Лейтенант вернулся за кулисы в полном расстройстве чувств. Он уже не разбирал, где явь, а где вымысел, такое впечатление произвел него дарубеждения баронета вкупе с гением Шекспира. К счастью, лейтенанта Томаса за кулисами не было, а Элис находилась с другой стороны сцены, там, где была гримерка для дам. Зато вице-губернаторша упрямо держалась мужской половины закулисья, раздавая указания занятым в пьесе мужчинам, которые не смели возражать первой леди Калькутты и обреченно выслушивали ее замечания и советы. Воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, лейтенант присел на сундук с реквизитом и попытался проанализировать свои чувства. Но у него плохо получалось: в ушах все еще звучали обвинения Яго в адрес Кассио и Дездемоны, образы которых сливались в воображении лейтенанта с его женой и единственным другом. Он упорно припоминал мельчайшие детали их встреч и приходил к неизбежному выводу, что Элис испытывает к лейтенанту Томасу гораздо более сильные чувства, чем дружеская симпатия. Как долго она водила Томаса по розарию во время его последнего визита в их дом! Какими глазами на него смотрела, как улыбалась! И Генри мог бы поклясться, что пожимая ей руку, его друг делал это с тайным умыслом и что они обменивались тайными знаками.
Его мрачные раздумья прервала вице-губернаторша, снова напомнившая ему об обязанностях суфлера. Генри встал с сундука и вернулся на свой пост.

Генри снова пришлось подсказывать Монтано, у которого, как оказалось, почти полностью выветрился из головы текст роли. Поглядывая на лица зрителей, он начал замечать на них признаки усталости и скуки, - да и не мудрено, ведь пьеса была очень длинной, а игра актеров местами неровной, какой всегда отличается игра непрофессионалов. Генри был уверен, что в зале вряд ли найдется человек, который  не читал "Отелло" и не знал всех перипетий сюжета, и потому все с нетерпением ждали, когда второстепенные персонажи закончат разговоры и наступит  драматическая развязка, - одна из тех, которые принесли пьесам Шекспира заслуженную славу.
С облегчением вздохнув с уходом Монтано, лейтенант приготовился к своему последнему выходу на подмостки: близилась сцена поединка между Родриго и Кассио. Впрочем, поединком это назвать было нельзя, поскольку Родриго по наущению Яго подло напал на Кассио со спины. Лейтенанту, эта сцена всегда казалась отвратительной и попиравшей все законы офицерской чести и человеческой порядочности, но сейчас он вдруг ощутил  неукротимое и кровожадное желание поквитаться с лейтенантом Томасом и сжал эфес шпаги так же крепко, как всегда сжимал рукоять кавалерийской сабли.

Генри вышел на сцену деревянной походкой марионетки, чувствуя себя так, как будто его дергал за веревочки кукловод. Но рука его по-прежнему крепко сжимала эфес шпаги и он смотрел на Кассио тяжелым, мрачным взглядом, выискивая наиболее уязвимые места на его теле, как дуэлянт, приготовившийся к поединку. Это было несложно, особенно учитывая тот факт, что ни Кассио, ни сам лейтенант Томас не ожидали нападения. Внезапно его затуманенный ревностью разум охватилисомнения: он вспомнил, как вместе с лейтенантом Томасом ходил в кавалерийские атаки под ливнем русских пуль и ядер, как они кормили вшей в замерзающей и голодающей зимней Балаклаве, и как его друг умел разрядить обстановку и вселить в отчаявшиеся сердца луч надежды какой-нибудь добродушной шуткой.
- Победа или гибель. Помни это
И прочно укрепи свою решимость.
Шепот Яго, стоявшего рядом с ним, заставил лейтенанта стряхнуть с себя ненужные воспоминания.
- Его шаги... Вот он. Умри, несчастный! - выкрикнул Родриго и бросился на Кассио, делая предательский выпад шпагой.*

* Разумеется, промахнулся! свят-свят-свят

Недоумение, отразившееся на лице Джеймса, было таким неподдельным, что Генри пришел в себя и ужаснулся тому, что мог натворить. Поэтому он стоически перенес ответный удар Кассио, - впрочем это был фальшивый удар клинком, - и повалился на сцену, жалобно призывая на помощь и делая вид, что умирает от полученной раны. По-видимому, получалось у него убедительно, поскольку краем глаза он заметил, что несколько дам в первых рядах даже привстали со своих стульев, чтобы лучше видеть происходящее.
На сцену выскочили переодетые слугами актеры и, уложив Кассио и Родриго на носилки, унесли их со сцены. Генри повернул голову к Джеймсу, которого несли вровень с его носилками и протянул ему руку:
- Тывеликолепно играл, дружище, - я даже поверил, все взаправду.
Он мучался от мысли, что Джеймс почувствовал его импульсивное намерение причинить ему вред и не знал, выдержит ли это их дружба.

