На Мальте путешественники пробыли всего три дня. Генри торопился поскорее добраться до Гозо и  маленькой виллы, которую рекомендовал Элис первый помощник капитана "Калипсо" Лекуэнт. Встретившись в Валетте со стряпчим, ведавшим делами семьи Кубертен, владельцев виллы, Генри договорился о том, что арендует виллу на две недели и заплатил вперед полную сумму аренды. Сухонький старичок, обликом напоминавший переписчика монастырских книг, также пообещал найти лодку с гребцами, достаточно вместительную для того, чтобы в ней можно было доставить на Гозо четырёх человек с внушительным багажом. 
Дом сразу же пленил сердце лейтенанта: беленые известью стены, выкрашенная синей краской дверь, соперничавшая яркостью с синевой моря, и усыпанная красными  цветами бугенвиллея, плети которой ползли по стенам дома и нависали пышной шапкой над входом - все это могло очаровать любого, и пока гребцы вместе с Перкинсом перетаскивали из лодки в дом сундуки и саквояжи, Генри с трепетом душевным думал о том, каков же будет вердикт Элис. Последние два дня плавания на "Калипсо" супруги встречались лишь за обеденным столом в кают-компании и даже тогда обменивались приветствиями и ничего не значащими фразами, чтобы не возбуждать любопытства французских офицеров. Впрочем, последние обращали на мужа красавицы-англичанки очень мало внимания, полностью захваченные её грацией и живостью обращения, так что Генри иногда гадал, не оказались ли в его тарелке с луковым супом  семена папротника, которые, по преданию, делают человека невидимым. Элис тоже, казалось, его не замечала,* всякий раз лишь сухо кивая в ответ на его приветствия, отчего он чувствовал себя так, как будто его сердце разрывают на части кузнечными клещами.
В небольшой уютной гостинице на Мальте они заняли разные номера и Генри был более чем уверен, что то же самое будет и на вилле, которую он арендовал на Гозо.
И сейчас, ожидая момента, когда надо будет заплатить гребцам за труды, он стоял рядом с бугенвиллией и нервно ощипывал пышные цветы, бросая их на каменные плиты, которыми был вымощен внутренний дворик. Под окнами цвели огромные, чуть не в половину роста Элис, герани, распространявшие резкий специфический запах, отпугивавший мошек и комаров. У стены, опоясывавшей дворик, были высажены плетистые розы, аромат которых мог бы ввести в искушение даже святого Августина. Генри оставил  несчастную бугенвиллею в покое и отошел к небольшой каменной чаше, украшенной скульптурой: слегка позеленевшей от влаги нимфой, лившей в чашу воду из кувшина. Нимфа, по обычаю всех своих товарок, была одета в хитон, спадавший мягкими складками до самой земли и открывавший одну грудь, увы, тоже не избежавшую влияния влажного морского воздуха и покрытую зловещими пятнами зеленоватой патины. Генри задумался о том, как звали при жизни эту прелестницу: Калипсо или Диктинной. После недолгого размышления, он решил, что это все-таки дочь Гекаты и верная спутница Артемиды, которая девять месяцев без устали бегала по горам,  долинам и рощам, спасаясь от влюбленного в неё Миноса, стремившегося овладеть ею, и наконец, не выдержав его домогательств, бросилась со скалы в море. Вспомнив, что его собственный брак, больше напоминавший заточение в монастыре, просуществал полгода, Генри вздохнул и отвел взгляд от груди Диктинны.
- Готово, сэр! - доложил Перкинс, тоже стрельнув взглядом в сторону каменной девственницы и почему-то ухмыльнувшись.
Генри вытащил деньги и передал их денщику, чтобы тот расплатился с гребцами.

