Путешествие подошло к концу, и Генри уже предвкушал, как они с Элис войдут под своды своего дома, а навстречу, подтягивая штаны, выбежит полусонный и полуодетый Перкинс,  а за ним - Ханна, кутающаяся в шаль. Он успел соскучиться по денщику, ведь прошло почти два месяца с тех пор, как они расстались в Аллахабаде. А Элис наверняка скучала по Ханне и по ее ласковой заботе.
Лошади лейтенанта и Элис, казалось, тоже пребывали в нетерпении, узнавая знакомые места, и Генри приходилось сдерживать Султана, который норовил перейти на крупную рысь, оставив позади Суматру, на которой ехала Элис. Следом за ними  шли еще две лошади, навьюченные покупками, которые были сделаны в Аллахабаде, Бенаресе и менее крупных городах. Лошадей пришлось купить в Бенаресе, но Генри собирался выгодно продать их в Калькутте, потому что еще две лошади не были необходимостью. С субадар-майорами они попрощались у поворота на гарнизон, и дальше поехали в сопровождении слуги и ayah: слуга вел вьючных лошадей в поводу, а ayah ехала на ослице.
Белые дворцы Калькутты выглядели призраками в свете луны, и Генри с удовольствием отмечал для себя знакомые силуэты зданий и полной грудью вдыхал прохладный ночной воздух. До их дома оставалось проехать не более мили, свернув на одном из перекрестков. Они устали после дневного перехода, во время которого сделали всего две остановки, чтобы дать отдохнуть лошадям и самим перекусить в тени деревьев. Но какое прекрасное, насыщенно событиями путешествие они совершили! Генри взглянул на жену, вспоминая их ночь, проведенную в старом храме, и очередной раз мысленно поблагодарил лорда Арлингтона и  прелестную леди Арлингтон, которые дали им такую возможность. Когда они прощались на следующий день после свадьбы Арлингтонов, лорд отвел Генри в сторону и вручил ему рукописный текст.
- Совершенствуйте свои навыки в чтении на хинди, лейтенант, - улыбнувшись, сказал он. - Это старинный манускрипт, в котором вы почерпнете для себя много интересного и полезного. И миссис Кендал будет в восторге, если вы воплотите на практике хотя бы сотую часть теории. Оригинал написан на санскрите, но я перевел его на хинди* и переписал от руки, скопировав рисунки и добавив свои собственные.
Генри, недоумевая, поблагодарил, и сунул рукопись в седельную сумку, не заглянув в нее, потому что времени на рассматривание картинок у него не было. Но когда позже, во время привала, он вытащил подарок лорда и заглянул в него, то тут же захлопнул, чувствуя, как по телу разливается жаркая волна. К счастью, ни слуги, ни субадар-майоры ничего не заметили, а Элис он сообщил о рукописи только тогда, когда осилил несколько глав, штудируя манускрипт при свете фонаря под пологом армейской палатки, когда жена сладко спала, и жалея, что под рукой нет словаря. Впрочем, иллюстрации, сделанные лордом Арлингтоном, были хорошим подспорьем. Генри никогда и не подозревал о том, что кроме обычного поцелуя и французского существует еще как минимум дюжина разновидностей. Пока что он застрял на изучении искусства правильно целоваться и даже осторожно попрактиковался, используя приобретенные знания и постаравшись не спугнуть Элис своими новыми умениями. Ночуя в палатке было сложно изучать теорию любви вместе, поэтому Генри отложил знакомство Элис с манускриптом до возвращения в Калькутту. Сейчас же, вспомнив некоторые приемы, описанные в манускрипте, он почувствовал желание поцеловать жену, но присутствие слуги и ayah сковывало его и не давало возможности осуществить это намерение.
Лейтенант вздохнул и вдруг почувствовал запах гари.
- Вам не кажется, что пахнет дымом? - спросил он у Элис. - Не дай Бог, где-то начинается пожар: это же настоящая катастрофа, может выгореть весь квартал! 