Генри крепко ухватился за руку Джеймса и встал с носилок. Рукопожатие друга вливало в него новые силы, и  сейчас он уже не мог поверить, что испытывал к Джеймсу враждебные чувства. Неужели на него оказал такое воздействие  Яго, столь убедительно сыгранный баронетом Уайтом? Или сам баронет обладал внутренней силой, которая была способна повлиять на мысли и чувства другого человека? Таким, по воспоминаниям современников, был печально знаменитый граф Калиостро - шарлатан, мошенник и маг, гипнотически влиявший на окружающих и заставлявший их делать под влиянием гипноза несусветные вещи.
- Кто здесь настоящий гений - так это баронет Уайт, - проворчал лейтенант, встряхивая руку друга. - Черт возьми, это будет первый и последний раз, когда я согласился играть в постановке с его участием!
Он все еще мучился от осознания случившегося, но не мог поделиться своими чувствами ни с кем, кроме Элис. А она готовилась к финальной сцене с Отелло.

Вице-губернаторша, по-видимому, действительно была завзятой театралкой, а также неплохо разбиралась в машинерии сцены и использовала все известные способы работы с реквизитом. Декорации на подмостках сменялись по одному мановению ее руки благодаря  дзанни, одетых в одежду темных цветов, - ими были расторопные индийские слуги, вымуштрованные своей мем-сахиб.
Действуя быстро и слаженно, они вытащили на сцену огромную кровать, на которой лежала спящая Дездемона. С того места, где стояли они с Джеймсом, Генри были видны ее опущенные ресницы, покоившиеся на алебастрово-белой щеке, и алые, чуть приоткрытые губы. Элис, исполнявшая роль Дездемоны, действительно казалась спящей.
На сцену вышел Отелло, приблизился к кровати и начал свой монолог. Зрители замерли, внимая каждому его слову. Вице-губернатор полностью погрузился в роль Отелло, и на его лице попеременно сменялись все чувства, терзавшие  мавра: ревность, недоверие, отчаяние, любовь и ярость. Затаив дыхание, Генри смотрел на Отелло и вдруг его молнией пронзила страшная догадка: баронет Уайт, ненавидевший свою племянницу, мог воздействовать на разум вице-губернатора так же, как воздействовал на его разум! А что, если он задумал уничтожить Элис, но чужими руками? Отелло задушит Дездемону или заколет ее кинжалом, а потом все будут говорить, что вице-губернатор просто потерял рассудок под влиянием жаркого климата Индии.
- Умри такою, и тебя я буду, убив, любить. - глухо промолвил вице-губернатор, и Генри сделал шаг вперед, одновременно зачарованный силой его игры и готовый броситься на сцену и оттолкнуть его от Дездемоны.