*Согласовано

Генри оглянулся туда, где виднелся берег, на который набегали ленивые волны. Пустая лодка, вытащенная на песок, выглядела сиротливо: она будто ждала, когда гребцы снова пустят ее по волнам, налегая на вёсла. Морская вода была настолько чистой и прозрачной, что даже оттуда, где он стоял, был виден придонный песок. А дом действительно был создан для отдыха счастливой влюблённой пары, и он не мог не подумать о том, какая горькая ирония заключалась в том, что они с Элис таковой не являлись. Но по крайней мере, он сумел угодить вкусам жены. Вернее, не он, а мсье Лекуэнт, который и посоветовал снять в аренду именно эту виллу. Она стояла уединённо: поблизости не было ни одного дома, а ближайшая рыбацкая деревушка находилась в полутора милях, как сообщил Генри мальтийский стряпчий.
Генри повернулся к жене:
- Я рад, что вам нравится дом. Надеюсь, что внутри он не хуже, чем снаружи. Вы покажете мне комнаты?
У него не было даже тени надежды на то, что Элис предложит совместную спальню. Он просто хотел немного побыть рядом с ней.

Просьба жены, высказанная в такой деликатной форме, обрадовала Генри: по крайней мере, он мог сделать что-то хорошее, тем более, что помнил об ошибке леди Ребекки, не побеспокоившейся о своей служанке и свалившей на неё столько обязанностей, что та буквально валилась с ног.
- Всенепременно, - сказал он. - Ханна и без того очень занята. Завтра же отправим ее и Перкинса  в ближайшую деревню, чтобы они порасспрашивали жителей насчет того, не ищет ли кто временного приработка. Уверен, что таковые с легкостью найдутся. А сейчас пройдемте в дом: мне не терпится осмотреть внутренние покои.
Генри открыл входную дверь, пропуская Элис вперед.

Генри беглым взглядом прошелся по стенам и обстановке общей комнаты: все в ней радовало глаз и подразумевало приятное времяпрепровождение. Вопрос жены застал его врасплох. Если бы их отношения были другими, он, конечно же, привлёк бы ее к себе, нежно поцеловал и интимным шёпотом сообщил на ушко, что больше всего его интересует супружеская спальня, а особенно - размеры и удобство кровати. Но сейчас ему было абсолютно все равно, какую комнату отведут ему  для холостяцкого сна. Он мог устроиться и  на прибрежном песке, засыпая под шелест волн.
- Э-ээ... может быть, начнем с кухни, раз мы решили нанять кухарку? - предложил он, - Возможно, там недостает чего-нибудь важного, что необходимо купить в деревенской лавке или у кого-нибудь из жителей.

Генри обратил внимание на рояль, отметив про себя, что еще никогда ему не приходилось слышать, как музицирует или поет Элис. Конечно, это было неудивительно, учитывая, как мало из тех месяцев, которые насчитывал их брак, они провели вместе. Буквально пару недель, но и их хватило, чтобы понять, как мало они подходят друг другу. От этой мысли стало невыразимо грустно и лейтенант почти обрадовался, когда Элис обнаружила кухню, и  вошел туда вслед за ней. Кухня была обыденным и в то же время фундаментальным явлением, она давала ощущение почвы под ногами и напоминала о пышных ячменных лепешках и сладких пудингах, приготовленных руками Джайлз.
- Превосходно! - заметил Генри, хотя не мог бы оценить, насколько это помещение подходит для готовки и есть ли в нем все то, что требуется для приготовления вкусных завтраков и обедов. Дровяная печь в ней, по крайней мере, была, а также огромное количество ярко начищенной медной утвари, часть которой была развешана на крюках, вкрученных в стену. Он подозревал, что и Элис не очень-то хорошо понимает, что нужно, а что нет, но в конце концов у них была Ханна, которая бы точно разобралась, что к чему.
- Поговорите с Ханной, душа моя, - попросил он. - И решите с ней, какие продукты надо купить, чтобы приготовить обед на сегодня: я отправлю Перкинса в деревню за покупками. А я позже проверю, как обстоят дела с дровами и если понадобится, наколю столько, чтобы хватило для розжига печи. Полагаю, каминами мы пользоваться не будем: в доме и без того достаточно тепло.
Генри чувствовал насущную необходимость снова заняться тяжелым физическим трудом, который бы отвлек его от гнетущих мыслей.

