Преподобный Райан оказался совсем не таким, каким представлял его лейтенант Кендал. Не угрюмым и чопорным старым сухарем, а атлетически сложенным и жизнерадостным молодым человеком. Если бы не воротничок, указывающий на его призвание и сферу деятельности, Генри никогда бы не заподозрил в нем священника. Представившись, лейтенант поведал преподобному о планах Перкинса и Ханны, и тот просиял, всем своим видом выражая удовольствие от услышанной новости.
- Превосходно, сэр! - с энтузиазмом воскликнул преподобный Райан. - Я всегда радуюсь, когда мне выпадает возможность обвенчать любящую пару. Это намного приятнее, чем провожать покойника в последний путь.
Генри согласно кивнул, подумав о том, что только благодаря везению Перкинса священник избежал участия в похоронах. Впрочем, он все еще волновался за здоровье своего денщика, хотя до встречи с преподобным и улучил возможность отвести в сторонку корабельного врача, чтобы еще раз поинтересоваться прогнозом. Врач заверил его в том, что его тревоги беспочвенны, что рана Перкинса, хотя и неприятная, но не представляет угрозы для жизни и уж точно не помешает исполнению супружеского долга. При последних словах врач усмехнулся в усы и посоветовал лейтенанту не верить всему, что говорит ему Перкинс, поскольку больные и раненые как правило стремятся преувеличить тяжесть своих симптомов, чтобы вызвать в окружающих жалость и повышенное внимание к себе.
- А вам уже приходилось венчать на борту корабля? - на всякий случай уточнил Генри у священника.
- Конечно, сэр! - заверил его Райан. - До "Великого Могола" я два года прослужил священником на "Пальмире" и четыре раза венчал новобрачных. В церемонии бракосочетания, проводимой на палубе корабля, есть что-то необыкновенно возвышенное, несмотря на скудость обстановки. Но вой ветра, шум волн, безграничные просторы неба и океана наполняют душу таким религиозным восторгом, что в эти моменты действительно становишься ближе к Богу. Позвольте спросить: жених и невеста принадлежат к англиканской церкви?
- О да! - сказал лейтенант. - Как и мы с женой. Я буду шафером, а моя супруга - подружкой невесты. Обручальное кольцо уже куплено, так что можно сказать, что все готовы к проведению церемонии.
- Великолепно! - снова улыбнулся священник. - Тогда назначим ее на завтра? Если позволит погода, мы можем провести ее на открытом воздухе, если же вдруг начнется дождь или поднимется сильный ветер, перейдем в салон.
- Мне надо уточнить у новобрачных, - извиняющимся тоном сказал лейтенант. - Честно говоря, я не успел справиться об их предпочтениях. Я тотчас спрошу у них и вернусь к вам.
На этом он расстался со священником и поспешил в каюту, чтобы переговорить с Ханной и Элис. Мнение Перкинса в данном случае особой роли не играло, тем более что Генри был уверен: денщик согласится венчаться хоть в трюме, только бы приблизить  желанный миг и наступление первой брачной ночи. Но у Ханны могли свои предпочтения: возможно, она, как и все женщины, мечтала о более уютной обстановке нежели продуваемая насквозь палуба.
Войдя в каюту, Генри сразу же обрадовал женщин:
- Миссис Кендал, миссис Дейвис... Я только что обо всем договорился со священником. Он готов совершить обряд венчания завтра, но интересуется, что предпочтут новобрачные: церемонию на открытом воздухе или в салоне.

