Огилви очнулся от холода: за шиворот лезла какая-то промозглая гадость, руки и ноги заледенели, тело сотрясала крупная дрожь. При этом сначала ему показалось, что он лежит на мягкой белой перине, такой огромной, что ее изножье терялось вдали. Рядом с ним заворочалось еще одно тело – смутный силуэт, почти неразличимый в царившей вокруг кромешной тьме.
Огилви попытался вспомнить, что он пил за ужином и с кем отправился в постель, но все, произошедшее накануне, было затянуто плотной пеленой беспамятства. Неужели он так надрался, что остался в трактире да еще и в одной кровати со своим собутыльником, как средневековый странствующий монах, вынужденный делить единственную свободную кровать с другим паломником? Странно, однако: Эдинбург, конечно, не самое теплое место на земле, однако никогда еще хирургу не приходилось просыпаться в такой промерзшей насквозь комнате. Решив кликнуть трактирную служанку, чтобы развела огонь в очаге или хотя бы принесла пару грелок в постель, он сел на перине и опасливо покосился на соседа: в том, что это мужчина, сомнений, увы, не возникало: женщин Огилви чуял на расстоянии. 
- Эй, приятель, - шепотом спросил Огилви. – Ты не помнишь, как мы тут оказались?
- По воздуху прилетели, хозяин, - пробурчал сосед. – Да вы же сами попросили старуху отправить нас в Пенсильванию, она и отправила.
Хозяин??? Огилви не помнил, чтобы у него когда-либо был слуга, с которым он делил постель, - от одной мысли об этом его замутило. И старуху он тоже не помнил. И в Пенсильванию его никогда не тянуло в отличие от сестры Стоун. Сестра Стоун! Огилви вскочил на ноги и огляделся: разумеется, это она ему устроила эту поездочку. Все радости и все беды - от женщин, а от такой, как сестра Стоун, ничего, кроме беды, не жди. Это ведь она мечтала отправиться в Пенсильванию, чтобы поступить в женский медицинский колледж! Ну и ехала бы  одна, - его-то зачем тащить в такую даль? Ноги хирурга по колено утонули в снегу: перина оказалась заснеженной поляной, а стены комнаты – рядом столетних дубов, над вершинами которых виднелись острые пики гор.
- Сестра Стоун! – гаркнул Огилви, чувствуя, что замерзает не на шутку: полоска голой кожи между краем килта и шерстяными гетрами задубела так, что потеряла всякую чувствительность. – Элизабет! Лиззи!
- Да не орите вы так, хозяин, - лениво промурлыкал слуга, которого Огилви таковым признавать отказывался. – Тут она, тут: вон за тем кустом лежит: я в темноте хорошо вижу, как кошка.
Огилви прищурился, но ничего не увидел, - только темную куртину из голых веток то ли волчеягодника, то ли крушины.
- А ты откуда взялся на мою голову? Звать тебя как?  – крикнул он, пытаясь рассмотреть лицо «слуги», наполовину скрытое под капюшоном плаща из грубой серой дерюги. Малый и впрямь напоминал средневекового монаха: даже поясом ему служил обрывок веревки, а на ногах были сандалии на  толстой веревочной подошве, похожие на испанские эспадрильи.
- Карлом меня зовут, - ответил тот и мягким, почти неуловимым движением поднялся на ноги, стряхивая с плаща налипший снег. – Карл ван Хельсинг мое полное имя, - а у вас, видать, совсем память отшибло, хозяин.

Огилви наконец смог рассмотреть женскую фигуру, поднявшуюся из-за кустов.
- Ах вот вы где... Вот вас-то мне и нужно!
Оставив Карла ван Хельсинга, хирург направился к сестре Стоун, по колена утопая в снегу и мысленно честя на все лады холодную Пенсильванию. В Эдинбурге снег порой выпадал, но не таким толстым покровом. Как они вообще здесь живут, эти квакеры, позволяющие женщинам учиться на врачей? Он продрог до костей и опасался, что подхватит пневмонию. Приблизившись к сестре Стоун, он внимательно ее рассмотрел. Она не слишком изменилась с того момента, когда он видел ее в последний раз: на щеках играл здоровый румянец, а стройная фигура, закутанная в теплый шерстяной плед, могла бы порадовать глаз и более взыскательного, чем он, ценителя. Ей пневмония точно не грозила!
- Как себя чувствуете, сестра? - осведомился Огилви исключительно из соображений вежливости: зоркий глаз диагноста с ходу определил, что дама чувствует себя превосходно, в отличие от него. - Мой слуга утверждает, что мы в Пенсильвании, то есть там, куда вы так стремились. Ужасное место! Нам надо срочно выбираться отсюда и искать людей и крышу над головой. Но я понятия не имею, в какую сторону идти.
Огилви огляделся: вокруг были только столетние дубы. Если неподалеку и была какая-то дорога, обнаружить ее под толщей свежевыпавшего снега было невозможно. Однако эхом его словам раздался голос Карла:
- Смотрите: огни!
Огилви снова огляделся и действительно увидел мерцающие в темноте точки, - это были факелы!
- Эй! - заорал он во всю мощь легких. - Эй, господа, мы здесь! Идите сюда!!
В ответ раздались не менее громкие  крики и цепочка факельщиков, похожая на сверкающую змею, развернулась и устремилась к ним, извиваясь на фоне чернильно-темного неба. Однако Огилви не смог разобрать ни единого слова, хотя пенсильванские квакеры должны были изъясняться на приличном английском, пусть даже и с американским акцентом. В любом случае, помощь была близка.

