Генри распорядился насчет лимонада и устроился на качелях рядом с Элис, - поначалу с некоторойопаской, потому не знал, выдержат ли они его вес. Но цепи оказались прочными и его опасения не оправдались. Правда, он обнаружил, что подвешены они не достаточно высоко: даже маленькой Элис приходилось немного приподнимать ножки, чтобы не касаться туфельками пола, а его длинные ноги тем более скребли по каменным плиткам, которыми был вымощен пол веранды. Но этот недостаток можно было легко исправить, подтянув качели на цепях чуть выше, и Генри решил, что они с Перкинсом сделают это завтра утром.
- Совсем как в детстве, - заметил он,  подчиняясь неторопливому и успокаивающему ритму качелей. - А гамаки мы опробуем завтра.
Отправленный за лимонадом слуга вернулся на веранду с подносом, на котором стояли два стаканы с лимонадом, в каждый из которых было добавлено по несколько листиков свежей мяты, распространявшей упоительный запах. Лейтенант передал один стакан Элис и припал губами ко второму, наслаждаясь прохладным напитком.

Генри взял руку Элис и поднес ее к губам, чтобы поцеловать: ему было отрадно слышать такое признание из уст жены. Они были женаты уже больше года, а ей все еще хотелось сидеть с ним рядом и смотреть, как по траве тянутся длинные тени от магнолий. Если бы так было всегда! Еще через год. через два, через десять и двадцать лет!
- Прекрасный вечер, - - согласился он, пригубив прохладный лимонад, - Но самое прекрасное в нем то, что мы вместе.
На веранде никого не было, рабочие, строившие конюшню, уже отправились по домам, и Генри поцеловал Элис в щеку, не опасаясь, что их могут увидеть. Он окончательно решил, что не будет расстраивать жену известием о приглашении баронета Уайта, а визит баронету нанесет в одиночестве, прикрывшись необходимостью ненадолго отлучиться по какому-нибудь срочному делу.
В ветвях магнолии запела птица, и Генри определил, что это была голубая малиновка, или индийский соловей. Его трели лишь отдаленно напоминали пение обычного соловья: главным отличием было присутствие тонких высоких звуков и пощелкивания, но в целом песня птицы была приятна и ласкала слух.

Генри беззаботно рассмеялся:
- Чем-нибудь займемся! Всегда можно найти занятие, есликомпаньон тебе приятен.
Солнце уже окончательно село и в саду воцарилась почти полная темнота, рассеиваемая только светом из окон дома. Генри воспользовался этим, усадив жену к себе на колении и начав целовать, начиная с губ и спускаясь все ниже.
Застекленная дверь с веранды была занавешена легкими ситцевыми занавесками, а окна - белым муслином, поэтому он не боялся, что их кто-нибудь увидит из дома, да и невозможно было увидеть из освещенной комнаты, что происходит на темной веранде.
Со стороны главного входа послышался звук открывшейся двери и шорох шагов по песчаной дорожке, - это слуга вышел в сад, чтобы зажечь масляные фонари, расставленные по обеим сторонам дорожки.

На веранде воцарилась полная тишина, прерываемая лишь тихими вздохами, лёгкими, как взмах крыльев бабочки. Генри уже продвинулся достаточно далеко, когда вдруг понял, что надо срочно возвращаться в дом, желательно - в спальню, о чем шёпотом сообщил Элис.
Дверь веранды была закрыта, но не заперта, поэтому им не надо было обходить дом, чтобы зайти с главного входа. Тем временем в окнах начали один за другим гаснуть огни, и лейтенант, представив, как придется пробираться в полной темноте, ещё раз поцеловал жену и слез с качелей, не выпуская ее из рук. Это было труднее, чем вставать с дивана, твердо стоящего на полу всеми четырьмя ножками, но он справился.
- Откройте дверь, душа моя, - так же шёпотом попросил он,  - Я отнесу  вас наверх на руках, ведь вы, наверное, устали за день.
Впрочем, устала Элис или нет, он все равно отнес бы ее в спальню, не желая ни на секунду размыкать объятия.

Лейтенант осторожно двинулся вперед, стараясь не натыкаться на мебель, хотя сосредоточиться было нелегко: ладошка Элис, терзавшая его воротник, и ее сладкие поцелуи делали рекогносцировку на местности, погруженной почти в полный мрак, крайне затруднительной. В темноте казалось, что мебели в доме стало гораздо больше: сделав два шага вперед, лейтенант был вынужден делать шаг назад, чтобы не обрушить этажерку с цветами, плетеное кресло или столик, на котором лежало множество мелких предметов интерьера. Но все это были мелочи по сравнению с тем, как он однажды нес жену на руках, одна из которых страдала от огнестрельной раны, полученной на дуэли с баронетом Уайтом. Поэтому Генри медленно продвигался вперед, отвечая на поцелуи Элис, и наконец достиг лестницы.
Теперь ему предстояло преодолеть два пролета, общее количество ступеней на которых составляло две дюжины.
Лейтенант поднял правую ногу и нащупал первую ступеньку. Оставалось еще двадцать три!
-Держитесь за поручень, душа моя, - на всякий случай предупредил он жену.