- Более чем уверен, что он согласится с тем вариантом, который угоден вам, - улыбнувшись, ответил лейтенант Ханне и обратился к жене. – Душа моя, вы уже прочитали мой отчет? Все ли в нем вас устраивает? Если да, позвольте забрать его, чтобы отдать агенту Пинкертона. Заодно я повидаюсь с Перкинсом и сообщу ему о своей договоренности с преподобным Райаном.
Услышав, что Элис согласна с его изложением событий*, связанных с лордом Карнарвоном, Генри поцеловал ей руку, забрал отчет и, пожелав дамам приятного вечера, связанного с подготовкой к торжественному событию, отправился в лазарет.
Перкинса он застал в состоянии крайнего волнения: денщик мял и стискивал руками край одеяла, а его здоровая левая нога судорожно подпрыгивала, сгибаясь в колене. Даже гладко выбритое лицо денщика  поменяло свой цвет и из смуглого стало землисто-серым.
- Что случилось, Боб? – спросил лейтенант, пододвигая табурет к кровати и усаживась на него.
Перкинс перевел на него взгляд, в котором плескалось отчаяние.
- Боязно мне, сэр, - сказал он и его лицо перекосила гримаса ужаса. – Даже не боязно, а какой-то вселенский страх до самых печенок пробирает.
- Твоя рана не опасна и не помешает тебе убедить Ханну в том, что у тебя, как говаривал майор Салливан, порох не отсырел. Меня в этом не далее как час тому назад уверил корабельный врач, -  обнадежил раненого Генри.
- Да я не про это, - отмахнулся Перкинс. – Я и сам знаю, что не опасна. И про то, что порох не подмок и заряды на месте, тоже знаю. Я про свадьбу!
Генри медленно кивнул. Он слышал, что многие мужчины, даже те, что были без памяти влюблены в своих избранниц, испытывали прилив животного ужаса накануне свадьбы и неудержимое желание её отменить. С ним такого не было, но надо было признать: все совершилось так быстро, что он просто не успел испугаться.
Генри положил руку на плечо денщика и почувствовал, как тот дрожит.
- Обратной дороги нет, Боб. – отеческим тоном произнес он, хотя Перкинс и был старше его на тринадцать лет. – Ты сделал Ханне предложение, она его приняла. Если ты сейчас решишь взять свое слово обратно, ты опозоришь Британскую армию, Вечнозелёных** и лично меня, твоего лейтенанта.
И тут произошло такое, чего лейтенант никак не ожидал: его денщик, прошедший вместе с ним огонь, воду и медные трубы, вдруг схватил его за руку и зарыдал.
- Это ж на всю жизнь, сэр! – вздрагивая, бормотал Перкинс. – На всю жизнь! А вдруг что не так пойдет? Вдруг окажется, что мы не пара? Вдруг миссис Перкинс будет запрещать мне выпить стаканчик бренди с устатку? А курево? Да я скорее без жены и лошади проживу, чем без трубки: она со мной везде побывала, голубушка моя: и при Альме, и при Инкермане, и когда я на том проклятом корабле плыл. Она ж меня и спасла, сэр! На корабле ночью курить запрещено, а мне невмоготу стало. Я вышел на палубу тихохонько, нашел закуток подальше от вахтенного, чиркнул спичкой о подошву и как только она загорелась, увидел блеск стали!
Генри снова кивнул, на этот раз гораздо более сумрачно: он до сих пор не знал подробностей нападения на Перкинса.
- Я поговорю Ханной, - решительно заявил он. – Я сумею убедить её в том, что запрещать тебе курить – значит ставить под угрозу твое душевное равновесие и ваше общее семейное счастье.
Слёзы перестали струиться по щекам Перкинса. Он немного ослабил железную хватку, которой сжимал руку лейтенанта, и неуверенным тоном, в котором, тем не менее, сквозила надежда, спросил:
- А про стаканчик с бренди тоже скажете, сэр? 
- И про стаканчик скажу, - подтвердил лейтенант, сопровождая свои слова пожатием руки денщика. – А теперь Боб, попытайся отдохнуть: завтра у тебя ответственный день, может быть, самый важный день в твоей жизни. И ты должен провести всю церемонию на ногах, а не лежа в постели.
- В постели я бы не отказался весь день провести, только не в одиночку, а с миссис Перкинс, - ухмыльнулся денщик, к которому постепенно возвращалась привычная бодрость духа.
- С этим, видимо, придется повременить, - сказал лейтенант, поднимаясь с табурета. – Но если что, - наша с тобой каюта в вашем с Ханной полном распоряжении: я уже перенес свои вещи в каюту миссис Кендал. С преподобным Райаном я договорился: он проведет церемонию венчания завтра, на палубе, в присутствии команды и капитана.
- Ну это мы еще посмотрим: повременить, или нет, а за преподобного спасибо, сэр, - пробормотал Перкинс и расслабленно откинулся на подушку. На его лице заиграла легкая мечтательная улыбка.
Видя, что его усилия возымели на Перкинса благотворное воздействие, Генри вышел из лазарета и отправился на поиски агента Пинкертона