- Я вам это устроил? – возмутился хирург, с трудом поспевая за сестрой Стоун, но тут же понял, что вообще-то да, именно он. Память наконец прояснилась, и он вспомнил старуху-гусыню и свои слова, которыми он озвучил якобы пожелание Скуна. Однако это ничего не меняло: он не понимал, за что его упрекает сестра Стоун. Она хотела попасть в Пенсильванию? Она туда попала. Какие, собственно, проблемы, кроме того, что одеты они все были не по сезону?
- Вы меня благодарить должны, сударыня: добрались, что называется, с ветерком, не потратив ни пенни, - проворчал он. – А квакеры – добрые христиане, готовые протянуть руку помощи страждущим. Скажите им, что вас, то есть нас, ограбили разбойники, и весь багаж вместе с деньгами – тю-тю! Они  тут же начнут оказывать помощь: денег соберут по подписке, выдадут вам шубу из канадского бобра и ондатровую шапку. Так что выше нос, сестра! Все идет, как по маслу. Лучше скажите мне, откуда взялся слуга? Он назвался Карлом ван Хельсингом – имя чудное, смахивает на голландское. Но я его впервые в жизни вижу, и однако он в курсе наших с вами перемещений и знает о колдунье с острова. Может быть, я что-то запамятовал? Может быть, это ваш жених-великан, которого колдунья случайно превратила в голландца? Да не бегите вы так, сестра! Не на пожар ведь...
Огилви остановился, чтобы перевести дух: в боку уже закололо от быстрой ходьбы, осложненной тем, что ноги по колено проваливались в рыхлый снег.
- М-ррр... – услышал он над самым ухом и, вздрогнув, обернулся. Ван Хельсинг подкрался незаметно и стоял за его левым плечом – чисто дьявол.
- М-ррр... хозяин. У вас не только с памятью нелады: соображаете вы тоже туго, - бархатным голосом произнес слуга, сбрасывая с головы капюшон. – Вы приглядитесь ко мне получше: неужели не узнаете?
Огилви пригляделся, и его осенило: ему были хорошо знакомы эти уши – удлиненные и слегка поникшие на кончиках.
- Вислоухий! – выдохнул он и крикнул в спину сестре Стоун, - Эй, сударыня, остановитесь! Я нашел Скуна!
- Зовите меня Карлом, - с достоинством возразил бывший кот. – Мне это имя подходит гораздо больше, чем Скун.
- А фамилия Ван Хельсинг откуда? – спросил Огилви, решив вызнать всю родословную пройдохи.
- Моя матушка прибыла в Шотландию из Амстердама на корабле, капитаном которого был Абрахам ван Хельсинг, - объяснил Карл. – И уже в Шотландии она познакомилась с моим  отцом, происходившим из древнего рода вислоухих котов и проживавшим в доме архивариуса Магнуса Макклири. Но фамилию первого хозяина после замужества менять не стала: очень уж ею гордилась.
- Ясно, - сказал Огилви. – Выходит так, что ты из благородных: кто бы мог подумать! Небось и образование какое-никакое имеется?
- О да, - подтвердил Карл и его янтарные, по-кошачьи раскосые глаза сверкнули в темноте горделивым блеском. – Говорю на шести языках: голландским, английским, французским, немецким и румынским владею свободно, а также изрядно знаю латынь.