*Английский перевод Камасутры был сделан Ричардом Бертоном только в 1883 году

Генри приподнялся в стременах, чтобы рассмотреть зловещий столб дыма, к которому примешивались  багровые отблески пламени. До его слуха донеслись отдаленные крики на хинди и на английском, а за ними  – трубный клич слона. Лейтенант почувствовал, что волосы у него на затылке зашевелились от ужаса: горел их дом! - дом, который Элис превратила из заурядного бунгало в красивое, уютное и полное любви семейное гнездо, и в котором они надеялись вырастить детей. Из головы лейтенанта мигом улетучились мысли о сутрах бога любви Камы, которые он собирался пересказать жене: он крикнул Элис, что горит их дом, яростно хлестнул Султана и отправил его в галоп. Подлетев к воротам, он обнаружил, что они закрыты: неудивительно, ведь была ночь! Привратник, обычно несший стражу у ворот, отсутствовал, - Генри понял, что Перкинс созвал всех слуг, которые были способны держать в руках ведро с водой. Спешившись с коня, он подергал ворота, но они были надежно заперты, поэтому, недолго думая, он подтянулся на чугунной ограде и перемахнул через нее, не слишком удачно приземлившись и ощутив боль в лодыжке. Прихрамывая, он пустился бегом к горевшей конюшне и толпе слуг, по цепочке передававших ведра с водой, зачерпнутой из колодца.
Навстречу ему из конюшни выскочил Перкинс, ведя под уздцы храпевшего и встававшего на дыбы Изюма, передал поводья Шихкару и метнулся обратно, не заметив лейтенанта. Генри устремился за ним, чтобы помочь вывести лошадь самого Перкинса и второго гнедого.
- Осторожнее, сахиб: крыша скоро займется! – вслед ему крикнул на хинди Шихкар. Дыхание конюха было  тяжелым, а белки глаз казались еще ярче на смуглом и покрытом сажей и копотью лице.
- Отправь кого-нибудь открыть ворота миссис Кендал! - крикнул в ответ Генри и тут же зашелся надсадным кашлем: конюшня была полна дыма, который вырывался наружу грязными клочьями. Прижав ладонь ко рту, он попытался  хоть что-нибудь разглядеть слезящимися от дыма и жара глазами. Сухая солома у стенок конюшни уже пылала, как факел,  а завеса дыма стала еще более удушающей и непроглядной. Генри схватил лошадь Перкинса за гриву и попытался вывести ее из стойла, но она пребольно укусила его зубами за плечо. Подоспевший Перкинс накинул ей на шею веревку и потащил на выход, а Генри, по-прежнему зажимая рот и нос, бросился к бесновавшемуся  Пудингу.