*Согласовано
**Вечнозелёные (Ever Green) – прозвище 13-го драгунского полка лёгкой кавалерии

Лейтенант узнал от капитана, где остановился агент Пинкертона, и получил он него письмо, доставленное на борт последней почтой (название корабля, на котором места были забронированы заранее,  лейтенант оставил в каирском отеле). Генри едва взглянул на конверт, отметив про себя, что это письмо от его поверенных в Лондоне, и сошел на берег.
Аден был малопривлекательным городом, поэтому он шел, не слишком поглядывая по сторонам, поскольку смотреть было не на что, и полностью погрузившись в свои мысли. А мысли были невеселые. Видя, как радостно взволнована Ханна в преддверии пусть и скромного и не совсем обычного, но венчания, он вспоминал их с Элис свадьбу в стылой кузнице Гретна-Грин, ледяную руку своей невесты и ее застывшее личико, на которое он боялся смотреть, потому что  лик опечаленного ангела рвал его душу в кровавые ошмётки. Он уже тогда любил ее всем сердцем, а она лишь была вынуждена принять его предложение. И рядом с ней не было женщины, которая могла бы стать ей опорой  в этот непростой, но важный день ее жизни. Лейтенант вспомнил и другое: свои вспышки гнева, вызванные, как ему казалось, холодностью и даже отвращением к нему жены, и устыдился еще более и по-настоящему оценил мужество и выдержку Элис. Она была так юна, так невинна, и, ничего не зная о физической стороне брака, а главное, ничего не зная о своем муже, который свалился ей, как снег на голову, все же не роптала, а оставалась ему преданной и заботливой женой.
По сравнению с ней Ханна находилась в гораздо более выгодном положении: она была уже умудренной опытом женщиной, за плечами которой был брак, и у нее была лучшая на свете госпожа, готовая оказать ей любую помощь и поддержать ее дух.
Занятый этими мыслями, лейтенант прошел мимо неприметной гостиницы, где снимал комнату агент. Пришлось повернуть обратно и пройти почти сотню ярдов. Встретившись с агентом и отдав ему отчет, Генри попрощался с ним и вышел на улицу, - знойную, пыльную и бесцветную. Вытащив письмо поверенных, он надорвал конверт, вытащил листок бумаги и начал читать. Поверенные в любезных выражениях сообщали ему, что его решение продать дом в Лондоне* представляется им в корне неверным: цены на недвижимость в данный момент были рекордно низкими. Поэтому они  взяли на себя смелость в интересах своего клиента сдать упомянутый дом в аренду и уже нашли арендатора в лице американского скульптора, который снял дом на год и заплатил первый взнос. В конверте также находились несколько банкнот - та самая арендная плата за первый месяц проживания. Пересчитав деньги, лейтенант удивленно присвистнул: он не ожидал такой удачи! Конечно, у них с Элис были сокровища, найденные в пирамиде, но во-первых, на них надо было еще найти покупателя, а те деньги, что они получили от лорда Карнарвона за часть своих находок, Генри считал собственностью жены и не собирался тратить из них ни единого пенни. И сейчас, держа в руках несколько банкнот, он чувствовал себя Крезом. Внезапно кто-то сильно толкнул его в плечо, и от неожиданности он выронил письмо и банкноты и они разлетелись по земле у его ног. Генри хотел наклониться, чтобы собрать их, но чья-то худая и смуглая рука  молниеносно подняла их из дорожной пыли, - так быстро, что он не успел и глазом моргнуть, -  и все, что он успел, это заметить спину убегающего вора и развевающиеся полы его белой джалабии. От Мубаррака лейтенант знал, что у мусульман воровство - страшный грех и карается отсечением руки, поэтому его изумила такая неприкрытая наглость. И уж точно он не собирался терять свои деньги! Сорвавшись с места, лейтенант бросился в догонку за вором.

