- Да чего тут думать? Ломать надо! - сказал, как отрезал, Вольга и, трижды перекувырнувшись на макушке Чурилы, шмякнулся о пол и превратился в богатыря. Ох и ловко у него это все получалось, он и сам не ожидал! Кем он уже только не побывал, - и конём, и рысью, и щукой, и бабочкой!
Поднялся Вольга на ноги и приналёг плечом на дверь. Затрещала дверь и слетела с петель. Вольга внутрь зашел, а там...
А там семь красавиц прикованы к  стене тяжелыми цепями.  Все семеро жалобно стонали и лили горькие слёзы, и слёзы эти, падая на каменный пол, превращались в отборный жемчуг, так что пол у их ног был покрыт жемчужинами, как белым ковром.
- Кто ж с вами такое злодейство учинил? - воскликнул Вольга, но красавицы грустно на него посмотрели и ничего не сказали - не были обучены русскую речь понимать. И только одна из них молвила нежным голосом:
- Это разбойник Хасан Синебородый нас всех похитил и сюда привёз. Мы - семеро родных сестер. Наша мать - пери, а отец - богатый царьградский купец, торговец парчой и бархатом. От матери мы унаследовали дар или проклятье - это уж как хочешь понимай, добрый человек. Наши слёзы обращаются в жемчуг, а кровь - в яхонты* Узнал об этом Хасан и выкрал нас из отчего дома. Теперь приходит раз в день, приносит нам черствых лепешек и  воды из ручья, чтобы мы  не умерли от голода и жажды и могли еще больше жемчужин для него наплакать.
- А где же ты по-русски говорить научилась и как зовут тебя, прекрасное дитя? - спросил Вольга.
- Отец меня  научил, - сказала девушка. - Он с Киевским княжеством торговлю ведет и по-русски говорит как пишет. А зовут меня Гюльчетай.
- Гюльчетай... - повторил Вольга и отступил в сторонку. Не умел он с плачущими девицами долгие беседы вести. Алёшу бы сюда - вот он их быстро бы успокоил.

*Яхонт - рубин.

Девицы еще пуще зарыдали, новые жемчужины роняя на пол. Только Гюльчетай не заплакала, а сказала:
- Правильно говоришь, чужестранец, только мешают нам оковы последовать твоему совету, - освободи нас, и я первая Хасану в бороду вцеплюсь!
Вольга, слушавший этот разговор, вздохнул: куда там Чуриле оковы железные рвать! Говорил-то он складно, почти как Алёша, а вот  силушки богатырской в нем было маловато. Выступил Вольга вперед и молча взялся за дело: стал железные крючья из стены выдергивать да цепи рвать. Попадали цепи на пол, а девицы плакать перестали и начали Вольге в пояс кланяться, благодарить за свое освобождение. А Гюльчетай снова слово взяла и говорит:
- Надо нам в отчий дом вернуться, проводите нас до Царьграда?
Вольга замялся, не зная, что ответить: проводить-то можно, но как же Алёша с Любушкой? Да и времени жаль. Вечно такая история с бабами: ты ей руку помощи протянешь по доброте душевной, а она её тщится по локоть оттяпать.