Когда последняя, третья лошадь была благополучно выведена из конюшни, рухнула воспламенившаяся крыша и строение охватило бушующее пламя.
Генри оставалось  радоваться тому, что они с Элис вернулись после возникновения пожара: будь в конюшне все пять лошадей (а с новоприобретенными - семь), им с Перкинсом не удалось бы спасти всех. Лошадь могла оставаться в задымленной конюшне не долее восьми-десяти минут, в противном случае последствия для ее здоровья становились необратимыми.
На помощь сбежались соседи, которых разбудили громкие крики и запах чада. Первым прибыл  мистер Гримсби, - служащий одной из частных страховых компаний и член добровольной пожарной бригады, у которого была ручная пожарная помпа, - неповоротливое сооружение, которое приволокли на колесной тележке его слуги. Передав Пудинга на поруки младшего конюха, лейтенант встал к помпе, потому что для ее работы требовалась не одна пара рук. Общими усилиями удалось совершить невозможное: пострадала, вернее, сгорела дотла, только конюшня вместе со всем, что находилось внутри, исключая лошадей, но даже стоявший рядом с ней сенник стал жертвой не огня, а от воды, которой его щедро залили. Шум стоял невообразимый: кричали люди, ржали лошади, трубил слон и квохтали куры. Когда огонь утих, а от конюшни осталась лишь горстка руин с дотлевающими угольями, на которую продолжали лить воду слуги, Генри возблагодарил небеса за то, что у них с Элис такая армия слуг и такие хорошие соседи, и поискал глазами жену. Выяснять, что явилось причиной пожара, было недосуг, да в данный момент и бессмысленно, хотя он и собирался впоследствии с пристрастием допросить Перкинса.
Генри подошел к Элис и обхватил ее испачканными в саже и копоти руками, крепко прижав к себе. Его вдруг охватила страшная усталость, которая часто приходит на смену бешеной активности и напряжению духа. Его мундир и армейские брюки были прожжены в нескольких местах и были безнадежно испорчены, но он не думал об этом сейчас, как не думал и о том, что оставляет на дорожном платье Элис черные полосы сажи. Все вокруг пропахло дымом, но от волос жены исходил знакомый ему тонкий аромат фиалок, и этот нежный, но стойкий аромат, присущий только ей, наполнил его невыразимым спокойствием. Кони, люди, даже дом, в который он так стремился вернуться, стали не важны, - важным было лишь то, что с ним Элис, и пока она с ним, ему ничего не страшно, и жизнь имеет смысл.
- Все живы, мы живы, - это главное, - сказал он Элис и прижал ее светловолосую головку к груди.

- Да, всех спасли, любовь моя...
Генри гладил Элис по голове, наклонившись к ней, чтобы чувствовать запах ее волос, и на сердце у него становилось спокойно и хорошо.
Подбежала Ханна, поздоровалась с лейтенантом и остановилась, не решаясь прерывать супружеское объятие. Но Генри видел в ее глазах тревогу за Элис и радость от встречи и от того, что все обошлось. Он снова поцеловал жену в макушку и попросил Ханну отвести ее в дом, сказав, что отдаст еще несколько распоряжений слугам, решит, где устроить на ночь лошадей и присоединится к ним вместе с Перкинсом.
Ханна тут же обняла Элис и повела ее к дому, как любящая и заботливая мать ведет уставшего и испуганного ребенка. У Генри отлегкло от сердца: ему не хотелось, чтобы Элис оставалась одна до его возвращения, а с Ханной она была  как за каменной стеной.
Генри вернулся к толпе помощников с ведрами и помпой, от души поблагодарил мистера Гримсби за помощь, а когда тот удалился вместе со слугами, катившими тележку с помпой, вместе с Перкинсом стал привязывать лошадей к деревьям в саду. Перкинс оправдывался, как мог, уверяя лейтенанта, что конюшня не могла загореться из-за недосмотра или от возгорания в перепревшем сене.
- Кто-то подпалил, точно вам говорю, сэр! - бушевал денщик. - Какой-то тать подкрался в нощи и горящую тряпку подбросил или еще что. Я вечером все проверил и двери запер. А гореть снаружи начало, - если б изнутри загорелось, мы бы ни одну лошадь не спасли!
В словах Перкинса был свой резон, и Генри задумался, кто мог желать зла ему и Элис. Скорее, ему, потому что Элис была настоящим ангелом и не могла нажить себе врагов.
- Может быть, ты и прав, Боб, - сказал он денщику, когда все лошади были расседланы и привязаны. - А теперь я пойду к миссис Кендал, а ты убедись, что лошадей напоили и задали им корма.
-Что значит "может быть"?! - взвился денщик, забыв о субординации. - Ежели вы мне не верите , сэр, ежели думаете, что я мог такое допустить, так дайте мне расчет - и дело с концом! Я сызмала в конюхах ходил, уж наверное могу отличить поджог от случайного возгорания, и ни в жисть бы не дал последнему случиться! Ни в жисть, - здоровьем вашего дяди и миссис Перкинс клянусь!