*Об этом говорилось в эпизоде "Тысяча и одна ночь лейтенанта Кендала", пост 189

Вор летел, как на крыльях, сжимая в руке неправедно нажитые деньги. Лейтенант, изнемогавший от жары, упрямо следовал за ним, даже не пытаясь позвать на помощь. Да и звать-то особо было некого: на узкой улочке, зажатой между двумя рядами белых глинобитных строений, не было ни души. Улочка изгибалась вправо, и добежав до поворота, вор на мгновение скрылся из виду. Лейтенант поднажал и, влетев в еще более узкий переулок, остановился: переулок заканчивался тупиком, а вор куда-то исчез, как сквозь землю провалился. Оглядевшись, лейтенант понял, в чем дело: между двумя домами был просвет, и скорее всего, вор спрятался там, тем более что солнце уже клонилось к закату и на землю легли длинные густые тени. Осторожно ступая по пыльной немощеной дороге, лейтенант двинулся к укрытию, стараясь не выдать себя ни шумным дыханием, ни звуком шагов. До просвета между домами оставалось всего пара ярдов, когда он скорее почувствовал, чем услышал, что за спиной у него кто-то есть. Не размышляя ни секунды, он резко обернулся и увидел смуглое и по-юношески смазливое лицо и занесенную руку, сжимавшую джамбию, - короткий и кривой обоюдоострый кинжал, который носили практически все мужчины-арабы, которых ему довелось встречать, в том числе и проводники лорда Карнарвона. Нападавший был моложе его и ниже  ростом, и лейтенант, выставив локоть, нанес ему резкий удар в основание шеи, - настолько быстрый и болезненный, что тот упал на землю. Лейтенант шагнул к нему и наступил на пальцы его правой руки,  чтобы заставить их разжаться и выронить кинжал. А из своего временного укрытия уже вынырнул  подельник юнца,  и, видя, что противник не вооружен, бросился на него сбоку,  оскалив зубы. Лейтенант уклонился, стараясь не выпускать из поля зрения второго, все еще корчившегося в пыли, и  пнул первого в икру, заставив споткнуться. Схватив вора за плечо, он дернул его на себя и ударил головой в лицо: из  сломанного носа брызнула кровь, запятнав белую джалабию. Продолжая крепко сжимать плечо араба, лейтенант выдернул из-за его пояса свернутые в трубочку банкноты и лишь потом оттолкнул его от себя, наклонился, поднял джамбию и сунул ее за пояс армейских брюк, чтобы у ее владельца не возникло соблазна напасть на него, когда он повернется к нему спиной, чтобы уйти. Распрямившись, он быстрым шагом направился прочь от места стычки, не испытывая ни запоздалого страха, ни предательской слабости, которая часто охватывает человека, избежавшего смертельной опасности. Напротив, случившееся придало ему бодрости и сил, и даже изнуряющая жара, казалось, пошла на убыль и уже не причиняла ему таких мучений, как раньше.
Пройдя до конца улочки, он свернул налево и вышел на сравнительно широкую и многолюдную торговую улицу, на которой уже побывал с Элис и Ханной. По соседству с лавкой ювелира, где они с Элис купили обручальной кольцо для невесты, находилась лавка часовщика, и Генри вошел в нее, сжимая в руке спасенные банкноты. Вышел он из лавки в еще более приподнятом настроении, широко улыбаясь и по-прежнему чувствуя себя богачом во всех смыслах этого слова, хотя и расстался в ней с частью денег. Но взамен он получил нарядную коробочку, внутри которой в уютном бархатном гнезде покоились маленькие дамские часики, которые, как он надеялся, понравятся Элис. Хозяин лавки, - толстый и добродушный еврей, - делал ставку на многочисленных англичан, следовавших через Аден в Индию и обратно, и предлагал им широкий выбор часов, которые доставлялись из Швейцарии. Генри выбрал часы, похожие на те, что видел на Всемирной выставке в Лондоне еще до начала Крымской компании: говорили, что сама королева приобрела часы этой марки и носила их, как кулон, подвешенными на цепочке*

