-Фу-ты ну-ты! - проворчал хирург себе под нос, дожевывая тост и запивая его кофе.
Расплатившись за двойной завтрак, он оделся и вышел на улицу, озираясь в поисках мисс Стоун, которой обещал вызвать кэб. Но девушка уже упорхнула и, как сообщил ему швейцар, именно в кэбе, который он (швейцар) ей и нашел.
Швейцар был пожилым, но представительным мужчиной, судя по выправке - бывший моряк торгового, а возможно, и военного флота. Густые, посеребренные сединой усы, формой и размерами напоминавшие клыки моржа, придавали ему еще более монументальный вид, а прокуренный бас отпугивал мальчишек, шнырявших у отеля в надежде получить пару монет от какой-нибудь добросердечной леди.
- Красивая мисс, - авторитетно заявил швейцар, - Осмелюсь спросить, сэр, англичанки все такие?
- Да, все без исключения, -  подтвердил Огилви, хотя и не считал, что английские женщины блещут красотой. Вот шотландки - другое дело. - Ну разве что одна на сотню попадается ни то, ни сё, а так да: идешь по Лондону, и шею сворачиваешь, столько вокруг красоток.
Сделав напоследок комплимент американкам, он пошел в колледж, небрежно помахивая тростью и в уме составляя план лекции, к которой не успел подготовиться из-за того, что вынужден был непрерывно опекать мисс Стоун.

Огилви с изумлением смотрел на дом: он не ожидал, что мисс Стоун обломится такая громадина. Даже по сравнению со своими соседями, - красивыми каменными особняками в креольском духе, - он казался настоящим дворцом, хотя и  носившим на себе следы времени и безжалостных тайфунов, которые раз в несколько лет терзали Новый Орлеан.
- Поразительно, - согласился он с новой владелицей дома, которая, судя по ее восклицанию и бурным жестам, не находила себе места от радости. - Интересно, кто построил эту громадину: один из ваших родственников или какой-нибудь индийский набоб, которого занесло сюда тайфуном? Поздравляю вас, мисс Стоун!
Домовладелица открыла дверь своим ключом, выданным ей нотариусом, и вошла внурь. Огилви немного подзадержался на пороге, оглядывая улицу: это была одна из тех улиц Французского квартала, которая находилась далеко от набережной, что не умаляло ее очарования. Все дома явно принадлежали состоятельным людям, а тротуар был чисто выметен. В окне соседнего дома чуть сдвинулась занавеска и Огилви успел заметить хорошенькое личико юной черноглазой креолки, которая тут же спряталась за занавеской, поскольку заметила, что незнакомец поднял голову и посмотрел на окно. Огилви решил не смущать красавицу и вошел в дом вслед за мисс Стоун, а за ним уже тащил их багаж чернокожий носильщик, отправленный вместе с ними любезным нотариусом. Пока мисс Стоун рассматривала прихожую, Огилви дал носильщику несколько мелких монет и тот, блеснув белоснежными зубами, что-то сказал по-французски и удалился. Огилви сделал вывод, что его поблагодарили и сразу же забыл о чернокожем, поскольку на сцене появилось новое лицо: особа женского пола, одетая в белое платье и с кожей кофейного цвета. На голове у нее красовалось сооружение из ткани, похожее на тюрбан, - как успел заметить хирург, все чернокожие женщины в Новом Орлеане прятали волосы под такими же конструкциями.*

*К этому обязывал их закон.

