Генри проснулся на рассвете: первые лучи утренней зари уже окрасили в розовый цвет плотно задернутые шторы. Розовоперстая Эос, любопытная, как все дамы, пыталась проникнуть сквозь ненадежную преграду и взглянуть на счастливых любовников, отдыхавших после ночных баталий. Элис все еще спала, ее грудь, прикрытая кружевами сорочки, еле заметно поднималась и опускалась, и Генри пришлось напрячь слух, чтобы удостовериться, что жена дышит. Пребывая в его объятиях и в объятиях его соперника-сна, она выглядела по-прежнему невинной и у Генри перехватило дыхание от одного взгляда на ее плотно сомнутые веки, окаймленные темными ресницами,  и мерно вздымавшуюся грудь, не тревожимую ночными кошмарами. Он снова ощутил прилив желания, но сумел побороть его, отвлекшись на другие, не менее важные сейчас задачи. Будить жену он не хотел - по крайней мере, не сейчас. Он думал о том, что нужно сделать , чтобы ее пробуждение было столь же приятным для нее, как и для него. Тихо выбравшись из постели, он накинул на себя халат, подвязался поясом и осторожно, стараясь, чтобы не заскрипели старые половицы, вышел из спальни и спустился по лестнице вниз. Из кухни тянуло теплом, из чего он заключил, что Перкинс и Ханна вернулись, и служанка уже успела развести огонь в плите. Толкнув тяжелую дверь, он вошел на кухню, но никого не обнаружил, хотя огонь в плите действительно ярко пылал, а на столе теснились блюда  с разнообразными кушаньями, приготовленными для завтрака. Не было только кофейника - и не мудрено: Ханна не знала, когда проснутся господа, и не стала варить кофе заранее*
Генри обнаружил смолотые Ханной кофейные зерна в мельничке, засыпал их в кофейник и поставил его на огонь, а сам вышел в сад, чтобы подышать свежим утренним воздухом, приправленным ароматом тлеющих табачных листьев и воспоминаниями о минувшей ночи, - главной и самой счастливой в его супружеской жизни.

*согласовано

Сорвав с куста пышную алую розу, Генри вернулся на кухню, снял кофейник с огня и поставил его на поднос, присоединив к нему стаканчик, в который налил воды и поставил цветок, сахарницу и кувшинчик со свежими сливками: он помнил, что Элис никогда не пила черный кофе. Чашка из китайского фарфора, серебряные щипчики для сахара  и маленькая чайная ложечка завершили композицию, и он понес поднос наверх, стараясь ступать осторожно, чтобы не расплескать ни кофе, ни сливки.
Элис все еще спала. Генри поставил поднос на стол, раздвинул шторы и подошел к кровати, любуясь женой, даже во сне выглядевшей так, что средневековый художник мог бы написать с нее аллегорию Добродетели: одеяло было натянуто до самого подбородка, скрывая очертания тела.  И это воплощение невинности  целиком и полностью принадлежало ему! От этой мысли Генри почувствовал себя властелином мира. Он прилег поверх одеяла рядом со спящей женой и некоторое время продолжал смотреть на ее профиль - такой идеальный, как будто был высечен из лучшего паросского мрамора резцом самого искусного скульптора. Солнечный луч проник в комнату и коснулся лица Элис. То же самое сделал и Генри, поцеловав свою спящую красавицу сначала в шею, затем в щеку и наконец в губы.

Генри с чувством поцеловал Элис, потом еще раз, и еще, стараясь все же не увлечься настолько, чтобы пришлось забираться под одеяло. С трудом оторвавшись от губ жены, он сказал:
- Доброе утро, любовь моя. Как насчет того, чтобы... - лейтенант мгновение поколебался, но взял себя в руки и предложил самый невинный и оттого очевидный вариант. - Чтобы выпить чашку кофе? Ханна уже успела приготовить нам завтрак, а я сварил кофе для вас. Устраивайтесь поудобнее: отныне я вменяю вам в обязанность время от времени наслаждаться утренним кофе в постели.
Генри усадил Элис и окружил ее ворохом подушек - так, чтобы она могла на них опираться, - а сам встал с кровати и налил в чашку кофе, добавив в него сахару и сливок.
Помешивая в чашке серебряной ложечкой в ожидании, пока растворится сахар,  он думал о том, имеет ли смысл брать Элис с собой в деревню, куда он собрался отправиться, чтобы найти себе верховую лошадь. В одиночку он справился бы с этим гораздо быстрее, в то время как Элис могла бы не торопясь заняться утренним туалетом и приготовлениями к верховой прогулке с помощью Ханны.