Цепочка огней тем временем приближалась, и Огилви хорошо слышал громкие и возбужденные голоса, но говорили они не на английском, а на каком-то тарабарском языке, которого Огилви никогда прежде  не слышал. Тут он сообразил, что коренными жителями Пенсильвании были индейцы, - видимо, они-то и вышли встречать незваных гостей, оказавшихся на земле, издревле принадлежавшей их племени. В представлении Огилви индейцы были кровожадным и безжалостным народом, и он не на шутку обеспокоился, - из оружия у него с собой был лишь неполный набор хирургических инструментов, который наколдовала ему на острове старая колдунья.
Стиснув рукой спорран, в котором прятались несколько острых ланцетов,  хирург бросился догонять сестру Стоун: самоуверенная и легкомысленная девица даже и не подозревала, какая опасность им всем грозит!
- Да замолчите вы! Прекратите звать на помощь! – прошипел хирург, хватая девушку за руку. – Это не квакеры! Это – пенсильванские индейцы! А вы знаете, что индейцы делают с теми, кто явился к ним под покровом тьмы и без приглашения? Лично я не хочу, чтобы меня освежевал краснокожий дикарь! Ну вас-то они, может, и помилуют и отдадут в жены вождю, а вот мы с Карлом точно лишимся скальпов. Надо бежать, сестра, слышите меня?
Но бежать было поздно: их окружила толпа смуглолицых черноглазых людей, одетых в тулупы из овчины и бараньи шапки, из-под которых выбивались пряди длинных и черных, как смоль, волос. При свете факелов и на фоне белого снега их лица казались почти черными, а в глазах мелькали красноватые отблески огней. У Огилви упало сердце: это были не потомки первых голландских, шведских и английских поселенцев, а свирепые уроженцы здешних лесов. Правда томагавков у них в руках не было, но это дела не меняло.
Огилви выступил вперед, заслоняя собой сестру Стоун. В конце концов, красноречие не раз выручало его в трудных ситуациях, а если суждено погибнуть, пусть это будет геройская смерть!
- Алоха! – громко сказал он, вспомнив, что так приветствовал своих друзей  его приятель, неоднократно бывавший в вест-индских колониях и хорошо знакомый с повадками туземцев.  – Мы пришли с миром, друзья! Я пришел из Шотландии, - хирург ударил себя кулаком в грудь и тут же, чуть оборотившись к сестре Стоун, ткнул в нее указательным пальцем. – А эта юная леди ...
Но договорить ему не дали. Рослый бородатый  дикарь  оттолкнул его плечом в сторону с такой силой, что Огилви не удержался на ногах и упал в сугроб, наметенный ветром у ствола старого дуба. Плечистый верзила тем временем внимательно рассматривал сестру Стоун, затем его грубое, но по-своему красивое лицо осветилось радостной улыбкой, и он, предварительно отвесив девушке низкий поклон, что-то сказав своим соплеменникам, подхватил ее на руки и понес туда, откуда только что явился. Остальные последовали за ним, оставляя за собой перепутанные цепочки следов.
- Куда ... куда они ее понесли? – ошеломленно пробормотал Огилви, пытаясь выбраться из сугроба.
- В замок, куда ж еще, - спокойным и даже деловитым тоном сообщил ему Карл, протягивая ему руку и помогая подняться на ноги.
- В какой замок? – не понял Огилви.
- В замок графа Дракулеску, - все так же бесстрастно объяснил Карл, принимаясь отряхивать облепленный снегом хозяйский килт. – Это графские слуги, сэр. А сестру Стоун они приняли за  венгерскую племянницу графа, которая должна была приехать из Будапешта еще вчера утром, но куда-то пропала. Судя по тому, что я слышал, они думали, что ее съели волки вместе с каретой, лошадьми и свитой.
- Постой....– прервал слугу Огилви. – Выходит, это не индейцы? Что-то я никогда не слышал, чтобы дикари жили в замках... Кажется, их дома называются вигвамами.
- Мы в Румынии, сэр, - с раздражающей снисходительностью в голосе ввел его в курс дела Карл. – А если быть совсем точным, то в ее северо-западной части, называемой Трансильванией. Видно, колдунья на острове все перепутала или недослышала  по старости лет и вместо Пенсильвании отправила нас сюда. Ваше счастье, что я говорю на румынском и умею ловить мышей. По крайней мере с голоду мы точно не помрем. Это я вам обещаю.