Генри со все возрастающим волнением следил за развитием действия, а трагическая развязка неумолимо приближалась.
- Он ее убьет! - простонал лейтенант и чуть было не рванул через всю сцену к Генриетте Халлидей, игравшей Эмилию, которая должна была появиться на подмостках сразу после убийства, а сейчас, в ожидании своего выхода, следила за действием из-за кулис на женской половине. Сообразив, что не сможет добраться до нее, не разрушив мизансцены, Генри бросился к сундукам с реквизитом и костюмами и начал распахивать один за одним, копаясь в них и ища хоть что-нибудь, что могло сойти за женское платье. В воздух полетели парики, деревянные мечи и кинжалы, пурпуэны и трико. Наконец он вытащил длинную римскую тогу, окаймленную золотой лентой и напялил ее на себя, дополнив костюм ярко-рыжим париком, по-видимому, предназначавшимся для Нерона.
И как только руки мавра сомкнулись на тонкой шейке его жены, он выскочил на сцену и высоким голосом, в котором звучало отчаяние, прокричал реплику Эмилии:
- Синьор! Синьор! Вы слышите? Синьор!
Если вице-губернатор Халлидей и удивился, услышав вместо ангельского голоска своей дочери возбужденный мужской фальцет, виду он не подал и, не оборачиваясь, ответил словами Отелло:
- Что там за шум? - Жива? Еще жива?
Хоть я жесток, я все же милосерд.
Я не желаю длить твои мученья.
Так, так.
Генри, выучивший назубок все чужие реплики, мысленно послал к черту текст пьесы и, пропустив  целый акт, возопил, отталкивая Отелло от Дездемоны и бросаясь на кровать рядом с ней, чтобы прикрыть ее своим телом:
- Подлость! Подлость!
Так вот в чем дело, вот в чем дело! Вижу.
Я и тогда подумала. О подлость!
Убью себя от горя! Подлость, подлость!
Из-за кулис послышался сдавленный стон, а затем глухой стук падающего тела: это упала в обморок миссис Халлидей, не выдержавшая такого позорного финала постановки.

Генри привстал с супружеского ложа Отелло и Дездемоны и с ненавистью уставился на появившегося Яго. Судя по нечаянной обмолвке самодовольная уверенность баронета Уайта немного пошатнулась.
- Синьоры, разрешите мне сказать: я мужа слушаюсь, но не сейчас! - рявкнула "Эмилия", испепеляя Яго взглядом.
Рядом с Генри на кровать упал вице-губернатор Халлидей, уткнувшись лицом в подушки и пачкая белоснежные наволочки  черными пятнами от жженой пробки, которой было вычернено его лицо. Как ни был взбудоражен Генри, он все-таки заподозрил, что стоны вице-губернатора были вызваны вовсе не отчаянием его персонажа, а попытками замаскировать гомерический смех. Тем временем недоумение зрителей сменилось волной сначала приглушенных, а затем и громких смешков, а после того, как "Эмилия" пихнула Отелло в бок и прорычала: "Лежи! Рычи!", весь зал захохотал, не скрывая своих эмоций.
-Я не узнал вас...дядя... - задыхаясь от смеха, простонал Отелло и снова уткнулся в подушки, содрогаясь всем телом.
Один Грациано, роль которого исполнял майор Маккейн, - невозмутимый и начисто лишенный чувства юмора шотландец из конницы Скиннера, - сохранил подобающее оригиналу пьесы спокойствие и ровным голосом произнес свою реплику:
-Дитя! Я рад, что твой отец скончался.
Твой брак его сразил, боль пресекла
Нить старой жизни. Будь он жив сейчас,
Он, видя это, впал бы в исступленье
И, ангела отринув от себя,
Сгубил бы душу.

-Молчать??!! - кипя от праведного гнева, заорал лейтенант, вскакивая с кровати и путаясь в длинной тоге. - О нет! Я все скажу!
В эту минуту Генри так ненавидел баронета, что мог бы задушить его голыми руками, как Отелло - Дездемону. Обеспокоенный его порывом, вице-губернатор Халлидей привстал с кровати, а майор Маккейн, игравший Грациано, на мгновение лишился своей обычной невозмутимости и сделал шаг по направлению к нему.
-  Пусть Небо, люди, дьяволы, пусть все, все, все велят молчать мне, - я скажу! - проскрежетал Генри, хватая баронета Уайта за грудки и этим невольно давая ему удобную возможность всадить в себя меч, что и требовалось по ходу пьесы. Но он не думал об опасности быть повергнутым разящим ударом. Он поудобнее перехватил баронета под мышки и приподнял его над полом, приблизив его лицо к своему и яростно зашептав ему в самое ухо:
- Я знаю, сэр, что вы задумали недоброе против моей жены. Так знайте: этому не бывать никогда!