Возвращаясь в порт, Генри ломал голову над тем, где раздобыть цветов для новобрачной. Учитывая беспомощное состояние Перкинса, он чувствовал себя обязанным сделать все то, что должен был делать его денщик, организовывая собственную свадьбу. Но сейчас его окружали безликие пыльные строения, окруженные финиковыми пальмами, и  нигде не было даже намека ни на палисадники, ни на кадки и горшки с цветами, которых так много в богатых кварталах Лондона и Парижа. Однако когда он почти потерял надежду, ему улыбнулась удача: он увидел аккуратный беленый домик, окруженный ухоженным садом, в котором росли кусты дамасских и чайных роз и великолепного жасмина, чей сладкий и тяжелый аромат плыл по воздуху, навевая мечты об упоительных восточных ночах, которых никогда не бывает в реальной жизни. Лейтенант несколько раз громко чихнул, поскольку благоухание цветов было почти нестерпимо сильным, и на этот звук откликнулись два мопса, до этого развлекавшихся тем, что осуществляли подкоп под один из особенно пышных розовых кустов. Их тявканье повлекло за собой появление седоусого господина с садовыми ножницами в руках, а за ним -  пожилой леди с удивительно ясными голубыми глазами. Представившись, Генри узнал, что седоусый господин - майор индийской пехоты в отставке, а пожилая леди - его жена, и что они живут в Адене вот уже почти четверть века. Последовало немедленное приглашение на чай, которое лейтенант с благодарностью принял и спустя полчаса уже чувствовал себя так, как будто вернулся в Англию. Поведав майору и миссис Томпсон о предстоящей свадьбе своего денщика и о проблемах, с нею связанных, лейтенант встретил самый горячий отклик, который только мог пожелать, и когда спустя час он откланялся, вместе с ним к "Великому Моголу" были отправлены двое слуг, каждый из которых нес по две больших корзины, наполненных свежесрезанными розами и ветками жасмина. 
Поднявшись на борт "Великого Могола", Генри  передал корзины с цветами на попечение стюарда, строго наказав сохранить их свежими до начала завтрашней церемонии, а сам проследовал в каюту, где надеялся застать одну Элис. Постучав, он назвался и вошел.
- Вы заняты, душа моя? - спросил лейтенант, видя, что перед женой лежит раскрытая тетрадь  и стоит письменный прибор. - Я могу зайти позже, а пока прогуляюсь по палубе...
Лейтенант нащупал коробочку с часами: ему не терпелось вручить их Элис, но ее задумчивый и сосредоточенный вид и густо исписанные страницы тетради подсказывали ему, что не нужно торопить события.

Услышав, что его появление не помешало жене, Генри воспрял духом.
- Вы напрасно тревожитесь о том, что наши злоключения получат огласку, - сказал он. - Агентство Пинкертона славится тем, что соблюдает строжайшую конфиденциальность и никогда не выдает тайны своих клиентов. Агент, с которым я сегодня беседовал, заверил меня, что ни одна деталь из моего отчета не просочится в прессу. Его нанял богатый американец, пострадавший от козней Карнарвона, и этот господин тоже не желает, чтобы его имя трепали в газетах. Не думайте больше об этом, душа моя. Но написать письма моем дяде и леди Ребекке - прекрасная мысль! Займитесь этим на досуге: у вас впереди много свободного времени, ведь на берег мы сойдем еще не скоро.
Лейтенант не стал говорить жене о письме своих поверенных, поскольку она не знала о том, что он просил их продать его лондонский дом и апартаменты. Все разрешилось само собой и упоминать об этом не было смысла.
- А теперь, мой ангел, я хочу сделать вам сюрприз. Закройте  глаза и не открывайте, пока я вам не скажу.