Двадцать три ступеньки вверх показались Генри подъемом на египетскую пирамиду, накоторую они с Элис как-то взобрались во время пребывания в Каире. И не потому , что его тяготила ноша, - нет! Элис была пушинкой, легким лепестком, который он бережно держал в руках, не испытывая ровно никакого дискомфорта. Дело было в другом: лейтенант боялся опоздать, поскольку все более страстные поцелуи жены разбудили в нем такое желание, с которым было трудно совладать и кульминацию которого невозможно было предотвратить или замедлить.
Преодолев два лестничных пролета, лейтенант медведем ввалился в спальню и, захлопнув за собой дверь ногой, не стал отвлекаться на то, чтобы запереть ее на ключ, тем более, что весь дом уже был окутан чарами Морфея, и упал вместе с Элис на кровать, которая приняла их разгоряченные тела в свои мягкие объятья. Засим последовало то, что всегда следует за любовной прелюдией, которая в этот вечер оказалась весьма необычной, но оттого возбуждающей, и когда последние тихие стоны на губах его возлюбленной затихли, а его восторги сменились приятной усталостью, лейтенант почувствовал себя истинно счастливым человеком и забыл обо всех мирских тревогах, которые преследовали его накануне.
Сплетясь в объятьях, влюбленная пара уснула, а когда наступило утро, Генри проснулся первым и вспомнил о дамокловом мече, который висел над его головой, а именно - о визите, обещанном баронету Уайту. Накануне он решил не сообщать Элис о приглашении, но дневной свет заставил его мыслить и действовать разумно и честно. Больше всего он опасался, что придумав предлог для своего отсутствия, чтобы скрыть визит к баронету, он вызвал бы в жене подозрения, связанные с другой женщиной, что в результате причинило бы ей гораздо больше душевной боли и напрасных тревог, чем известие о том, что придется нанести визит вежливости человеку, которого она боялась и ненавидела.

Больше всего Генри любил ранние утренние часы, когда жизнь как будто начиналась заново, удивляя и радуя теплом и светом солнечных лучей и бодрым пением птиц. И каждое утро, открывая глаза и видя рядом с собой любимую, он чувствовал себя счастливым человеком. Как эти утра отличались от  угрюмых крымских рассветов, наполненных пушечными канонадами и запахом пороха, тревожным ржанием лошадей и ощущением  безнадежности, одиночества и постоянным присутствием смерти, которая косила его товарищей десятками и сотнями!
Радуясь тому, что он больше не одинок, что жив и здоров, а главное - любим! - Генри потянулся и обнял Элис, ощущая тепло ее тела
- Доброе утро, любовь моя... Верно, сегодня после полудня должен прийти джентльмен, который хочет купить лошадей. Признаться, мне немного жаль расставаться с ними, но что поделать: они выполнили свою задачу, доставив груз, а нам нет надобности держать еще пару.
Темное облачко наползло на солнце, на мгновение закрыв его и погасив яркий свет, когда Генри вспомнил о том, что дал баронету Уайту обещание явиться с визитом, и о том, что надобно поставить об этом в известность Элис. Но сначала завтрак! Генри чувствовал необоримое желание как следует подкрепиться, прежде чем сообщать дурные новости жене.
- Удивительно, но я страшно проголодался, - сказал он, улыбаясь и пропуская сквозь пальцы золотой поток ее волос. - С чего бы это? Кажется, я съел бы быка, хотя, разумеется, в Индии это невозможно. Чувствуете упоительный запах кофе? Если к нему полагается яичница с беконом, больше и желать нечего!

Завтрак накрыли на веранде, и Генри с Элис получили возможность насладиться утренней прохладой и рассеянным светом солнечных лучей, которые благодаря легким занавесям, не обжигали, а лишь дарили приятное тепло.
Отдав дань крепкому кофе и легким закускам, Генри собрался с духом и решился, наконец, разрубить Гордиев узел, завязанный в охотничьем клубе, то есть сообщить жене о предстоящем визите к баронету Уайту.
- Любовь моя, - сказал он, когда слуга, подававший на стол, удалился обратно в дом. - Боюсь, у меня есть одно не слишком приятное известие, от которого  я бы с большим удовольствием вас избавил. Но между мужем и женой не должно быть никаких тайн и поэтому скажу вам все, как есть. Вчера я встретил вашего дядю и он пригласил нас к себе на чай. Я не мог отказаться и согласился, пообещав, что мы приедем послезавтра к чаю. Но если вы не найдете в себе сил на этот краткий визит, я поеду к баронету Уайту один, сказав, что вы занемогли.