- Безмозглый изверг! - парировал Генри словами Эмилии, хотя в пьесе они адресовались Отелло, а не Яго.
Поморщившись от чувствительного тычка под ребра, он не отпустил баронета и не дал ему убежать, как было предписано автором пьесы. Так они и замерли, обхватив друг друга руками, как два кулачных бойца, вошедших в клинч, покачиваясь и испепеляя друг друга взглядами, в которых горела лютая ненависть*
- Падайте... - раздался из-за кулис завывающий голос вице-губернаторши, которая успела очнуться от обморока и с ужасом наблюдала за тем, что происходило на сцене. - Падайте, лейтена...Эмилия!
Вслед за этим до ушей Генри и (увы!) тех зрителей, что сидели в первых рядах, донеслись приглушенные, но смачные ругательства, которым мог бы позавидовать матрос с торгового корабля Ост-Индской компании. В зале творилось нечто невообразимое, и Генри подумал, что такому оглушительному успеху мог бы позавидовать великий Гаррик. Его рыжий парик съехал набок, но он не мог поправить его, потому что не хотел отпускать баронета.

Вконец растерявшийся Грациано застыл с открытым ртом: его следующей репликой была "Упала! Он убил свою жену", но жена Яго совсем не выглядела убитой, и он не знал, что с этим делать. Выручил Монтано, существенно сокративший свою реплику и оставивший от нее лишь самое необходимое:
- Вы - редкий негодяй и гнусный пёс! - сообщил он Яго, подступая к нему и грозно вращая глазами.
- Еще какой!  - поддакнул Генри, понемногу приходя в себя после того, что сказал ему баронет. До него наконец дошло, что он действительно испортил дебют своей жены, нажил непримиримого врага в лице вице-губернаторши и  выставил себя на посмешище перед сливками калькуттского общества. А что подумали о нем фельдмаршал Гомм и генерал-губернатор Дальхузи, и помыслить было страшно. С трудом припомнив финальную реплику Эмилии, он наконец отпустил баронета Уайта, пошатнулся и умирающим голосом простонал:
- Мавр, она была чиста;
Она тебя любила, мавр жестокий.
Клянусь моим спасеньем, это правда.
И вот я с этой правдой умираю.
После чего рухнул к ногам баронета, как подкошенный.

Пока остальные актеры обменивались финальными репликами, приближая долгожданную концовку, на сцене, как тени, появились четверо дзанни и, подхватив "Эмилию" под мышки и за ноги, с трудом потащили за кулисы, где их дожидалась разъяренная вице-губернаторша.
- Поставьте его сюда! - распорядилась она, как будто лейтенант Кендал был не офицером на службе Её Величества, а этажеркой или вольтеровским креслом. Дзанни выполнили ее указание и тут же исчезли, по-видимому, опасаясь, как бы гнев их мем-сахиб случайно не задел краем и их. Лейтенант стоял перед ней, как нашкодивший мальчишка, понурив голову в съехавшем набок парике. Он понимал, что испортил пьесу, и если бы Шекспир был жив и присуствовал в зале, он бы наверняка пришел бы точно в такое же неистовство, как и миссис Халлидей, вложившая в постановку всю свою энергию, душу и немало денег.
Вице-губернаторша тем временем начала медленно ходить кругами, крепко сжимая в руке сложенный веер и бросая на лейтенанта кровожадные взгляды. Этим она напоминала ему акулу, которую они с Элис видели во время своего короткого медового месяца, проведенного на берегу Бенгальского залива. Лейтенант испугался, что дама нанесет ему несмываемое оскорбление действием, на которое он, будучи дженльменом, не сможет ответить, но стоял столбом, поскольку бежать было некуда: его врагиня предусмотрительно приказала слугам поставить его в угол между двумя сундуками, набитыми пыльным реквизитом.
Зловещее молчание затягивалось: по-видимому, вице-губернаторша обдумывала, какую страшную казнь можно измыслить.
- Су-сударыня, - не выдержал Генри. - Миледи!
- Молчать! - свистящим шепотом прошипела миссис Халлидей, взмахнув сложенным веером перед самым носом лейтенанта. - Молчать! Хотя лучше бы вы держали свой рот закрытым раньше, когда были на сцене! Вы больны, лейтенант? У вас в семье бывали случаи душевного расстройства или умопомешательства? Наверняка бывали, и не раз, поскольку такое состояние ума передается по наследству! Вы сумасшедший, сэр, раз совершили то, что совершили, и я упеку вас в местный Бедлам, но сначала вас разжалуют и прогонят сквозь строй!
Генри вспомнил, что почти такими же карами миссис Халлидей не так давно угрожала лейтенанту Томасу, заподозрив его в том, что он собирался нанести ущерб репутации ее дочери.