Огилви смотрел на то, как удаляются огни факелов, становясь все меньше и меньше и делая окружающую темноту все гуще.
- За ними! – распорядился он и бросился следом за процессией, направлявшейся к замку. Через некоторое время они с Карлом выбрались на подобие проезжей дороги, по правой стороне которой росли  корявые дубы, а левая обрывалась вниз, в глубокое ущелье. Дорога была настолько узка, что на ней вряд ли смогли бы разъехаться два экипажа, и езда по ней даже в светлое время суток наверняка представляла собой опасность. Мужчины поспешили дальше, стараясь нагнать графских слуг, и сохраняя молчание, чтобы не сбить дыхание. Мороз крепчал и все яростнее кусал хирурга за щеки, кончики пальцев на руках и голые колени, хотя небо и было беззвездным, затянутым плотной пеленой облаков, предвещавших новый снегопад. Огилви оставалось только завидовать Карлу, который шел рядом с ним легкой поступью, кутаясь в длинный и теплый плащ.
Из того, что на засыпанной снегом колее не было следов от колес, Огилви сделал вывод, что замок находится не  так уж и далеко от того места, где они оказались по воле колдуньи. И действительно, как только дорога повернула вправо под резким углом, они увидели темный силуэт высокого здания, украшенного острыми готическими башенками. При виде его у Огилви неприятно ёкнуло сердце: хотя само наличие человеческого жилья сулило теплый кров и сытный ужин, было в замке что-то зловещее: он нависал над окружающим ландшафтом, как огромный черный ворон, готовый растерзать добычу. Возможно, такое впечатление создавалось из-за того, что лишь в нескольких окнах горел свет, бросая на белый снег красноватые отблески. Огилви поежился, но сообразил, что таким оттенком свет обязан тяжелым красным портьерам, которыми были занавешены окна высоких «господских» этажей. Внизу же приветливой теплой желтизной светилось окошко какого-то служебного помещения, - возможно, кухни.
Натужно заскрипели петли массивных ворот, послышался лай цепных собак, и огненная змея неторопливо вползла во двор. Огилви с Карлом, успевшие нагнать процессию, пристроились к хвосту дракона и беспрепятственно проникли в графские угодья до того, как ворота снова закрылись. В нескольких ярдах от них заливались злобным лаем два огромных черных пса, рвавшихся с цепи.
- Это они меня почуяли, вот и беснуются, - с самодовольством в голосе шепнул хирургу Карл. – Тупые создания эти собаки, не чета кошачьим!
Входная дверь открылась и наружу хлынул свет. Бородатый верзила переступил порог, все также осторожно держа на руках сестру Стоун, и дверь тут же захлопнулась. Остальные участники поисковой экспедиции разбрелись кто куда – в темноте Огилви не мог разглядеть всех хозяйственных построек, да его это и не особо интересовало.
Хирург взбежал по ступеням и забарабанил кулаками в дверь.
- Впустите нас! – заорал он. – Сейчас же впустите, иначе мы околеем на этом морозе!
Дверь снова открылась и на пороге вырос бородач. Он уже успел скинуть толстый тулуп и шапку и стоял перед Огилви, широко расставив ноги и пронзая его недобрым взглядом черных глаз под нависшими бровями. Наконец он что то спросил, но Огилви не понял ни слова и растерянно обернулся к Карлу.
- Он спрашивает кто мы такие, - объяснил Карл и тоже поднялся по ступеням и поклонился бородатому. Между двумя тут же завязался довольно оживленный разговор, после чего цербер отступил в сторону, позволяя путникам войти.
- Что ты ему сказал? – шепотом осведомился Огилви.
- Вы – личный лекарь молодой графини Батори, я – ее  куафёр, - так же тихо ответил Карл, - Ферштейн, хозяин? И кстати, здесь хорошо понимают по-немецки, так что ежели вы владеете этим языком, особых проблем с местным населением у вас не возникнет.
Огилви вынужден был с сожалением признать, что ни этим, ни другими языками, кроме английского и гэльского да еще медицинской латыни, он не владеет, на что Карл только  пожал плечами и без приглашения уселся за широкий стол, на котором стояла глубокая глиняная миска, наполненная дымящимся варевом. Огилви, не чинясь, последовал его примеру. Но напрасно он искал глазами тарелки для супа и столовые приборы: кроме миски, на столе был только свежеиспеченный хлеб круглой формы, нарезанный крупными ломтями, да несколько ложек, грубо вырезанных из дерева. Бородатый уселся во главе стола и кивком предложил гостям приступать к трапезе.