Задумался Вольга: с одной стороны, не хотелось ему время терять, провожая девиц, и он бы с радостью ухватился за предложение Чурилы и отпустил бы его провожатым. Но еще раз посмотрев на него, подумал о том, что если отправит за пленницами Хасан Синебородый погоню, то одному Чуриле туго придется. Поскрёб Вольга в затылке, вздохнул, и хотел уже сказать, что пойдет с Чурилой, но вдруг раздался у него за спиной зычный глас:
- Это кто посмел к моим жёнам зайти?
А вслед за тем закричали пленницы и бросились к Чуриле - окружили его, как стая белых лебедей, припали к его ногам, и ну голосить жалобно, а по полу новые жемчужины покатились - стук-постук, бряк-перебряк.
Обернулся Вольга, видит, - стоит в дверях здоровенный мужик. На голове у него синий тюрбан, одет он в лазоревый халат, в руке держит кривую саблю. И борода у него синяя, мелким бесом завита и спускается до пупа. Закрыл мужик собою весь дверной проём - плечи у него широкие, как у Вольги.
- А ты кто таков будешь? - спросил Вольга, хотя и понял уже, что перед ним Хасан Синебородый.
Но Хасан ничего не ответил, - взмахнул саблей и бросился на Вольгу. А за ним  еще двое в темницу ворвались - чуток помельче Хасана, но тоже с саблями. И такое началось - хоть святых выноси: пленницы воют, разбойники рычат, в колодце бочка надрывается. У Вольги уши заложило от этого ора, но присутствия духа он не потерял: уклонился от сабли и боднул Хасана головой в лицо. Хасан заревел, как раненый бык, схватился руками за сломанный нос, выронив саблю, а сквозь пальцы потекла кровавая юшка. Отнял он руки от лица, а нос у него на сторону смотрит. Вольга ударил его кулаком в грудь и чуть запястье себе не сломал: грудь у Хасана твердой, как камень, оказалась. Сошлись они в рукопашной, стали лещей друг другу раздавать. А жемчуг, что пленницы наплакали, под ногами хрустит. Хасан поскользнулся на нем и упал на пол, а Вольга сверху на него взгромоздился, коленями его чресла сжал, как клещами, и давай кулаками молотить с двух сторон, - аж вспотел от натуги. Хасан уж хрипит, почернел лицом, глаза выпучил, но пощады не просит.

Вольга рукой нащупал саблю, оброненную Хасаном, схватил ее, вскочил на ноги и крикнул вражине:
- А ну вставай, борода суконная! Ишь, разлёгся.
Не мог он, стало быть, безоружного лежачего саблей добивать.
Хасан это смекнул и вместо того, чтобы встать, пополз в угол. А Вольга видит - Чурила на колени упал, а один их разбойников над ним меч занес. Размахнулся Волга хасановой саблей и снёс разбойнику голову с плеч, а затем и второму. Покатились головушки по каменному полу, как кочаны капусты, оставляя за собой кровавый след, а лебедушки еще пуще заголосили от страха: бабам только повод дай покричать в голос.
Только подумал Вольга, что дело сделано и хотел Чуриле руку подать, чтобы тот встал с колен, как ворвались в темницу еще четверо! У троих в руках кривые сабли, как у Вольги, а одного - острый кинжал. А за ними еще двое ломятся, но застряли в дверях - и ни туда, и ни сюда.
- Алёша! - крикнул Вольга зычным голосом, - Подымайся наверх! На помощь, друг!
И ну саблей махать один супротив двоих, а остальных Чуриле оставил.

Вовремя Алёша на помощь подоспел и порубил разбойников, как капусту - головы так и полетели. Чурило тоже не отставал, и как только все разбойники улеглись на полу мёртвыми, утёр Вольга пот со лба и спросил товарищей, кивнув на Синебородого, который к стене жался в испуге:
- А с этим что делать будем? Отведем его в город, чтобы под суд отдать за его злодеяния?
Но едва успел он закончить свою речь, как пленница снова закричали-заголосили, но не жалобно, как раньше, а злобно: так гагары и чайки над водой кричат. Вскочили они на ноги, бросились к своему обидчику и накинулись на него, как стая голодных хищных птиц: стали царапать его ногтями, кусать зубами, бороду на нем рвать. Вольга от такого обомлел: стоял, разинув рот и смотрел, как малохольные девицы здоровенного мужика на куски рвут. Даже на мгновение пожалел он разбойника: такой мучительной и позорной смерти и врагу не пожелаешь!
Совсем немного времени прошло и испустил Хасан Синебородый дух. А девицы взялись за руки, пошептались о чем-то и превратились в белых чаек. Вспорхнули и вылетели из темницы.

