, после чего направился к супруге, благосклонно принимавшей знаки внимания от французского супостата. В иностранных языках Трудный был не силен, поэтому объяснился с французом при помощи выразительного жеста, указав ему на дверь и добавив к сему всего несколько слов:
- Посторонитесь, мусье... сильвупле!
Оттеснив соперника от законной жены, Трудный склонился над нею и яростно зашептал:
- Вы в своем уме, сударыня?! Привечать в моем присутствии проходимца, который, возможно, и не маркиз вовсе! Вы когда-нибудь видели маркиза, посвятившего себя медицине? Такого просто не может быть, потому что не может быть никогда! А раз он не маркиз, значит, вампир Кривич  повинен лишь в незначительном нарушении Договора - хоть в этом мы с вами сошлись во мнениях. Ну а об Анне Петровне я уже все сказал - она и вовсе ни в чем не повинна. Остается самозванный маркиз, который не может доказать, что он таковым является, а посему мы должны избавить Смоленск от его присутствия - сразу и навсегда! Да вы посмотрите на него внимательно - он же вылитый якобинец, а все якобинцы - из третьего сословия. Маркиз, как же! Если он - маркиз, тогда я - Наполеон Бонапартий! А вот сейчас мы и проверим, насколько голубая у него кровь...
Тайный советник Трудный схватил с каминной полки колокольчик и яростно затряс им, призывая слуг.

Кривич, прекрасно знавший, кто в этом доме голова, а кто - шея, которая крутит головой, как ей вздумается, бухнулся в ноги тайной советнице и трижды осенил себя крестом, бормоча слова благодарности и клянясь, что будет смотреть за своими подопечными в оба глаза. Закончив с благодарностями и клятвами, он на коленях отполз назад на несколько шагов и лишь после этого поднялся на ноги, хрустя суставами и страдальчески охая.
- На выход, дети мои, на выход, - приказал Кривич, одной рукой хватая за локоть Жана, а другой - Анну. - Все разговоры - дома, а сейчас поклонитесь нашей благодетельнице Ольге Аристарховне и  на выход!
Спохватившись, что Жан не понял ни слова из его наказа, Кривич переместил ладонь на его затылок и нагнул ему голову, что, по всей видимости, символизировало прощальный поклон хозяйке дома. После этого он вытолкал своих подопечных из кабинета,  пожелав крепкого здоровья Лавру Сидоровичу, все еще сжимавшему в руке колокольчик.
- Лавр Сидорович, вы бы поговорили с городским головой по поводу освещения, - напоследок попросил Кривич, никогда не упускавший возможности посодействовать решению городских проблем. - Третьего дня, аккурат перед отступлением, пьяные французы по фонарям из ружей стреляли, надо бы стеклодувам новые колпаки заказать. А то ведь народ в темноте падать начнет, руки-ноги ломать... Мусье Дешаму и без того работы в лазарете будет немало - я его завтра же туда отведу, чтобы не бил баклуши. А Аннушке поручим корпию для раненых щипать...
Произнеся сию речь, Кривич, пятясь, вышел из кабинета, и закрыл за собой дверь.