Генри достал из кармана коробочку с часами и положил ее на столик рядом с чернильницей. Открыл ее и вытащил миниатюрные часы на длинной золотой цепочке, напоминавшие формой медальон: циферблат закрывался выпуклой крышкой, по окружности которой были рассеяны крохотные жемчужинки, а в центре находилась нарисованная эмалью миниатюра, изображавшая две детские фигурки: дети были похожи на ангелов, и Генри считал, что эта идиллическая картинка придется по душе Элис.

- Не подглядывайте! - предупредил он, надевая цепочку с часиками на тонкую шейку жены и любуясь украшением, столь же приятным глазу, сколь и полезным в повседневной жизни. Он даже отступил на шаг и окинул взглядом хрупкую фигурку Элис, - с часами или без оных, она была так прекрасна, что у него перехватывало дыхание.

- Теперь можете открывать глаза, душа моя, - сказал Генри и замер, ожидая реакции жены, когда она увидит подарок.

Как ни крепился лейтенант, ему не удалось сдержать широкую улыбку: он был счастлив, что его маленький подарок пришелся жене по душе.
- Теперь мы сможем сверять время на наших часах, - сказал он, вынимая свой брегет и откидывая крышку. - Так, и сколько же сейчас? Ого! Уже почти восемь вечера! Самое время подвести итоги дня.
Лейтенант сел на кровать и принялся рассказывать Элис о том, как познакомился с четой Томпсонов и раздобыл цветы для Ханны. О происшествии с вором и о драке он, разумеется, промолчал, чтобы не волновать жену.
- Я однажды присутствовал на свадьбе одного своего однополчанина, - сообщил он жене. - И невеста шла к церкви по дорожке, усыпанной лепестками роз. А у Ханны будут не только розы, но и жасмин! Как вы считаете, я правильно поступил? Надеюсь, капитан не будет сердиться на то, что палуба его корабля усыпана лепестками.

- Да, на всю жизнь, - тихо повторил Генри, обнимая жену. - И я виню себя за то, что у нас с вами не было настоящей свадьбы. Более того, я так и  не уведомил командование о факте своей женитьбы: это надо было сделать не позднее двадцать пятого июня. Боюсь, мне грозит суровое дисциплинарное взыскание. Но это не ваша проблема, мой нежный ангел. И я последнее время думаю вот о чем: когда мы доберемся до Калькутты, я попрошу аудиенции у архиепископа, признаюсь ему в том, что наш брак не был освящен англиканской церковью и буду умолять его разрешить нам венчаться по всем правилам в главном соборе Калькутты.
Сделав такое признание, лейтенант почувствовал себя пловцом, прыгнувшим со скалы в ледяные воды Северного моря, и со страхом ожидал, что ответит ему Элис.

- Нет! Конечно, я так не считаю! - воскликнул Генри, пораженный предположением жены. - Если бы я так думал, я никогда бы не посмел...
Он посмотрел на Элис широко открытыми глазами, выражение которых явственно намекало на то, чего именно он не посмел бы сделать, если бы считал церемонию, совершенную в Гретна-Грин, юридически недействительной. Он взял  руки Элис в свои и продолжил:
- Командование я не уведомил лишь потому, что все время что-то мешало, и я считал, что у меня в распоряжении уйма времени. Что же касается нашей свадьбы... Мне хотелось бы провести еще одну церемонию, на этот раз в присутствии и с благословения священника и соответствующей записью в церковной книге. К тому же вы получили бы возможность почувствовать себя так, как и должна чувствовать себя молодая женщина, выходящая замуж...
Генри сбился с мысли и замолчал. Он и вправду не знал, как правильно поступить в таком случае, но готов был сделать так, как хотелось его любимой.