Вольга хотел жемчуга набрать - а чего добру пропадать зря? Но как только он наклонился, чтобы зачерпнуть пригоршню крупных жемчужин, белый ковер стал таять на глазах, как туман в поле, и растаял в один миг. Видать, жемчуг тот был волшебный: существовал, покуда пленницы в темнице на цепях сидели. Ладно, не велика беда. Вольга развернулся и пошел следом за Алёшей. Догнал его и рассказал, что в темнице приключилось.
- А сестры те - наполовину колдуньи, - заключил он. - Такие же примерно, как я: умеют в птиц превращаться и жемчужные слёзы лить, а более ничего.
Вышли  три богатыря из пещеры, и тут Вольга вспомнил о бочке и вскричал громким голосом:
- А Любушка где?! Алёша, неужто оставил ты свою зазнобу в колодце? Ей самой оттуда не выбраться: у нее же ни рук, ни ног нет.

Вольга в пылу схватки обо всем забыл, даже о том, что на нем шапка-невидимка была. Но раз Гюльчетай с ним говорила, значит, потерял он шапку-то!
- Итить-колотить! - крикнул Вольга, схватившись за голову. - Я колпак свой в пещере забыл! Вы меня здесь обождите, я мигом!
И рванул обратно в пещеру - колпак искать. Нашел он его не в темнице, а там, где в светляка превращался и в бабочку. Схватил, хотел на голову надеть, да передумал - сунул за пазуху. А куда Алша свой колпак засунул, того он не знал, но надеялся, что Алёша его не в колодце оставил.
Вышел Вольга из пещеры и Алёше кивнул - мол, всё в порядке, колпак при мне. И подошёл к своему коню, что терпеливо ждал там, где он его оставил.

Алёша с Чурилой городом любовались, а Вольга загрустил. Вдруг нахлынула на него тоска по родной земле русской, а еще пуще - по бате-Горынычу о трёх головах. Была б его воля - сел бы он на ковёр-самолёт и полетел обратно. Все тут было яркое и красивое, но чужое. И конь у Вольги то же самое чувствовал: шел медленным шагом, низко опустив голову. Однако же не стал Вольга портить настроение товарищам, - спешился с коня и уселся за стол. Жажда его и вправду томила: столько времени на солнце с непокрытой головой ездил! А как сказать слуге, чего ему надобно - не знает. Сидит молча, ждет, пока тот сам сообразит, что гостю-чужестранцу подать. А слуги оказались толковые: не успел Вольга заскучать, как поставили перед ним медный кувшин с затейливой чеканкой, полный холодного квасу. Попробовал Вольга тот квас - а это и не квас вовсе, но вкусно и освежает, как роса поутру. А следом за квасом подоспело блюдо со сластями - таких Вольга и не пробовал раньше. Стал он свою печаль-тоску сладким заедать - не успел оглянуться, а блюдо и опустело. Ни Алёше, ни Чуриле ни кусочка не досталось! Стало тут стыдно Вольге, да уж ничего исправить нельзя.