Две служанки, сменяя друг друга, вились вокруг гостьи, как назойливые мухи над блюдечком с малиновым вареньем, то подливая  в ванну горячей воды из кувшина, то принимаясь осторожно тереть кожу Элизабет мягкой губкой. Одна из них в какой-то момент вышла и через некоторое время вернулась, держа на вытянутых руках платье из кроваво-красного бархата и нижнюю рубашку из отбеленного льна.
Перемолвившись между собой, служанки подступили к ванне с двух сторон и, подхватив гостью под белы рученьки, подняли ее из воды, помогли выбраться из ванны  и закутали в простыню, которая до этого  согревалась рядом с жаровней.
Действовали они так споро и умело, что сопротивляться им было трудно. Спустя несколько минут Элизабет была облачена в новую одежду, и служанки отступили, сложив руки на груди и любуясь результатом своих усилий.
Дверь отворилась и в комнату вошел мужчина: худощавый, высокий и черноволосый. Одет он был так, как одевались знатные господа лет сто назад: в камзол из вышитого серебряными нитями бархата и панталоны, тесно обтягивавшие его мускулистые икры. На вид ему было лет сорок или сорок-пять, а несколько серебристых прядей в густых, угольно-черных волосах, ничуть не делали его старше, а лишь придавали его облику еще более благородный вид.
Мановением руки он отпустил служанок, и когда те удалились, подошел к Элизабет и взял ее за подбородок белыми тонкими пальцами, пристально рассматривая ее лицо
- Как вы похожи на мою сестру, - вашу матушку! -  произнес он  приятным баритоном по-немецки. - Как жаль, что Господь прибрал ее так рано!

[nick]Василе Дракулеску[/nick][status]граф[/status][icon]https://b.radikal.ru/b02/1909/e0/8bb07641a900.jpg[/icon]

Граф развел руками и засмеялся: зубы у него были ровные, мелкие и блестящие, и лишь два глазных резца чуть выступали вперед и выделялись своей длиной, - впрочем, не настолько, чтобы испортить открытую и добродушную улыбку.
- Это меньшее, что я мог сделать для вас, дорогая племянница! – заверил он девушку. – Вообще-то мы ждали вашего приезда со вчерашнего утра, но потом пошел сильный снег, а в этих местах лютуют волки...Не эти ли обстоятельства стали причиной вашей задержки? И где ваша камеристка и остальные слуги? Ваш управляющий писал мне, что отправляет вас в сопровождении шести человек, не считая кучера – надеюсь,  никто из них не замерз насмерть и не потерялся в пути? И прошу: присаживайтесь, милая Эржебет, - вот сюда, в это кресло. Сейчас принесут ужин: вам необходимо подкрепиться после дальней дороги и всех треволнений, что выпали на вашу долю. Я тоже сяду, и мы скоротаем ожидание ужина в приятной родственной беседе.
Граф указал на глубокое мягкое кресло с изогнутыми подлокотниками и подставочкой для ног, а сам уселся на резное деревянное кресло с высокой спинкой, больше напоминавшее трон, на сиденье которого лежала плоская подушка, обтянутая алым бархатом.
В комнату вошли двое слуг, - на этот раз мужчины, - и вынесли деревянное корыто, сделав комнату снова похожей на жилое помещение, а не на купальню. Несколько серебряных ветвистых канделябров были расставлены на столиках, и пламя их свечей мягко освещало все вокруг, наполняя воздух ароматом тающего воска.   На столике, стоявшем между креслами, в которых устроились хозяин замка и его гостья, стоял графин, наполненный светлой жидкостью, и два высоких хрустальных бокала. Граф наклонил графин и из него полилась в бокалы сверкающая золотистая струя.
- Токай, - объяснил граф, протягивая племяннице один из бокалов. – Уверен, что вам хорошо знакомо это благородное и сладкое вино, ведь вы родились и выросли там, где произрастает виноград, из которого оно производится. Я сам предпочитаю красные сухие вина, но должен согласиться с теми, кто считает токай  королем вин и вином королей.
Он отпил из бокала, посмаковал напиток и мечтательно произнес:
- Изюм и мёд...

[nick]Василе Дракулеску[/nick][status]граф[/status][icon]https://b.radikal.ru/b02/1909/e0/8bb07641a900.jpg[/icon]