Генри положил руку на плечо Перкинса:
- Успокойся, Боб, - я тебя не обвиняю. Кстати, я заметил, что на сарае перекрыли крышу, - отличная работа!
Перкинс молчал, отведя взгляд, на его лице застыло упрямое выражение рассерженного мула, готового лягнуть несправедливо наказавшего его хозяина. Но Генри никогда не считал себя хозяином Перкинса, он был его другом, а когда-то - мальчишкой, которого Перкинс научил самым важным для мальчишки вещам: ездить верхом, удить рыбу, давать сдачи в драке и никогда, никогда не отступать, даже если противник сильнее.
Генри  обнял Перкинса, как солдат обнимает своего товарища, вместе с которым выбрался из кровавой мясорубки боя, и похлопал его по спине.
Может быть, ему показалось, что денщик шмыгнул носом, а может и нет, но спустя минуту они были у колодца и поливали друга водой из ведер, чтобы смыть с кожи копоть и сажу, и хохотали так, как будто не было ни пожара, ни размолвки. Холодная вода бодрила, но плохо справлялась с жирной копотью, поэтому, кое-как обтершись рубахами, оба вернулись в дом, чтобы разойтись по комнатам и лечь спать. На Генри все еще оставались армейские брюки, прожженные в нескольких местах и мокрые от воды, но приходилось смириться с тем, что придется показаться Элис в таком виде. Пожелав Перкинсу спокойной ночи, Генри пошел наверх, но впомнил, что в его кабинете должен быть халат, в котором он обычно выходил к завтраку. Так оно и оказалось, единственное, что удивило лейтенанта, - то, что халат висел не в шкафу, где он его оставил перед отъездом, а был небрежно брошен на спинку кресла. И пахло от него казармами, а не кельнской водой. Но он не стал задумываться о причинах подобных трансформаций, потому что зверски устал. Генри стащил с себя остатки мокрой одежды, обтерся сухим полотенцем и накинул халат, не завязывая пояс , а просто запахнув его и придержав полы одной рукой.
В спальне, куда он вошел, было темно и он позвал:
- Душа моя, вы еще не спите?
Сбросил халат на пол и нырнул под легкое одеяло, надеясь, что Элис лежит на своей половине кровати.

Генри обнял жену и привлек ее к себе. Как хорошо было снова спать в своей собственной постели, а не в чужом доме или в армейской палатке. Только сейчас он сполна оценил случившееся: ведь их дом мог сгореть дотла!
- Не знаю, душа моя, не знаю... Но Перкинс считает, что это поджог, и твердо стоит на своем. Я сначала подумал, что он хочет выгородить себя, потому что возгорание случилось по его недосмотру, но как следует все обдумав, пришел к выводу, что он прав: кто-то пробрался в наш сад и поджег конюшню снаружи, надеясь, что причиной пожара объявят перепревшее сено в сеннике или в самой конюшне. Такое случается гораздо чаще, чем можно себе представить: спресованное и перепревшее сено или солома начинает тлеть изнутри и в конце концов возгорается, а если конюх еще и курит и случайно выронит уголек из трубки, беды не миновать. Но наш конюх, Шихкар, не курит, а Перкинс поклялся, что как раз накануне пожара в конюшне производилась полная уборка, а подстилки из слежавшейся соломы были заменены на свежие и сухие. Я ему верю, да и Шихкар наверняка скажет то же самое, но тогда возникает вопрос: кому я мог так насолить, чтобы этот человек замыслил столь страшную месть? Если бы не помпа мистера Гримсби, огонь не удалось бы затушить, и он перекинулся бы на дом и остальные строения.  Могли бы погибнуть слуги и Ханна с Перкинсом...
Генри  покрепче прижал к себе Элис: мысль о том, как счастливо они избежали самой страшной беды, билась в его виски и заставляла искать близости жены, которая его всегда успокаивала.