Генри прикинул, сколько времени понадобится для того, чтобы обеспечить дом продуктами на пару ближайших дней: полчаса на то, чтобы Элис обсудила с Ханной предстоящее меню, затем полчаса, чтобы Ханна и Перкинс добрались до деревни, час там и еще более получаса обратно... А ведь Ханне нужно было еще приготовить обед на четверых.
- Давайте не будем терять время на чаепитие: до ближайшей деревушки, где можно купить съестного, не менее получаса ходьбы, - мягко возразил Генри. - А вам еще надо составить вместе с Ханной  список продуктов. Я бы хотел выбрать комнату для себя, чтобы приказать Перкинсу занести туда мои вещи, и на этом пока остановился. Вы не против? И еще нам надо где-то разместить вашу горничную и моего денщика. Или вы предпочитаете, чтобы Ханна ночевала вместе с вами?
Он бы не удивился, получив утвердительный ответ. Горничная была надежным щитом для пугливой нимфы, преследуемой сладострастным Миносом.

Никаких особенных пожеланий у лейтенанта, привыкшего питаться по-армейски скудно, не было, поэтому он сказал:
- Я буду есть то же, что и вы, Перкинс - тем более. Единственное, чего хотелось бы - попробовать местного вина. Мальтийские вина пользуются заслуженной славой, но вам наверняка успел сообщить об этом месье Лекуэнт.
В гостинице на Мальте он не пил вина ни за обедом, ни за ужином, ограничиваясь небольшим количеством бренди на пару с Перкинсом. Но сегодня ему захотелось изменить своим привычкам и скоротать вечер за бутылкой виноградной амброзии, сидя у распахнутого окна своей комнаты и глядя на море и пламенеющий закат.

Генри проводил взглядом стройную фигурку жены и перевел взгляд на окно, из которого открывался вид на внутренний дворик. На подоконнике стояли деревянные ящики, в которых кудрявилась петрушка и еще какие-то пряные травы, названия которых ему не были известны. По окном кухни рос огромный куст розмарина, размерами сравнимый с геранью, посаженной чуть дальше. Генри вспомнил, что мальтийский стряпчий предупреждал его о том, что в отсутствие хозяев за виллой присматривают приходящий садовник и его жена - последняя дважды в неделю появлялась в доме, чтобы вытереть пыль и полить растения, которые были внутри. Вопрос с кухаркой решался сам собой, и Генри пожалел, что не вспомнил об этом раньше и не сообщил Элис. Впрочем, судя по тому, что травы в ящиках нуждались в поливе, приходящая служанка должна была появиться самое позднее завтра и с ней надо было договориться о новых условиях. В крайнем случае надо было дождаться ее мужа-садовника и переговорить с ним.
Полюбовавшись каменной скульптурой у чаши с водой, Генри вышел из кухни, кликнул Перкинса и вместе с ним поднялся на второй этах дома, чтобы выбрать для себя комнату. Комнату Элис он определил по полуотворенной двери, из-за которой слышались негромкие женские голоса.* Пройдя до конца коридора, он обнаружил уютную спальню, обставленную простой, но удобной мебелью. Из окна было видно море, как он и хотел. Перкинс сказал, что поселится внизу, рядом с Ханной, против чего Генри не стал возражать.
Когда Перкинс внес в комнату сундук и саквояж с его вещами, Генри выдал ему пригоршню мальтийских скудо, на которые он успел обменять у хозяина гостиницы на Мальте, и приказал денщику дождаться, когда освободится Ханна и вместе с ней идти в деревню за продуктами.
Как только денщик ушел, Генри снял с себя мундир, закатал рукава рубашки и отправился на задний двор, чтобы приняться за колку дров для растопки дровяной печи. По дороге он напился воды, струившейся из кувшина каменной нимфы, и сразу же почувствовал себя освеженным.