Генри присел на кровать рядом с женой:
- Нет, себе я чашку не принес. Я вот о чем думаю, душа моя: пока вы завтракаете и занимаетесь другими важными делами, я быстро съезжу на повозке в деревню и попытаюсь найти там лошадь для себя. А когда вернусь, мы вместе отправимся на верховую прогулку. Кстати, отыщите после завтрака ваш револьвер: я должен его проверить, почистить и показать вам, как надо его заряжать.
Генри замолчал, пораженный неприятной мыслью: платья, которые жена заказала в Рабате, до сих пор не доставили, а без амазонки она не сядет на лошадь. Конечно, можно было бы поехать верхом и без амазонки, но Генри уже выучил назубок, что Элис строго придерживается правил этикета.
- Любовь моя, - произнес он самым задушевным голосом, чтобы Элис не заподозрила, что он пытается как-то на нее надавить, как это было с корсетом.- Я вспомнил о вашем заказе - может быть мне отправить в Рабат на повозке Ханну  с Перкинсом, чтобы они забрали у модистки ваши новые платья и амазонку? А я дойду до деревни пешком, а обратно вернусь на лошади.

- Я абсолютно в этом уверен! - заверил жену Генри. - Скажу вам больше: так мне даже удобнее. Обратно я поеду верхом на лошади, а в противном случае мне пришлось бы править запряженной Фиалкой, а своего жеребца привязывать позади повозки, - и неизвестно, как бы он себя повел. Впрочем, я могу отправить за вашими платьями одного Перкинса...
Лейтенант поцеловал ручку Элис, которой она только что пожала его ладонь, и поднялся:
- Итак, душа моя, я отправляюсь в деревню, Перкинс - в Рабат, а Ханна остается с вами. Налить вам еще кофе?
Генри с унынием взглянул на дверь: расставаться с женой ему совершенно не хотелось, но его ободряла мысль о том, что впереди у них долгая верховая прогулка и другие развлечения, которые доставят Элис удовольствие.

Генри в этот момент думал о том, насколько реально найти верховую лошадь в рыбацкой деревушке. Гораздо больше шансов было в Рабате, и он мог бы вместе с Перкинсом быстро съездить туда и обратно, а заодно пообщаться с денщиком, которым пренебрегал все последнее время.
- Я грущу, потому что мне невыносимо расставаться с вами, - искренне сказал он, потому что так оно и было. - Но я постараюсь вернуться как можно скорее, а вы не теряйте время зря: как следует позавтракайте, прогуляйтесь по саду и найдите револьвер.
Генри склонился над женой и поцеловал ее долгим, проникновенным поцелуем, а затем все-таки нашел в себе силы выйти из комнаты.
Сначала он зашел к себе, переоделся и захватил деньги, а после, спустившись вниз, предупредил Ханну о том, что они с Перкинсом уезжают. Перкинс чистил лошадь у каретного сарая и обрадовался, узнав, что ему предстоит новая поездка, которую он считал увеселительной,  да еще не в одиночестве, а вместе с лейтенантом. Спустя недолгое время двуколка, запряженная Фиалкой, выехала на дорогу, ведущую в Рабат.

Всю дорогу до Рабата говорил преимущественно Перкинс, в подробностях описывая лейтенанту праздник в деревне, хлебосольство местных жителей и особенно то, как лихо они с Ханной отплясывали незнакомые им доселе танцы.
- Никогда по женщине сразу не угадаешь, какая она на самом деле! - доверительным тоном сообщил он лейтенанту. - Я имею в виду, какая она в постели, сэр! А я вам так скажу: надо поглядеть, как она пляшет - и сразу все станет ясно и понятно. Миссис Дейвис - в постели огонь, точно вам говорю! Она вчера так плясала - чуть подметки на башмаках не задымились!
Лейтенант хмыкнул, выражая сомнение в правильности теории денщика, и тот сразу вскинулся:
- А что? Не прав я? Вы поживите да попляшите с моё - сразу поймёте, что прав!
- Увы, Боб! - вынужден был признать лейтенант, отворачиваясь, чтобы Перкинс не заметил усмешки на его лице. - Сам я танцую как тот медведь, которого на цепи водят цыгане.
- Так я ж не о вас говорил, а о дамах! У нас другое отличье есть, - Перкинс приосанился и заставил кобылку бежать быстрее. - Каков солдат в бою, таков и любви! В драке-то понапрасну кулаками не машут...
- Уверен, что вы с миссис Дейвис - прекрасная пара, - заметил лейтенант. - Ты - храбрый солдат, она - превосходная плясунья.
Перкинс кинул на него настороженный взгляд, пытаясь понять, в чем заключается насмешка, но лицо лейтенанта было совершенно неподвижным и бесстрастным, не выдавая даже намека на его истинные чувства, - впрочем, он и не пытался дразнить Перкинса, а говорил совершенно искренне.
Платья, заказанные Элис, оказались готовы: лейтенант забрал объемистый сверток и уложил его в коляску, после чего они с Перкинсом отправились в уже известную лейтенанту седельную лавку, чтобы расспросить ее владельца о том, где в Рабате можно взять на время внаём хорошую верховую лошадь.