- Вы правы, а мне надо было подумать об этом раньше, - согласился Генри. - Завтра же пойду к мистеру Гримсби и спрошу, где он приобрел помпу. Какое счатье, что мы не нуждаемся в деньгах и можем позволить себе такую покупку! И да, я считаю, что это совпадение: никто не мог знать точной даты нашего возвращени, мы и сами ее не знали. Напротив, я считаю, что если это действительно поджог, то его организатор хотел сделать нам неприятный сюрприз: представьте, как бы мы почувствовали себя, вернувшись домой и увидев руины! Конечно, чаcтично он добился своей цели: конюшню придется отстраивать заново, а еще и тратиться на покупку новой упряжи и сбруи для лошадей* и  пожарной помпы, но это мелочи по сравнению с тем, что могло бы случиться! А я-то мечтал, что мы с вами примем с дороги ванну, быстро перекусим  и вместе почитаем манускрипт, который подарил мне лорд Арлингтон. Увы, придется отложить это до лучших времен...

*Коляска стояла в каретном сарае, поэтому не сгорела, но упряжь, сбруя и прочее, что относилось к лошади Перкинса и гнедым, увы...

- Это манускрипт, написанный древнеиндийским поэтом и ученым, и посвященный любви, - объяснил Генри, теснее привлекая жену к себе. - Но я подумал, что час уже поздний, и мы слишком устали для того, чтобы переводить с листа с санскрита на английский, и к тому же практика лучше теории.
Генри всегда был далек от того, чтобы действовать строго согласно руководствам. Он основательно проштудировал труд капитана Нолана, посвященный тактике кавалерии, однако на практике все часто оказывалось иначе и надо было действовать по обстоятельствам, которые непрерывно и быстро менялись. И хотя многие уроки Нолана, изложенные в его рукодстве для офицеров кавалерии, были бесценны, невозможно было бросаться в атаку, держа перед собой книгу, раскрытую на нужной странице, - это привело бы к невосполнимым потерям и поражению в бою. Любовная схватка в некотором смысле была похожа на кавалерийскую атаку и требовала от мужчины смелости, способности к быстрому и упорному натиску и, как ни странно, способности проявлять немалую гибкость, хотя эта черта была, скорее присуща женщинам, а не мужчинам. Иногда надо было временно отступить, чтобы спустя некоторое время с новыми силами броситься на укрепленные редуты. К счастью, его отношения с Элис не были похожи на тактическую войну двух соперников, но в данный момент они действительно устали и были потрясены тем, что случилось по вине неизвестного поджигателя. 
- Долой сухую теорию, - как кот, промурлыкал Генри, сдувая прядь волос Элис, упавшую ей на лицо. - Я думаю, мы с вами умеем достаточно для того, чтобы получать удовольствие и дарить его друг другу.
И все-таки поцелуй, который последовал за этими словами, был выполнен английским лейтенантом строго по указаниям индийского гуру, и лейтенант нашел этот новый навык  приятным и крайне полезным.

Собственный дом.
Прохладные чистые простыни.
Любимая женщина рядом.
Что еще нужно для счастья? Этим вечером лейтенант лишился части своего имущества, но приобрел нечто гораздо более ценное, - ощущение надежности и незыблемости своего семейного очага. Элис была рядом с ним,  под той же крышей находились Перкинс и Ханна - их с Элис ангелы-хранители и добрые друзья, - в саду стоя спали лошади, спасенные от ужасной погибели в огне.
Мир снова обрел целостность и порядок, - качества, которые лейтенант ценил превыше всего. А еще в этом мире неугасимым пламенем горела любовь:  его любовь к жене и её  - к нему. Из этого ровного и сильного пламени должно было появиться что-то еще более важное, - Генри подумал об этом и улыбнулся, потому что хотя он и не знал, когда это случится, но был твердо уверен, что им с Элис этого не миновать.
Их обнаженные тела сплелись и поплыли по океану в лодке, которую один индийский поэт назвал лодкой любви.