Увидев, что бокал гостьи опустел, граф снова его наполнил, в то время как его собственный бокал все еще оставался недопитым.
- Ужасно... - покачал он головой. - Ужасно, что вас постигла такая утрата. Я имею в виду смерть ваших родителей, а вслед за тем - потерю верных слуг. В моем замке служат несколько молодых девушек из ближайшего селения, - все они хорошо воспитаны, расторопны и услужливы. Выбирайте любую в качестве своей камеристки. Что касается одежды, - это тоже не повод для волнения. В правом крыле замка находятся бывшие покои моей супруги, - как вам наверняка известно, она скончалась несколько лет назад. Я не смог расстаться с ее вещами, - ведь это единственная память, которая осталась мне о ней. Но вы можете воспользоваться ее платьями и верхней одеждой: у вас с ней одинаковые рост и комплекция, а если надо будет что-то ушить или расставить, ваши служанки сделают это  так же быстро и умело, как лучший портной. Погода сейчас и впрямь неважная, а после Рождества станет еще холоднее,  поэтому я настоятельно советую вам выбрать теплую шубу или меховое манто.
Дверь снова отворилась и нарядно одетая рыжеволосая красавица вкатила в комнату сервировочный столик на колесах, на котором стояли блюда, накрытые серебряными колпаками.
- А вот и Маришка! - с улыбкой промолвил граф.
Маришка улыбнулась в ответ и сделала книксен. На гостью она метнула быстрый испытующий взгляд и тут же отвела глаза и занялась тем, что начала снимать крышки с блюд  и переставлять блюда на  стол, стоявший у дальней стены комнаты, у высокого окна, выходившего на заснеженное ущелье и горы.

[nick]Василе Дракулеску[/nick][status]граф[/status][icon]https://b.radikal.ru/b02/1909/e0/8bb07641a900.jpg[/icon]

Маришка закончила расставлять блюда на столе и вернулась к креслу, в котором сидел граф. Встав за спинкой кресла, она наклонилась так, что ее яркие, полные губы, цветом похожие на прихваченные морозом ягоды калины, почти коснулись его уха, и что-то прошептала, а затем вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Граф слегка нахмурился, обдумывая услышанное, затем посмотрел на Элизабет:
- О чем вы спросили? Ах да, Маришка - одна из них. На самом деле, - лучшая из них. Но решать вам, после того как  вы познакомитесь со всеми тремя. Кстати: Маришка только что сообщила мне, что на кухне сидят двое мужчин, один из которых назвался вашим личным врачом, а второй - куафёром.
Граф помолчал, по-видимому, давая племяннице переварить эту радостную новость, и продолжил:
- Я очень рад, что не все ваши сопровождающие погибли в во время бурана. Наверняка вам будет приятно снова увидеть знакомые лица. Но почему вас сопровождал врач? Ваша матушка никогда не упоминала в письмах, что вы страдаете какими-то хроническими заболеваниями, требующими неусыпного надзора врача.
Казалось, что граф не торопился перейти к столу и приступить к трапезе, либо хотел сначала выяснить все вопросы, а затем уже отдать должное кушаньям, которые приготовила для них кухарка.

[nick]Василе Дракулеску[/nick][status]граф[/status][icon]https://b.radikal.ru/b02/1909/e0/8bb07641a900.jpg[/icon]

На лице графа на мгновение появилось и тут же исчезло выражение облегчения, но возможно, это была всего лишь игра света и тени.
- Рад слышать, что со здоровьем у вас все в порядке, - сказал он и поднялся с кресла. - Что ж, дорогая племянница, ужинайте, а я спущусь вниз и поговорю с вашим лекарем и куафёром. С первым мне все понятно: вы хотите отослать его, - да будет так! Я дам ему лошадь и денег на дорогу. А как поступить со вторым? Вам ведь понадобится кто-то, кто умеет укладывать волосы? Впрочем, Маришка искусна во всем и ей не составит труда делать вам сложные и изысканные прически.
Он окинул задумчивым взглядом густые волосы Эржебеты и улыбнулся:
- У вашей матушки были точь-в-точь такие же волосы, разве что чуть рыжее.

[nick]Василе Дракулеску[/nick][status]граф[/status][icon]https://b.radikal.ru/b02/1909/e0/8bb07641a900.jpg[/icon]