Вольга после слов чурилиных нахмурился, как туча грозовая: не по нраву ему пришлось, что Чурила снова на его происхождение намекает.
- Молодым много сладкого есть вредно, - молочные зубы крошиться начнут, - пробурчал он. - У тебя, небось, еще не все зубы поменялись на коренные?
Эдак поддел он Чурилу: мол, зелен еще, как младенец в люльке. Но вообще-то не очень он на юнца сердился, ибо сытый желудок настроение ему сильно улучшил и стал он внимательнее приглядываться ко всему, что его окружало. А вокруг было много такого, на что посмотреть стоило. Прежде всего, удивляло количество пьяных: на Руси он такого никогда не видал да еще среди бела дня! Да оно и не удивительно: медовуха да квас с ног не валили. А здесь, в Царьграде, какой-то шибко хмельной квас подавали. Почуял Вольга, что и ему в голову хмель ударил: хотел подняться на ноги, да тут же обратно на скамью осел. Провел  лапищей по лбу, утёр испарину, хотел у слуги чистой воды попросить, чтобы хмель перебить, либо капустного рассолу, да вспомнил, что на местном наречии ни аз, ни буки, ни кукареку. Но, как всегда, выручил добрый конь: подошел к Вольге сзади, ткнулся носом в спину и шепчет:
- Хозяин! Попроси у бочки три пера из хвоста вещей птицы Гамаюн. Заложишь гамаюново перо за ухо - на любом языке вещать станешь. А другие два пера отдай Алёше и Чуриле, чтоб не мыкались по Царьграду, как теля бессловесные.
Вольга огляделся в поисках бочки, но вспомнил, что она теперь невидимкою стала с лёгкой руки Алёши.
- Эй, Любава, ты здесь? - спросил он. - Конь мой говорит, что у тебя в закромах перья птицы Гамаюн припрятаны. Выдай-ка нам три штуки, чтобы мы местный люд понимать могли. 
И не успел он свою просьбу вымолвить, как опустились перед ним на стол три перышка: иссиня-черные, как у грача, но с серебряным отливом. Схватил Вольга одно перо, заложил за ухо - и сразу стал понимать царьградский говор.
Неподалёку от него мужичонка местный сидел - тощий, вертлявый, но с окладистой бородой и длинными волосами, в кольца завитыми. И все-то этот мужичонка на Вольгу посматривал, будто оценивал что-то. Вольге такое внимание не по нутру: что он, красна девица, чтоб на него мужики засматривались?
- Ты чего на меня пялишься, господин хороший? - сурово спросил он царьградца.
А тот не смутился, а по скамье еще ближе придвинулся и ответил так:
- Да вот смотрю на тебя и думаю: не гениох ли ты?
Тут Вольге кровь в голову ударила, вскочил он со скамьи, сжав кулаки, и набычился, готовый наглеца по столу размазать.
- Какой такой гениох, пес ты смердящий? - крикнул он. - Ты на что намекаешь, гнида лобковая?
А мужик ничуть не смутился, усмехнулся в бороду и говорит:
- Зря ты осерчал, чужестранец. Гениох - это возничий, который колесницей управляет и в ристаниях участвует на потеху василевсу. Завтра состязания на ипподроме будут, а у меня один из возничих захворал: спьяну упал с крыши дома своего и ребро сломал. Хочешь вместо него выступить? Парень ты видный, и конь у тебя хорош: я его в четверку коренным поставлю. Победишь в забеге - получишь лавровый венок и литру* золота. Соглашайся! Тебе и готовиться особо не надо: все гениохи бреют головы наголо, а ты уже бритый, так что за своего сойдешь.
Вольга макушку пятерней погладил и задумался. Деньги им были нужны: как без денег-то в чужой стране прожить? А уж конь его не подведет, в том он был уверен.
- Ладно, согласен, - буркнул он. - Только спервоначалу помыться мне надобно с дороги, да и товарищам моим тоже. Где тут у вас бани? И кто таков василевс?
Глянул он Алёшу с Чурилой и добавил:
- А еще перекусить бы неплохо.

Литра - византийская единица веса, эквивалентная римской либре (12 унций или примерно 327 грамм). Применялась в монетном деле.

Хотел Вольга снова поддеть Чурилу - мол, кто тут у нас басурманин? Это какой же русский откажется в баньке попариться даже если с утра в речке искупался? Но тут мальчишка еду принес, и Вольга сосредоточился на ней. А выбирать-то особо и не из чего! Сушеная рыба, вареная рыба, к рыбе - жидкая похлебка, остро пахнущая луком, к похлёбке - серый каравай, а еще - какие-то зеленые крупные ягоды, но не крыжовник. Взял Вольга одну ягодку, положил в рот, надкусил - и сплюнул. Такой гадости он еще никогда в рот не клал! Схватил он кувшин, что мальчишка принес, и осушил его одним глотком, чтобы мерзкий вкус перебить. Вроде полегчало.
А кудрявый смеется, глядя на его мучения:
- Никогда оливок не пробовал, чужестранец? Ничего, привыкнешь - скоро за уши от них тебя не оттащат. Здесь, в таверне, еда простая, так что не взыщи. А попадешь к богатею в дом - там совсем другая история.
Вольга кусок вареной рыбы с плоской дощечки взял, пожевал - скривился, но не выплюнул. Воняла та рыба так, как будто ее из тухлого болота вытащили и пару дней на солнцепеке продержали. А царьградец снова смехуёчками давится:
- Понтийская свинья, или дельфин, - самое дешёвое мясо в наших краях. Ну а чего ты ждал от портовой таверны? Тут люд неприхотливый собирается, да и денег у него не густо.
Вольга из-за стола поднялся:
- Веди нас в баню, а не то сами будем пахнуть, как понтийские свиньи. Чурило, где тебя искать после того, как мы с Алёшей дорожную грязь с себя смоем?
Царьградец снова тут как тут с советами:
- Встречайтесь у колонны Афродиты - её каждая собака в Царьграде знает.
- Лады, - подытожил Вольга. - Там и встретимся на закате.
А про василевса царьградец так ничего и не сказал. Ну да ладно - как-нибудь само выяснится.