Лейтенант мог бы спать до полудня, но ему предстояла встреча с фельдмаршалом Гоммом, по приказу которого он отправился в служебную поездку в Аллахабад. Поэтому поднялся он с петухами, осторожно, чтобы не разбудить Элис, выбрался из спальни и с помощью Перкинса тщательно побрился, надел запасной комплект формы вместо испорченной на пожаре, сел на оседланного денщиком Султана и оехал фельдмаршалу, который,как всем было прекрасно известно, вставал в пять утра и принимался за дела. Отчитавшись о поездке и передав Гомму ответ от раджи и подарки, Генри также рассказал и о том, как были найдены останки жертв тхагов и о пожаре, случившемся ночью в его доме. Обе эти истории были выслушаны с живейшим интересом, после чего фельдмаршал поинтересовался, не планирует ли лейтенант Кендал получить капитанский патент. Лейтенант ответил, что планирует и уже приступил к подготовке к экзаменам, которые, наряду с деньгами, открывали дорогу к очередной ступеньке его военной карьеры. Фельдмаршал пожелал ему удачи и отпустил с миром, дав недельный отпуск. Да уж, служба в Калькутте напоминала собой сплошной праздник, и предстоящие девять или десять лет казались лейтенанту одним нескончаемым отпуском. В приподнятом настроении он покинул дом фельдмаршала и навестил родные казармы, где был встречен товарищами с радостью. Обменявшись новостями и пообещав, что обязательно увидится с несколькими из них в охотничьем и крикетном клубах, Генри отправился к лейтенанту Томасу, но не застал его дома и оставил ему записку, в которой сообщал о том, что они с Элис вернулись в Калькутту и с нетерпением ждут встречи с ним. О пожаре он ничего писать не стал, решив рассказать об этом прискорбном происшествии при встрече.
По дороге домой Генри заехал в лавку, где торговали итальянским мороженым, и купил для Элис самого лучшего, которое обложили американским колотым льдом и упаковали в деревянный ящичек, выложенный изнутри непромокаемой вощеной бумагой. Лейтенант вернулся к завтраку и сразу же отдал ящичек с мороженым Ханне, попросив, чтобы его подали к столу. Затем он взбежал по лестнице и ворвался в спальню, сгорая от желания снова увидеть жену и заключить ее в объятья.

Генри схватил жену на руки и закружил по комнате, как будто они были не в спальне, а в бальном зале. От потоков воздуха, которые кружились вокруг пары, несколько рисунков, лежавших на краю стола, взметнулись вверх и плавно опустились на ковер большими снежными хлопьями.
- Душа моя, - сказал Генри, смеясь и отпуская Элис, - Я был с докладом у фельдмаршала Гомма, и он настоятельно рекомендовал мне готовиться к экзамену на получение капитанского патента! Я сделал вывод, что скоро какой-то капитан уйдет в отставку и выставит свой патент на торги. Как хорошо, что я узнал об этом первым, - надеюсь, что первым! - но, конечно, я обязательно скажу об этом Джеймсу при встрече. Кстати, я заезжал к нему, но не застал дома, и оставил записку с приглашением на обед. А что у нас на завтрак, кроме мороженого, которое я купил по дороге домой, и которое растает, если вы тотчас не вооружитесь ложечкой и не начнете его есть? Ванильное с кокосовой стружкой и шоколадной крошкой! М-ммм....
Генри провел языком по губам и красноречиво закатил глаза, а потом быстро поцеловал жену в губы, - свежие и мягкие, лучше всякого мороженого!
Впереди был насыщенный день: надо было отправить Перкинса на поиск плотников, которые бы начали возводить новую конюшню, раздобыть строительные материалы, проинспектировать состояние дома и сада. Впрочем, даже беглый взгляд подсказал лейтенанту, что за время их с Элис отсутствия ничего не изменилось: Ханна вела хозяйство с присущей ей методичностью и аккуратностью, все было на своих местах, исключая разве что его учебников, которые чья-то рука оставила валяться открытыми на столе в кабинете. Генри подозревал, что эта рука принадлежала Перкинсу и задумался о том, не решил ли его денщик стать унтер-офицером. Эта мысль его позабавила, и он поделился ею с Элис.