В полдень на вымощенную плитками площадку перед виллой въехала коляска, запряженная гнедой кобылкой, которой правил денщик, а за ней - лейтенант на вороном жеребце. Мощный корпус животного и его мускулистый круп, небольшие копыта и прямая, довльно тонкая шея выдавали в скакуне принадлежность к английской верховой породе. Лейтенант соскочил с лошади и повел ее в небольшую конюшню, рассчитанную на трёх лошадей, где было все необходимое для того, чтобы напоить и накормить уставшее животное. Впрочем, уставшим жеребец не выглядел: он играючи преодолел несколько миль, отделявших Рабат от виллы и сейчас беспокойно перебирал сухими, тонкими ногами, будто ожидая, что всадник не будет его рассёдлывать, а снова вскочит в седло и помчится дальше.
- Красавец-то какой! - в очередной раз заметил Перкинс, вводя в конюшню Фиалку, которую успел выпрячь, пока лейтенант наполнял чистой водой поилку и засыпал в кормушку овёс. - Не хотите купить его? Хотя везти на корабле бедную животину - это лучше ее сразу забить.
Генри согласно кивнул: он помнил мучения кавалерийских лошадей, которых перевозили из Англии в Константинополь. Но жеребец действительно ему очень и очень нравился: он чем-то напоминал ему кумира, и если бы была такая возможность, Генри предпочел бы забрать его с собой вместо того, чтобы искать другую лошадь в Индии.
- Я сейчас пойду к миссис Кендал, - сказал он Перкинсу. - А потом мы с ней отправимся на верховую прогулку. Оседлай для  неё Фиалку - дамское седло на прежнем месте, там, куда ты вчера его положил.
Генри потрепал жеребца по холке и вышел из конюшни. Захватив из коляски сверток с новыми платьями жены, он вошел в дом и легко взбежал вверх по лестнице, ожидая найти Элис в ее спальне.

Генри уже успел постучать в дверь комнаты жены и ожидал ответа, как вдруг услышал лёгкие и торопливые шаги по лестнице и  нежный, задыхающийся голосок, звавший его по имени. Он резко обернулся, чуть не выронив из рук тяжелый сверток. Потом положил его на пол и бросился навстречу жене, показавшейся на верхней площадке.
- Элис!
Он заключил ее в объятия, покрывая поцелуями её личико, разрумянившееся от быстрой ходьбы, и чувствуя бесконечную радость от того, что его домашний ангел снова рядом с ним.
- Вы не скучали без меня? - спросил он, пытливо вглядываясь в лицо жены и выискивая на нем приметы того, что она ждала встречи с ним с тем же нетерпением, как и он с ней. - Я привез вам ваши новые платья, а Перкинс уже седлает Фиалку. Я нашел в Рабате  превосходного жеребца - он почти такой же, как Кумир, которого вы, к сожалению, не видели. Прогулка будет великолепной, уверяю вас!
Генри легко мог бы отказаться от верховой прогулки, заменив ее упоительными объятиями в постели, но посмотрев на тщательно уложенные волосы Элис, понял, что жена вряд ли оценит его намерение повредить ее замысловатую прическу, которой могла бы гордиться герцогиня.

Генри не сразу отпустил жену.
- Мне будет позволено посмотреть на то, как вы переодеваетесь? - спросил он, придерживая ее за тонкую талию и  улыбаясь. - А впрочем, нет: не буду вас смущать! Проведаю канарейку и возьму свой револьвер, пока вы заняты. Но сначала занесу сверток с платьями в вашу комнату: он слишком тяжёл для вас.
Еще раз поцеловав Элис, он вернулся к свертку, лежавшему у двери, поднял его и открыл дверь комнаты.
При свете дня она выглядела так , как и должна выглядеть комната юной и невинной девушки, и ничто в ее убранстве не напоминало о том, что происходило ночью между ним и Элис: Ханна убрала со стола чашки с остатками вина с пряностями, аккуратно застелила постель и выгребла золу из камина. Солнечные лучи заливали эту девическую келью теплым золотистым светом и придавали ей радостный и  уютный вид. Генри положил сверток с платьями на стол и разорвал бечевку, которой тот был перевязан.