Его храбрая малютка!
Генри почувствовал прилив гордости за жену: слабая физически, духом она была сильнее большинства известных ему женщин. Дело ведь не в наших страхах, - они есть у всех, - а в том, умеем ли мы их преодолевать. Элис умела, и это каждый раз поражало лейтенанта и делало его любовь к жене еще сильнее. Да и путешествие, связанное со многими неудобствами, а порой и опасностями, пошло ей на пользу: Элис окрепла и, как казалось Генри, стала выглядеть бодрее и увереннее. Он вспомнил о том, как они обнаружили старое захоронение: другая женщина упала бы в обморок, а Элис и бровью не повела, хотя, - Генри был уверен в том, - внутри трепетала от ужаса.
- Я горжусь вами, любовь моя, - серьезно сказал лейтенант и поцеловал ручку жены, медленно и, пожалуй, чересчур торжественно.
Он обвел глазами часть сада, примыкавшую к веранде: природа, в Индии никогда не впадавшая в зимнюю спячку, уже окончательно оправилась от кратковременного зимнего оцепенения: магнолии и тюльпанные деревья стояли в полном цвету, роняя благоухающие лепестки на зеленую и гладкую, как бильярдный стол, лужайку; стена дома  и каменная садовая ограда была увита бугенвиллеями,  садовник с помощником неторопливо, но усердно трудились над клумбами и грядками: один высаживал овощную рассаду, другой окапывал шпорник и розовую кларкию. Рабочие, уже пришедшие, чтобы продолжить строительство  конюшни, пока еще не начали работу и курили самокрутки. Элис в своем милом утреннем платье и кружевном чепчике с лентами как нельзя лучше вписывалась в эту картину, наполненную покоем и уютом. Не хватало лишь малыша, который в сопровождении щенка скотч-терьера или борзой бегал бы сейчас по лужайке, спотыкаясь на толстеньких ножках и заливисто хохоча каждый раз, когда собака тыкалась бы ему в коленки,  высовывая розовый язык.
Лейтенант допил кофе и вернулся от грез к действительности.
- Я вот о чем подумал, душа моя, - сказал он, отставляя опустевшую чашку. - Будет невежливо явиться к нему в дом впервые и без подарка. Он ведь, кажется, увлекается собиранием предметов искусства. Что же можно ему подарить, как вы считаете? Мы могли бы после завтрака пройтись по лавкам, в которых торгуют  дорогими безделушками, и выбрать что-нибудь подходящее.

- Прекрасно, тогда я велю закладывать коляску, - сказал Генри. - А насчет дяди Бартоломью не беспокойтесь: лучший подарок для него - наши письма.
Генри позвал слугу и приказал ему сходить к конюху и передать ему, чтобы он запрягал гнедых.
- Я все не перестаю думать о том, как ваш дядя оказался в Индии да еще в таком фаворе у власть предержащих, - задумчиво промолвил он, подливая кофе в чашку Элис и свою. - Я пытался это выяснить, но мне не удалось ничего узнать. Загадочный человек ваш дядя, очень загадочный! Как вы думаете, если задать ему вопрос в лоб, ответит он или нет?
Генри понимал, что сам задает риторический вопрос: баронет Уайт был не из тех людей, что честно отвечают на прямо заданные вопросы. И действовать он предпочитал не прямо, а исподволь, прокладывая извилистые дорожки на пути к цели. Генри также знал, что пост в Индии, тем более в ее сердце - Калькутте,  невозможно было получить с кондачка: надо было принять участие в открытом конкурсе и занять в нем одно из первых мест. Если бы это было не так, баронет Уайт прозябал бы сейчас в каком-нибудь богом забытом месте, где его жрал бы гнус, а книги гнили бы от влажного воздуха. Но наверняка и в Лондоне у него были покровители, занимавшие высокое положение в обществе и в Ост-Индской компании. Да, баронет Уайт был ловким пронырой, этого Генри не мог отрицать.

Генри обдумал слова жены: баронета Уайта лично он не боялся, но тревожился за Элис, которая была уязвима для его атак. Тот факт, что они обречены провести в одном городе с баронетом еще несколько лет, конечно, не вызывал в нем радости, но деваться было некуда, и Генри поклялся себе в том, что не будет спускать с баронета глаз, - сам или при помощи Перкинса. К счастью, у него был надежный и верный друг в лице лейтенанта Томаса. который уже оказал им с Элис драгоценную услугу, устроив так, что баронет Уайт не смог появиться на их бракосочетании. А если понадобится, он наймет для Элис телохранителей, - например, на то время, когда будет уезжать в длительные служебные командировки. Впрочем, еще лучшим выходом было брать жену с собой, как он поступил во время поездки в Аллахабад, но это не всегда было возможно.
- Я буду охранять вас, как зеницу ока, любовь моя, - серьезно сказал Генри и поднес к губам руку жены. - А теперь, если вы закончили завтракать, мы можем переодеться и отправиться в торговые ряды.