У Генри полегчало на душе: Элис не рассердилась на него, не обиделась, а повела себя так, как будто все, что он говорил и делал, было правильным и естественным.
- Вы - ангел! - прошептал он, обнимая ее. - А я - самый счастливый муж на свете! Я сделаю все возможное, чтобы заручиться согласием архиепископа!
Генри посмотрел на часики Элис, желая намекнуть ей, что им пора отправляться в постель, чтобы в очередной раз доказать друг другу свою любовь и нежность, и тут его будто обухом по голове ударило: он вспомнил, что день рождения его возлюбленной приходился на середину июня, в то время как на дворе был уже июль. Он пропустил эту знаменательную дату и не поздравил Элис ни словом, ни делом. Часики, которые он купил ей сегодня, не могли считаться подарком  по этому поводу: слишком много времени утекло. И она ведь ни словом не напомнила ему о том, что он должен был помнить сам! Как всегда скромная и нетребовательная, Элис сделала вид, что не заметила чудовищную  забывчивость мужа.
Генри отбросил свою обычную сдержанность и громко застонал, закрыв лицо руками. Но это никак не могло исправить положение вещей. Поэтому он отнял ладони от лица и устремил виноватый взгляд на Элис:
- Из-за всех этих треволнений, связанных с Карнарвоном, я забыл о вашем дне ангела, любовь моя! Как я могу искупить свою вину?

Генри с готовностью последовал указаниям жены, - целовать ее было одним из самых жгучих и желанных наслаждений.
- Как вы думаете: Ханна уже не придет к вам сегодня? - шепнул он ей на ухо и сам ответил на свой вопрос. - Наверняка нет: ведь ей надо многое обсудить с Перкинсом. Я запру дверь и мы продолжим....
Генри усадил жену на узкую койку и метнулся к двери, торопливо повернув ключ в замочной скважине. Обезопасив их от вторжения незваных гостей, он вернулся к Элис и стал снимать с нее платье. Это была нелегкая задача: он до сих пор путался в пуговках, застежках и лентах, составлявших тайный код порядочной женщины, к тому же руки у него, как всегда бывало в подобных случаях, дрожали и отказывались совершать нужные движения в том порядке, в котором следовало. Пропустив пару пуговок, Генри был вынужден к ним вернуться и был вознагражден открывшимся его взору видом тонкой сорочки, сквозь которую игриво проглядывали два холма Венеры, к коим он тут же нетерпеливо и страстно припал губами.