Генри окинул жену критическим взглядом - слишком серьёзным для того, чтобы быть искренним. Ему все время хотелось улыбаться, глядя на Элис, но он решил немного её подразнить и сделал вид, что внимательно и придирчиво изучает новый наряд, который, надо признать, был действительно великолепен  - оставалось только восхищаться мастерству модистки с маленького островка, находящегося в тысяче миль от законодателей моды - Лондона и Парижа.
- Выглядит неплохо, - после паузы признал он и тут же нахмуриося. - Но я смогу точно сказать, подходит ли вам эта амазонка точно так же, как та, которую вы купили в Карлайле, только после того, как увижу ее на вас.
В дверь постучали и голос Перкинса произнес:
- Сэр! Лошади готовы!
- Отлично, Боб! А сейчас сходи в мою комнату и принеси оттуда мой револьвер и клетку с канарейкой, - откликнулся Генри, не отрывая взгляда от жены и продолжая рассматривать амазонку, которую она прижимала к груди. Втайне он любовался Элис и считал, что ей к лицу любой наряд.

Пока Элис переодевалась за ширмой, Перкинс принес лейтенанту клетку с канарейкой и револьвер, уложенный в деревянный ящик, в котором находились все принадлежности, необходимые для того, чтобы чистить и заряжать оружие. Все это денщик поставил на стол и вышел из комнаты, украдкой бросив взгляд на ширму, из-за которой доносился шорох, свидетельствующий о том, за ней происходит захватывающий процесс переодевания.
Генри прикрыл глаза и унесся мыслями в прошлое: в тот ясный и морозный январский день, когда они вдвоем с Элис отправились верхом по заснеженным полям к озеру Токинг Тарн. Тогда на Элис была амазонка изумрудного цвета и шляпка с вуалью, струившейся за ней, как шлейф из звездной пыли. Новая амазонка, как он успел заметить, была того нежного бирюзового оттенка, которым отличается Средиземное море. От воспоминаний его отвлек шорох: он открыл глаза и увидел женское платье, небрежно свисавшее с ширмы. Генри встрепенулся и поднялся со стула,на котором сидел:
- Вы уже переоделись, душа моя? - спросил он, изнывая от желания увидеть жену в новом элегантном наряде.

Лейтенант подошел к шкафу и открыл его дверцы. Револьвер, который он купил жене на Большом рынке в Константинополе, лежал на стопке чистых отглаженных простыней. В отличие от его собственного армейского револьвера это была карманная модель: короткоствольная, более легкая по весу и изящная по конструкции, она служила исключительно для самообороны. Генри взял револьвер и сунул его в карман, надеясь, что это оружие никогда не пригодится жене. Но обучить ее стрелять все же было необходимо: Элис была слишком хрупка и уязвима для окружающего ее жестокого мира, а он не мог находиться рядом с ней постоянно.
Объяснениями насчет того, как заряжать и чистить револьвер, он решил заняться позже и в том же месте, которое они выберут для того, чтобы сделать его своим временным маленьким полигоном. У револьвера Адамса была еще одно достоинство: его можно было носить заряженным, а значит, в случае возникновения опасной ситуации, стрелять, не теряя времени. Генри окинул взглядом полки и вешалки, на которых в ряд висели наряды Элис, и усмехнулся, вспомнив, как прятался в шкафу, а его жена, услышав шорох, испугалась и схватила незаряженный револьвер, который тогда хранила в ящике туалетного столика. Закрыв дверцы шкафа, он вернулся к стулу и снова уселся на него, терпеливо ожидая, когда Элис закончит переодеваться.

Генри окинул взглядом жену. В новом костюме для верховой езды она была похожа на прекрасное видение из опиумных грёз Кольриджа: обольстительная гурия, сменившая свои полупрозрачные восточные покровы на бархатную амазонку и решившая проехаться верхом на арабском жеребце из конюшен Кубла-хана;
- О да, нашел! - ответил он и, чтобы занять чем-то руки, взял со стола ящик со своим револьвером. - Вы настолько очаровательны и восхитительны, что я боюсь ослепнуть. Парламенту надо ввести закон о том, чтобы все юные и красивые леди носили амазонки даже тогда, когда не ездят верхом! Впрочем, я не хочу этого: я буду вас ревновать так, что Отелло покажется святым Франциском.