Времени на переодевание потребовалось немного и лейтенант даже успел выкурить треть сигары, стоя рядом с коляской в ожидании Элис. Его жена тоже собиралась не настолько долго, как обычно делают женщины, и появилась перед ним в  премилом платье, котороое удивительно шло к ее волосам и глазам.
Усадив Элис в коляску, Генри устроился рядом с ней и коляска выехала за ворота.
- Куда направимся, душа моя? - спросил жену лейтенант. - Я имею в виду, у какой лавки мне остановиться? Вы лучше знаете вкусы своего дяди. Наверное, ему трудно угодить, он ведь знаток искусства.

Генри согласился с Элис и когда они выехали на главную торговую улицу Калькутты, остановил коляску у дома, в котором находилась лавка, в которой покупателям предлагали статуэтки дрезденского и мейсенского фарфора, а также те, что были изготовлены в Бирме, Китае, Африке, на Суматре и в самой Индии.
В лавке было тихо и пахло пылью, но на полках одного из больших шкафов были расставлены сияющие чистотой и оттого сверкающие фарфоровые пастушки, арлекины и дети с собачками. Бросив на это великолепие исполненный сомнения взгляд, поскольку трудно было представить, чтобы такого человека, как баронет Уайт, могла заинтересовать кокетливая пастушка или ребенок, обнимающий собаку, Генри отошел к стене, у которой были расставлены  изделия азиатских резчиков по дереву, представленные слониками, обезьянами и счастливыми куполообразными буддами. Наконец, на третьей стене были развешаны маски, настолько яркие и страшные, что Генри остановился, как вкопанный. Эти маски одновременно отталкивали и притягивали взгляд: в них была заключена какая-то неведомая, но могучая и, бесспорно, опасная сила. Одна из них представляла собой разновидность двуликого Януса: две головы, повернутые в профиль к зрителю, одна черная мужская, другая - светлая, женская. Генри подошел поближе и понял, что маска сделана из дерева, обтянутого двумя сортами кожи.
- Душа моя, вгляните на это! - позвал он Элис, задержавшуюся у витрины с пастушками и пастушками. - Не кажется ли вам, что эта маска как нельзя лучше характеризует вашего дядю?

- Хорошо бы выяснить, что она означает в действительности, и где была изготовлена, - в раздумье произнес Генри, удивляясь про себя, что к ним до сих пор не подошел продавец или хозяин лавки. - Душа моя, эту маску мы обязательно купим, но может быть, вы хотите выбрать какую-нибудь дрезденскую статуэтку для нашей гостиной?
- Сахиб интересуется  туземными масками? - раздался за его спиной вкрадчивый голос, и лейтенант круто обернулся, поскольку не слышал звука приближавшихся шагов.
Сначала ему показалось, что перед ним стоит человек в одной из тех масок, которые висели на стене, настолько уродливым было лицо продавца: на лице неприятного землисто- серого цвета зияли черные дыры глаз, а  губы были похожи на двух жирных гусениц, непрерывно шевелившихся под крючковатым носом. Непропорционально большая голова в тюрбане покачивалась на тонкой шее, как голова китайского болванчика, а тело было длинным и настолько худым, что напоминало тело какой-то большой рептилии, закутанной в белый саван. Генри заподозрил, что перед ним полукровка, чей отец был европейцем, а мать - местной жительницей. Но по-английски этот человек говорил без акцента, лишь изредка вставляя в свою речь местные слова, которые употребляли и англичане.
- Выбираем подарок родственнику, - объяснил Генри,  беря жену под руку и притягивая ее к себе, чтобы защитить от этой отталкивающей личности, вызывавшей у него инстинктивное омерзение. - Мы хотели бы купить вот эту маску.
Лейтенант указал на двуликого туземного Януса. Продавец расплылся в улыбке:
- Прекрасный выбор, сахиб! Эту маску доставили с Занзибара, или как его еще называют, Угунджи,  а туда она попала с африканского континента, скорее всего, из Танганьики. Светлая часть - настоящая слоновая кость, обтянутая кожей молодого козленка, темная вырезана из черного дерева и обтянута буйволиной кожей. Эта маска принадлежала  шаману одного из местных племен, все жители которого были взяты в рабство. Говорят, что она обладает великой силой и дает своему владельцу власть над окружающими и способность поражать врагов усилием мысли!
Продавец перешел на шепот, показавшийся Генри зловещим.