На заднем дворе у  хозяйственной пристройки была сложена поленница из дров, которые нужно было расколоть на щепы, прежде чем растапливать ими печь на кухне. Там же находился прислоненный к стене топор-колун с длинной рукояткой. Генри стоймя поставил на чурбак вытащенное из поленницы короткое бревнышко и ударил по нему топором. Бревно со звонким сухим треском раскололось надвое.
Спустя примерно четверть часа рубашка лейтенанта насквозь промокла от пота. Он снял ее и снова  вернулся к своему занятию. Под палящим солнцем его иссеченная шрамами кожа блестела  так, как будто ее облили маслом, и ему то и дело приходилось вытирать взмокшие ладони сброшенной на землю и уже успевшей просохнуть на жаре рубашкой, чтобы рукоятка топора не скользила в руках. Генри не опасался того, что кто-нибудь застанет его за таким неджентльменским занятием да еще и полуголым. Окно спальни Элис выходило на другую сторону, к морю, а Перкинс с Ханной должны были вернуться часа через полтора-два. Впрочем, Перкинс его бы не осудил: в сущности, именно он приохотил своего подопечного к тяжелому физическому труду втайне от Кендала-старшего, когда Генри был еще мальчишкой.
- Мало ли как жизнь повернется, - глубокомысленно вещал Перкинс, устроившись на свободном чурбаке и наблюдая, как двенадцатилетний мальчишка машет топором. - Вы, конечно, джентльмен, мастер Генри, и всё такое прочее, да только трудиться никому не зазорно: так и в Библии сказано.
Гора щепок рядом с чурбаком неуклонно росла, и Генри остановился и воткнул лезвие топора в чурбак, чтобы немного передохнуть.

Генри собрал охапку наколотых дров и пошел в обход дома, потому что задняя дверь оказалась запертой:  он не догадался открыть ее, когда отправился колоть дрова. Это ему не слишком нравилось, поскольку Элис могла случайно выглянуть из окна своей спальни и увидеть его в таком неприглядном виде. Но ему страшно хотелось пить, а каменная нимфа с кувшином, из которого текла тепловатая струйка воды, нагретой послеполуденным солнцем, находилась у главного входа. Есть ли вода на кухне, Генри не знал.
Проходя мимо одного из окон первого этажа, - тех, что выходили на задний двор, он боковым зрением уловил какую-то тень, мелькнувшую за легкой занавеской, колыхавшейся в открытом окне. В доме никого не было, кроме Элис, и Генри остановился и посмотрел на окно, пытаясь понять, была ли это игра света и тени или же за занавеской кто-то прятался. Но ничего не происходило, и он, решив, что ему все это померещилось, обогнул дом и, зайдя на кухню и свалив дрова у печи, снова вышел наружу, чтобы напиться и умыть разгоряченное лицо.
Внутренний дворик частично закрывали от солнца несколько высоких кипарисов, росших за каменной оградой, и там было гораздо прохладнее, чем на заднем дворе. Генри немного задержался у чаши с нимфой, погрузив лицо в воду, чтобы охладить кожу. Ему захотелось искупаться в море, но сначала надо было закончить дела. Поэтому он  вернулся на кухню и растопил печь, чтобы к возвращению Ханны на ней можно было готовить. Затем снова пошел на задний двор и набрал еще одну охапку щепы и дров.

Наносив порядочно дров для того, чтобы поддерживать огонь в печи,  Генри поискал воду, но его поиски не увенчались успехом. Зато обнаружил большой чайник, в котором можно было вскипятить воды для чая. Огонь в топке печи уже пылал вовсю и он снова сбегал к каменной нимфе с кувшином и наполнил чайник. Пока вода закипала, проверил вся кухонные полки и отыскал две чайные чашки из тонкого костяного фарфора, расписанного цветами и птицами. По-видимому,  из посудного буфета в столовой они переместились на кухню лишь по той причине, что на одной имелась трещинка, а на второй - небольшой скол по краю. Генри решил, что из этих чашек пили чай слуги, но поскольку искать парадный сервиз было недосуг, а чашки поражали своим изяществом и тонкостью росписи, он решил, что небольшая трещинка не испортит чайный ритуал. Чайный лист он нашел в большой жестяной банке и, как только вода вскипела, тут же бросил горсть сухих листьев в форфоровый пузатый чайник и залил их кипятком. Вместо подноса он использовал деревянную доску, на которой, судя по следам, оставленным ножом, служанка резала хлеб. Поставив серебряную сахарницу и чашки с чаем на доску, он нахмурился: чего-то не хватало. И тут его взгляд упал на плетистые розы, почти полностью закрывавшие ковром из цветов и листьев каменную ограду. Выскочив из кухни, он сорвал крупный цветок ярко-красного цвета и, вернувшись обратно, положил его рядом с сахарницей, чувствуя себя  сентиментальным идиотом. Взяв поднос, Генри поднялся наверх и только подойдя к двери нужной комнаты и попросив разрешения войти, с ужасом понял, что на нем нет рубашки. Но отступать было некуда, тем более с тяжелым подносом в руках.