Граф во время разговора с Карлом держался просто и благожелательно, ничем не проявляя спесь, свойственную аристократам. Как только он ушел, Карл пересказал хирургу содержание их разговора, который велся на румынском. Граф сказал, что лекарь и куафёр могут переночевать в одной из комнат правого крыла, а утром их снова накормят, дадут двух лошадей, денег, теплую одежду и еды в дорогу. Огилви ничего не имел против такого расклада, но его сильно уязвил тот факт, что решение отослать их из замка принял не сам граф, а сестра Стоун – эта самозванка, которая не замерзла в лесу только потому, что ей крупно повезло! Но потом, когда они уже оказались в комнате, его вдруг посетила другая мысль, которой он поделился с Карлом, который уже успел раздеться и нырнуть под пуховое одеяло.
- Послушай, - сказал он Карлу, - А что, если это не сестра Стоун так решила, а сам граф? Мы ведь ее не видели с того момента, как оказались в замке. Не нравится мне все это, чую, что этот граф не так-то прост. Надо бы найти сестру Стоун и поговорить с ней: вдруг ей угрожает опасность?
Карл широко зевнул, поудобнее устраиваясь на подушках:
- Да ну вас, хозяин: что вы устраиваете бурю в стакане воды? Девчонка небось от радости ног под собой не чует, - вот и задрала нос. Теперь она не лондонская сиделка, а родственница румынского графа! Может, надеется, что он ее замуж удачно выдаст, а потом еще и наследство отпишет... Как по мне, - надо рвать когти, пока граф не передумал. Получим деньги, лошадей – и в дорогу! Эх, свобода!! А если уж совсем честно, я даже рад, что так вышло: теперь мне никто не будет указывать, что есть, где спать, куда поссать, если нужда приспичила.
Огилви, несмотря на свои сомнения и тревоги, не мог сдержать улыбки, слушая рассуждения бывшего кота:
- Мы с тобой поладим, приятель, - сказал он. – Однако что-то не дает мне покоя. И хотя я сам не в восторге от авторитарных замашек и скверного характера сестры Стоун, бросить ее вот так я не могу: воспитание не позволяет. Так что ты как хочешь, а я все-таки пойду и поищу ее. Пусть скажет мне в лицо, что желает избавиться от нашего с тобой общества и остаться в замке.

Правое крыло замка, в котором находилась комната, куда поселили Огилви и Ван Хельсинга, оказалось необитаемым и очень запущенным. Пробираясь по темному коридору и касаясь пальцами каменной кладки, хирург то и дело натыкался на густую паутину, которой заплели стены трудолюбивые пауки, и явственно ощущал тошнотворный запах плесени. Наконец он выбрался в другую галерею, в которой воздух был теплым и чистым, хотя она тоже не была освещена. Задумавшись над тем, как же найти комнату сестры Стоун, хирург несколько подрастерялся, но тут же заметил полоску света под одной из дверей, располагавшихся по правую сторону коридора.  Дойдя до нее, он осторожно повернул дверную ручку, приоткрыл дверь  и заглянул внутрь. Комната была слабо освещена огоньком единственной свечи, но и этого тусклого света было достаточно, чтобы он смог разглядеть женскую фигуру в длинной белой сорочке, стоявшую у окна. Русалочьи волосы, разметавшиеся по спине, так и приковывали взгляд.
- Элизабет? – шепотом спросил Огилви, делая неуверенный шаг вперед. – Не пугайтесь: это я, Гектор.
Он все еще сомневался, видит ли перед собой сестру Стоун или же  попал в комнату совершенно незнакомой ему женщины, - жены или родственницы графа или одной из  камеристок, - но на всякий случай все-таки прикрыл за собою дверь. Комната, в которой он находился, была обставлена намного роскошнее, чем та, которую выделили им с Ван Хельсингом, а кроме того, в ней было тепло, а на сервировочном столике стояли бутылка и два бокала. Огилви сразу же задался мыслью, кому предназначался второй бокал – неужели графу? Сам бы он тоже не отказался выпить, но всему свое время.

Сестра Стоун даже не попыталась накинуть поверх ночной рубашки покрывало, снятое с кровати,  или стыдливо юркнуть под одеяло, чтобы посторонний мужчина в его лице не смог рассмотреть ее прелести, которыми она так дорожила, из чего Огилви заключил, что вина было выпито немало.
- Я хочу поговорить с вами,  - сказал он, усаживаясь в кресло. – И прежде всего – понять, почему вы себя так глупо ведете.
Сказав это, он пожалел, что не сдержался: надо было употребить какой-нибудь более мягкий оборот, но теперь уже было поздно, и он не сомневался, что сестра Стоун привычным ей способом отреагирует на его слова, поэтому поторопился закончить свою мысль, пока она не взорвалась праведным гневом и не свела его усилия на нет.
-  Граф сказал, что это вы  попросили его отослать нас из замка. Как бы вы ни относились ко мне и Карлу, зачем лишать себя единственной опоры в этом глухом, Богом забытом медвежьем углу? Граф принял вас за свою родственницу, но в любой момент может понять свою ошибку, - и тогда на вас падет вся тяжесть его гнева, ведь вы с самого начала знали, что вы не его племянница, но не развеяли его заблуждение. Здесь не Англия, сударыня! Румыны  - такой же дикий народ, как и русские. И скорее всего, вас в лучшем случае выставят из замка в одной рубашке и босиком, а в худшем – высекут плетьми на глазах у графской челяди или заклеймят как преступницу-самозванку, без суда и следствия. И рядом не будет никого, кто смог или пожелал бы встать на вашу защиту.
Огилви намеренно сгущал краски: граф не показался ему человеком, способным на такую жестокую расправу, и однако он был уверен, что сестра Стоун поступает крайне неосмотрительно, выставляя их с Карлом из замка, а в поступках самого графа ему чудился какой-то тайный и недобрый умысел.