Из зала донесся нарастающий шум аплодисментов: казалось, что это на берег набегают огромные морские валы, разбиваясь о скалы. Миссис Халлидей вздрогнула и замерла, по-видимому, не веря своим ушам. На ее лице, все еще хмуром и напряженном, появилось недоумевающее выражение, и она открыла было рот, но не издала ни звука. Аплодисменты тем временем переросли в громкие крики "Браво! Браво!!" и за кулисами появилась высокая фигура генерал-губернатора.
- Сударыня! - воскликнул этот обычно сдержанный господин, подходя к  миссис Халлидей. - Какой успех! Какая потрясающая концовка! Свежо, не затерто, а с какой страстью и самоотдачей играли актеры! Поздравляю вас и мечтаю лишь об одном: чтобы вы в самом скором времени порадовали нас еще одной постановкой!
С этими словами лорд Дальхузи склонился над рукой вице-губернаторши и поцеловал ее.
Бледное лицо миссис Халлидей пошло красными пятнами.
- Милорд... - пролепетала она, чуть не плача от облегчения. - Вы так добры... так добры...
Генерал-губернатор распрямился.
- Моя покойная супруга очень любила театр, - сказал он дрогнувшим голосом. - Как жаль, что сегодня ее не было с нами! Я уже высказал свое восхищение вашему мужу и той очаровательной даме, которая играла Дездемону. Но как вам пришло в голову заменить Эмилию мужчиной?  Признайтесь: вы хотели этой сценой напомнить зрителям, что во времена Шекспира все женские роли играли мужчины!
- О да, милорд, - снова пролепетала миссис Халлидей, бросая невыразимый взгляд на лейтенанта Кендала, по-прежнему стоявшего в углу.
- Я плакал от смеха - признался генерал-губернатор. - А фельдмаршал Гомм так и вовсе чуть не задохнулся от хохота.
Генри перевел дух: кажется, дело оборачивалось к немалой для него выгоде.
- Но что же мы стоим здесь? - спохватился Дальхузи и галантно взял миссис Халлидей под локоток.- Вы должны выйти к публике, сударыня, чтобы зрители увидели главную героиню постановки! Ведь это ваши усилия, ваш самоотверженный труд, ваше тонкое чувство прекрасного стали причиной сегодняшнего триумфа!
- Ах, милорд, - только и смогла вымолвить миссис Халлидей и засеменила к выходу на сцену.
Лейтенант закрыл стоявший рядом сундук  и обессиленно опустился на него, сорвав с головы рыжий парик.

Генри поднял голову и улыбнулся:
- Все хорошо, душа моя! Я просто присел отдохнуть. Сюда, за кулисы, только что заходил генерал-губернатор и очень хвалил постановку, особенно отметив ваше исполнение Дездемоны. Но давайте сейчас поедем домой, вы ведь наверняка тоже устали.
Генри встал с сундука и снял с себя тогу, под которой обнаружился привычный мундир.
- Я приказал Перкинсу ожидать нас снаружи в коляске, - добавил он. - Так что мы можем отправляться хоть сейчас!
После спектакля должно было состояться небольшое застолье для исполнителей с участием вице-губернаторской четы, но у Генри не было никакого желания сидеть за одним столом с баронетом Уайтом и слушать его ядовитые подколки. Да и Элис, скорее всего, не хотела встречаться за кулисами со своим дядей.
- Мем-сахиб, - раздался тихий и вежливый голос. - Вам просили передать...
Генри обернулся и увидел двух мальчишек-индусов, державших огромную корзину с цветами: она была так велика, что напоминала одну из клумб в парке вице-губернаторсокй резиденции. Душистые красные и белые розы гордо выпрямляли свои головки, а орхидеи всех форм и расцветок соперничали красотой с крупными цветками османтуса. Генри нахмурился и шагнул к корзине, чтобы прочитать, что написано на карточке, прикрепленной к корзине. Неужто его самые худшие ожидания сбылись и у Элис появился поклонник?
Но, прочитав то, что написано на карточке, он расплылся в широкой улыбке и протянул карточку жене:
- Офицеры моего полка решили выразить восхищение вашей игрой, - сказал он. - И ведь наверняка заранее подготовились!