А царьградец уже монету на стол выложил:
- Угощение за мой счет! - и ухмыляется.
Да уж, за такое угощение и копеечку с гостей брать совестно! Понял Вольга, что разбаловала их с Алёшей Любушка своими разносолами - отвыкли они от простой еды. Впрочем, у его бати в тереме тоже хорошо кормили, если не считать головастиков и лягушачьей икры, до которых батя был большой охотник.
Пока он отчий дом вспоминал,  царьградец Чуриле напоследок еще один совет выдал бесплатно:
- Афродиты ты на колонне не увидишь - ее давно украли. Один из василевсов хотел свой бюст на колонну водрузить заместо богини, да потом постеснялся. Но ты все равно мимо не пройдешь: колонна приметная, сделана из  мрамора цвета порфиры. А еще, если повезет, сможешь увидеть такое, что только в Царьграде возможно. Колонна-то не простая: если рядом с ней пройдет баба или девица, на передок слабая, - на ней туника задерется, как ветром вздыбленная, и весь ее срам наружу выйдет!*
Вольга как это услышал, заржал и Алёшу в бок кулаком пихнул:
- Хорошее дело! К такой колонне надо женихам своих невест водить перед свадьбой - для проверки!

*Такое поверье действительно существовало. И даже, как сообщают летописи, имелись прецеденты!

- Венки у нас только лавровые, но в банях их не выдают,  - отвечал ромей*, видно, не дослышав, что Алёша сказал, - Приятно познакомиться, богатырь русский Алёша. Я так понимаю, что друзья твои тоже из земли Русской и тоже богатыри. А меня можете звать  Феодосием.
Глянул на Вольгу с хитрым прищуром и повёл гостей по широкой улице: такой широкой, каких Вольга никогда в жизни не видел. Может, и были такие в стольном граде Киеве, но до Киева он еще не доехал. А Феодосий шёл и стрекотал, как сорока: объснил, что идут они по главной улице Царьграда, которая зовется Месой и делит город на две половины.  Что начинается эта улица от главных городских ворот и ведет к собору Святой Софии. А по бокам от нее располагаются городские площади, или форумы, названные в честь василевсов - Аркадия, Анастасия, Константина и прочих знаменитых мужей ромейских. Что на форуме Константина стоит порфирная колонна со статуей василевса на вершине, а к востоку от форума находится ипподром, на котором Вольге предстоит выступать в скором времени.
Конечно, по имени он Вольгу не назвал, тут-то Вольга и встрял и сообщил, как его звать-величать. И снова головой закрутил, разглядывая дома, в первых этажах которых располагались лавки, торговавшие всякой всячиной. А народу на улице - видимо-невидимо! И что удивило Вольгу, так это то, что повсюду продавцы воды шныряют. Спросил он Феодосия, отчего царьградцы столь охотно за обычную воду деньги платят, - не проще ли за бесплатно из реки набрать? А тот и объяснил, что в Царьграде своей реки нет, но есть акведуки  и  подземные водопроводы, которые пресную воду из горных ручьев выводят в хранилища городские. 
Подивился Вольга, как всё хитро-мудро у ромейцев устроено, покачал в восхищении головой. А тут они и к баням подошли. Только Вольга не сразу поверил, что это бани - решил, что лукавый ромеец над ним и Алёшей подшутить вздумал и привел их ко дворцу. Но нет - всё правдой оказалось. Вошли они в тот дворец, а посреди него - озеро, заключенное в мраморные берега. А в озере том голые ромейцы плещутся аки понтийские свиньи**. Феодосий объяснил, что это не озеро, а бассейн с горячей водой, есть и еще один - с холодной, но прежде чем в этот бассейн лезть, надо вымыться в кабинке. У Вольги голова кругом пошла: не того он ожидал!