- Дядюшку? – усмехнулся Огилви. – То есть вы уже и сами поверили в то, что вас с графом связывают нерушимые кровные узы? Ну-ну, сударыня. С точки зрения медицины это настоящий апофеоз самообмана. А впрочем, я понял! Вас пленили чары этого румынского вельможи и его замок со всем содержимым. Надеетесь получить лакомый кусок в виде наследства? А если завтра к замку подъедет кортеж настоящей племянницы – что будете делать тогда?
Разозленный ослиным упрямством сестры Стоун, хирург схватил бутылку и плеснул в бокал вина.  Однако бутылка была почти пуста, так что в бокал пролилось на два пальца, не более. Тем не менее он выпил эту мизерную порцию залпом и поразился тонкому вкусу напитка. По-видимому, граф и вправду был не беден, раз позволял себе подобное вино, несомненно, очень изысканное и дорогое.
- Оставили бы себе хотя бы Скуна, то есть Карла, - напоследок желчно произнес он, понимая, что дальнейший спор бесполезен и пора уходить. – Удачи вам, сударыня! Желаю хорошо провести остаток дней в этом склепе среди людей, которые... которые...
Огилви хотел сказать что-нибудь уничижительное об обитателях замка, но слов не нашлось, поскольку о румынах он не знал почти ничего, также как и о русских, с которыми только что их сравнил.
- Завтра графские холопы приведут на двор медведя и спустят на него псов, - вот будет потеха! – наконец нашелся хирург. – А потом все дружно напьются и устроят дебош с голыми девками: сначала  докрасна отхлещут их березовыми вениками в бане, а потом будут гоняться за ними по снегу.  Такие тут обычаи, сударыня! Мне о том рассказывал на «Минерве» мистер Макбрэйн*, который несколько лет назад предпринял путешествие по Российской империи. Прощайте, сударыня, Бог вам в помощь!
Огилви встал с кресла и собирался выйти, как вдруг дверь распахнулась и комната огласилась женским визгом, от которого у него чуть не лопнули барабанные перепонки. Но самое удивительное, что он понимал каждое слово!**
- Мерзавец! – вопила фурия. – Грязный холоп! Как смеешь ты врываться в комнату госпожи в такой неурочный час?
Огилви уставился на служанку или камеристку, - точно он не мог определить, кто она такая, потому что из одежды на ней были только длинная ночная рубашка и шаль, как и на сестре Стоун. Но роскошная грива рыжих волос, не спрятанных под чепчик, белая, как сметана, кожа и  полные, кроваво-красные губы делали ее облик весьма чувственным, хотя рот и был разинут в крике, а руки со скрюченными пальцами она вытянула вперед и делала ими такие движения, как будто собиралась выцарапать хирургу глаза.
- Я личный лекарь госпожи Батори, -  с достоинством возразил он. – Она почувствовала себя плохо и позвала меня. Сейчас ей уже хорошо, поэтому я ухожу.
Он двинулся к двери, но рыжеволосая фурия преградила ему дорогу и еще более громко начала выкликать мужские имена, явно созывая на помощь слуг:
- Мирча, Флорин, Раду! Сюда, скорей!
Спустя минуту послышался топот ног и в комнату ворвались три заспанных и всклокоченных молодца.
- Ведите холопа во двор! – властно приказала рыжая, сверля Огилви взглядом, от которого у него мурашки пошли по коже: было в этом взгляде что-то мстительное, издевательское и одновременно похотливое. – Привяжите к столбу и всыпьте ему пятьдесят плетей, а потом бросьте в сенник, - пусть на соломе до утра отлежится.
- Но позвольте, - запротестовал Огилви, пораженный тем, как быстро сбылись его прогнозы. – Я ни в чем не виноват...
Но Мирча, Флорин и Раду уже скрутили его в бараний рог и потащили из комнаты в коридор, а затем поволокли вниз по лестнице.

*Ученый-лихенолог, упоминавшийся в эпизоде «Крик совы»
**Вино подействовало видимо, волшебное.