Утро следующего дня выдалось ясным и безветренным: даже на палубе ощущалось лишь легчайшее дуновение бриза, мягкого и напоенного ароматами моря и  жасмина и дамасских роз, которые стюард сумел сохранить в первозданной свежести и красоте и с разрешения капитана выставил на шканцы  в четырех больших корзинах, в которых они и прибыли на борт «Минервы».
Генри проснулся рано, еще до того как его возлюбленная открыла свои голубые глаза. Чувствовал он себя великолепно: бурные ласки, которыми они с Элис обменялись перед тем, как уснуть, и последовавший за ними крепкий сон без сновидений вселили в него бодрость и ожидание того, что предстоящий день сложится удачно. Быстро побрившись, обрызгавшись кёльнской водой и облачившись в  парадный драгунский мундир, он тихо вышел из каюты и отправился к Перкинсу. К его огромному удивлению, палуба была украшена разноцветными лентами, протянутыми между мачтами. Сами мачты на высоту человеческого роста были обвиты полосками шелка самых разных оттенков, что делало их похожими колонны во дворце восточного правителя. Генри не стал гадать, кто отдал такое распоряжение: скорее всего, это был капитан, знавший о том, что на борту его судна будет проведена брачная церемония. А где и когда он раздобыл все эти украшения, гадать и вовсе было бессмысленно.
«Минерва» уже покинула аденский порт и вышла в открытый океан. Волны насыщенного синего цвета радовали глаз, и даже  крики морских чаек не резали слух.
Перкинса он застал при полном параде, хотя и немного бледным на вид: денщик волновался, но выглядел достойно, а главное, был чисто выбрит и распространял вокруг себя неизвестный лейтенанту, но весьма приятный для обоняния аромат: чувствительный нос лейтенанта распознал в ней  мускус, чёрный перец и отчетливый душок древесной смолы наподобие ладана.
- Док услужил, - объяснил Перкинс, заметив, что лейтенант принюхивается. – Сказал, что это не то фуфло, которое в Кёльне делают, а ... – Перкинс запнулся, мучительно пытаясь припомнить мудрёное слово. – Короче, что-то африканское.
- Афродизиак? – уточнил лейтенант.
- Точно так, сэр! – просиял денщик. – Док сказал, что когда от мужчины так пахнет, женщины сознание теряют и вокруг него укладываются рядами, как дрова в поленнице.
- Хм... – пробормотал Генри, не будучи уверен в том, что корабельный врач подобрал удачное сравнение. Однако он не мог отрицать, что пахло от жениха хорошо, и даже сделал себе зарубку на память о том, чтобы поинтересоваться у доктора, где он купил эту насыщенную ароматическую воду, больше напоминавшую масляные восточные духи, которые он презентовал в Скутари леди Ребекке, чтобы ее задобрить.
- Ты успел позавтракать? – спросил он Перкинса. – Не дай Бог, сам в обморок упадешь от слабости.
Денщик заверил его в том, что успел заморить червячка и чувствует себя превосходно.

Английская традиция* предписывала проводить венчания с десяти утра до полудня, о чем Генри и сообщил вихрастому юнге, прибежавшему в лазарет с весточкой от Элис.
Генри вытащил из кармана брюк свой брегет (за отсутствием жилета ему пришлось спрятать этот символ статуса там) и сверился со временем: стрелки показывали девять утра. Юнга с любопытством уставился на брегет, его глаза горели восторгом:
- Красивая штука, сэр! - заявил он. - А мы на корабле склянками время отсчитываем.
- Беги к миссис Кендал и передай ей, что через час священик будет ожидать новобрачных на шканцах вместе с капитаном, - приказал лейтенант и обернулся к жениху. Тот слегка скис, услышав, что придется ждать церемонии еще целый час, а то и больше.
Лейтенант хлопнул денщика по плечу и посоветовал не киснуть, а думать о предстоящей брачной ночи. Эта нехитрая шутка возымела действие: Перкинс вновь приободрился и выглядел молодцом.
- Пойду проверю, как обстоят дела с угощением, - сказал лейтенант и покинул лазарет, оставив жениха предаваться мечтам.
С угощением дела обстояли неплохо: кок и стюард расстарались на славу и обычно скудный корабельный ланч обещал превратиться в свадебный пир, по крайней мере по морским меркам. Генри с облегчением вздохнул: он не ожидал, что в меню окажутся ростбиф и три традиционных торта: один большой, пропитанный бренди и украшенный затейливыми завитушками из кожуры апельсинов и лимонов, и два маленьких, уже порезанных на куски: светлый бисквит для невесты и темный - для жениха. Когда корабельный кок успел все это приготовить, он понятия не имел. Стюард предупредил его, что внутри каждого куска спрятан "шарм" - дешевое колечко, монетка и прочие мелочи, каждая из которых имела определенное значение.
- Главное, чтобы гости зубы о них не сломали, - мрачно подытожил он и тут же устроил разнос одному из матросов, отряженных для того, чтобы накрывать на стол в обеденном салоне: бедолага уронил поднос и разбил  с полдюжины тарелок.
- Это к счастью, - попытался успокоить стюарда Генри и видя, как позеленел виновник произошедшего, торопливо добавил. - Я все оплачу!

*До 1880 года