Ужас, написанный на лице жены, произвел на лейтенанта неожиданное воздействие. Вместо того, чтобы  извиниться и поспешно ретироваться в свою комнату за чистой рубашкой, он расправил плечи и, бочком просочившись между дверным косяком и стройной, как тростинка, женой, промаршировал к палисандровому туалетному столику на гнутых ножках и, поставив поднос на его полированную поверхность, сказал:
- Необычно жаркий день сегодня выдался, сударыня. А вы по-прежнему пренебрегаете рекомендациями доктора Гобертена и носите корсет даже дома?
Генри тяжело вздохнул и пригубил чай. Но, несмотря на храбрый и самоуверенный вид, который он на себя напустил, чувствовал он себя прескверно, понимая, что в очередной раз испугал и, возможно, оскорбил жену. Чашка в его руке дрогнула и он порезал её сколотым краем верхнюю губу, - так глубоко, что из раны тотчас потекла кровь.

офф: прошу прощения за столик, но как же без него в комнате леди?

Генри провел пальцем по губе, из которой сочилась кровь: это его немного отрезвило.
- Да, наверное, - сказал он, опуская взгляд на руку, испачканную красным. - Я... я должен был сходить к себе за чистой рубашкой прежде чем идти к вам, но я порезался на кухне и, боялся, что запачкаю и ее. У вас нет ничего, что помогло бы остановить кровь?
Элис на него не смотрела, - и слава Богу! Значит, не обратила внимания на то, что порезался он не на кухне, а в ее спальне, и может подумать, что он заявился в таком виде именно по той причине, о которой упомянул. Генри был уверен, что не вид крови, струившейся из его губы, заставил Элис низко опустить голову: она уже видела его и чужие раны. И после его дуэли с баронетом Уайтом, и в госпитале Скутари, а кроме того, ассистировала госпитальному хирургу при ампутации. И ни разу не потеряла самообладания и не упала в обморок. Значит, ее смутило что-то еще, и Генри был почти уверен, что это шрамы от сабельных ударов и пулевых ранений, которые уродовали его плечи и грудь.  Разумеется, их вид должен был вызывать в ней не испуг, а глубокое отвращение. Что ж, это даже хорошо, - подумал он в приливе самоотречения, - это поможет ей стойко перенести неприятные моменты, связанные с судебным процессом по поводу развода, после окончания которого она навсегда избавится от необходимости иметь перед глазами Чудовище, которое злая судьба навязала ей в мужья.

Генри послушно взял платок и приложил к губе: порез сразу же защипало, и он поморщился, но платка ото рта не отнял, глядя на Элис, которая снова потупилась и стояла с видом потерянным и обреченным. Бедняжка! Как же она страдает, вынужденная находиться так близко от его обезображенного шрамами торса. Генри и впрямь чувствовал себя чудовищем наподобие уродливого создания Виктора Франкенштейна. Но и чудовища умеют любить и хотят быть любимыми. Впрочем, какое у них право требовать любви от красавиц? Никакого. И тем не менее, как всегда бывало в самые чёрные моменты,  на него нахлынуло жгучее желание грубо схватить Элис и, повалив на пол, овладеть ею, не обращая внимания на крики и слёзы. Генри даже отступил на шаг, чтобы быть подальше от жены и не поддаться этому чёрному приливу.
- Кажется, помогло, - сказал он, отнимая платок от пореза, - Я вернусь, как только переоденусь. И да, я бы не отказался от простого угощения: хлеба с сыром, как вы и предлагали.
Он развернулся и вышел из комнаты, все еще продолжая судорожно комкать в руке окровавленный платок.