*Ромеи - жители Византии
**Понтийские свиньи - дельфины

Феодосий хотел ответить, но тут к нему бросился какой-то ромеец и стал жарко выспрашивать что-то о будущих состязаниях колесниц. Пристал к нему, как банный лист - не оторвать! А к Алёше и Вольге подошёл слуга и, попросив их следовать за ним, повел в помещение, которое оказалось раздевальней - так для себя его назначение Вольга определил. И снова он удивился: вроде бы простые сенцы, а как изукрашены! Потолок голубой с золотыми звездами, стены желтой краской выкрашены, а пол покрыт мелкими кусочками слюды, которые составляют картину: здоровенный мужик поболе Вольги, управляет колесницей, запряженной четырьмя понтийскими свиньями, и одновременно трубит в огромный рог!
Разделся Вольга, обернулся простыней, которую ему слуга выдал, и стал ждать Алёшу. А слуга тем временем на алёшин вопрос ответил, что  после раздевальни нужно пройти в нагревальню, где не моются, а только кости паром греют, а из нагревальни - в парильню. А уж потом вернуться к озёрам с холодной и тёплой водой. И что веников у них нет, тоже объяснил, но сказал, что грязь с себя можно соскрести скребком.
Вольга отчего-то так разволновался, что у него живот прихватило. А может, и не от волнения, а от еды, которой их Феодосий в таверне угощал. Позеленел он весь, схватился за живот и слабым голосом спросил слугу, где тут у них можно облегчиться. Слуга на дверь ему указал, и Вольга метнулся туда, успев  Алёше слово дать, что увидится с ним в тепидарии - как-то так слуга нагревальню назвал по-своему, по-ромейски.
Влетел, значит, Вольга, в комнату, в которую его слуга направил, а там с десяток ромеев сидят и о чем-то по-дружески беседуют. Вольга подумал, что дверью ошибся, но нет: один из ромеев встал, и оказалось, что сидел он на мраморной доске, в которой была проделана дыра в форме замочной скважины. Встал - место продал! Вольга туда метнулся и сел, задрав простыню и поправив перо за ухом, чтобы всё понимать. Стыдно ему было у всех на глазах свои дела делать, но всем остальным было на него начихать: так и сидели, смеялись, делали свои дела и разговаривали, как ни в чем не бывало. Хотя прямо сказать: дух стоял такой, что к беседам особо не располагал. А тот ромей, что Вольге место уступил, прошел к большой мраморной чаше, взял из нее длинную палку с морской губкой на конце и давай свой зад подтирать у всех на виду. Вольга чуть со стыда не сгорел - не за себя, за ромея! А тот  обтерся и спустил губку в большую дыру, проделанную в стене, а палку обратно в чашу положил, и на эту палку слуга в сей же момент чистую губку насадил.
Посидел Вольга, подумал как следует, и решил, что ничего такого ужасного в том нет: видать, ромеи чистоту любят и заботы об ней не стыдятся.

В парильне было жарко, но Вольга к жару привыкший был. Улегся на широкой скамье и стал ждать Алёшу. Тут же к нему слуга подскочил и стал елеем намазывать с ног до головы и мять бока. Так намял, что  Вольга чуть разумом не помутился. Но терпел, так как остальным тоже бока мяли, и никто не кричал и лесом служек не посылал, - только постанывали от удовольствия. Затем слуга взял скребок и стал с Вольги три шкуры сдирать - оттого еще жарче стало. Но Вольга снова всё вытерпел, как настоящий богатырь русский. Но как только слуга от него отошёл, вскочил со скамьи и побежал к озеру с холодной водой. Нырнул в него и почувствовал, что возрождается к жизни. Не похожи были царьградские бани на русские, но и от них была польза: почувствовал Вольга, как наливаются силой руки и ноги, а в голове проясняется. Вспомнил он о Чуриле Плёнковиче, пожалел, что тот отказался вместе с ними в бани идти. Наверное, сейчас по жаре ходит, пыль глотает. А мог бы рядом с Вольгой в озерце плескаться, смывая с себя дорожную грязь.