Мисс Стоун защебетала по-французски, как канарейка, отчего у Огилви чуть не отвалилась челюсть. Чувствуя себя полным дураком, он все-таки сумел разобрать пару слов, - "учитель" и "чай" и согласно затряс головой, подтверждая, что он - наставник новой домовладелицы и не против выпить чаю.
-Oui, je suis le maître*, - важно промолвил он, тем самым желая повысить свою ценность в глазах прислуги.
Глаза негритянки удивленно округлились, - возможно, виной тому было его неважное произношение. Впрочем, предложение накрыть стол к чаю она тоже отвергла. Огилви уяснил это, уловив в ее скороговорке слово, понятное даже шотландцу.
- Они не пьют здесь чай, - мрачно сообщил он мисс Стоун, хотя в этом не было необходимости, поскольку по-французски она говорила гораздо лучше него. - Впрочем, от кофе я тоже не откажусь.
Рабыня снова выпалила несколько фраз и указала рукой на открытую дверь, за которой угадывалась большая комната, по-видимому, гостиная, из которой вели двери в другие комнаты.**

*Да, я - мэтр
** Многие креольские дома не имели коридоров, комнаты переходили одна в другую, и из каждой был собственный выход или балкон во внутренний дворик наподобие патио.

- Даа... солидное приобретение... - протянул Огилви, усаживаясь в плетеное кресло, которое недовольно скрипнуло под его тяжестью. - И пахнет тут чем-то неуловимо французским, только не пойму, чем.
Хирург потянул носом и вдохнул в себя сложную смесь ароматов, главными нотами которой был запах свежесмолотого кофе и мастики для полов. Впрочем, ощущался и цветочный запах и, повертев головой, он быстро обнаружил его источник, которым являлась большая ваза, доверху заполненная лепестками роз.
- Еще бы кто-нибудь в этом доме говорил по-английски, - пробурчал он. - А врочем, это хорошо, когда слуги не понимают, о чем говорят господа! Так что мы с вами можем свободно разговаривать на любые темы, не опасаясь наушничества со стороны прислуги.
Но его надежды на полную конфиденциальность были тут же разбиты вдребезги: из боковой двери в гостиную вошел мальчик, державший в руках огромный серебряный поднос, на котором гордо возвышался кофейник и стояли две чашки из тончайшего фарфора, источавшие головокружительный запах кофе.
- Добрый день, леди! Добрый день, сэр! - звонко поприветствовал их мальчишка на чистом английском языке и поставил поднос на стол. - Бабушка просила передать, что булочки скоро будут.
Огилви недоуменно уставился на юного слугу, чья кожа была едва ли на тон светлее, чем кожа его бабушки, и пробормотал:
- Образованный молодой джентльмен....Что ж, приятно познакомиться, сынок. А как тебя звать?
- Жозеф, сэр! - отрапортовал мальчишка и поклонился.
- Твои родители служат в этом же доме вместе с твоей бабушкой? - решил уточнить хирург.
- Нет, сэр: мои Ма и Па умерли от черной рвоты пять лет назад, - с грустью промолвил Джозеф. - Тогда много народу померло. Мы с бабушкой и дедушкой тоже болели, но выздоровели.
Огилви вспомнил, что в 1853 году в "Ланцете" сообщалось о том, что в Новом Орлеане разразилась невиданная по масштабам эпидемия жёлтой лихорадки, которую местные жители, судя по словам Жозефа, называли черной рвотой из-за главного симптома болезни, после появления которого, как правило, наступала смерть.
- Сочувствую твоей потере, - искренне сказал он. - И позволь похвалить тебя за прекрасный английский. А теперь иди к бабушке, сынок, и скажи ей, что у нее замечательный внук.
Жозеф сверкнул белыми зубами, поклонился, и пулей выскочил из гостиной.

- Придется вам привыкать к новому статусу рабовладелицы, - добродушно заметил Огилви, попробовав кофе, который оказался крепким и восхитительно пахнущим корицей и кардамоном. Хотя для вас, англичанки, да и для меня тоже, рабовладение кажется пережитком прошлого и какой-то дикостью. К слову сказать, ввоз рабов в Соединенные Штаты был запрещен еще в 1808 году, но работорговцы продолжали тайно совершать свои противозаконные рейсы вплоть до 1812 года, да и сейчас, я думаю, мало что изменилось, хотя свежее пополнение рабов в наши дни, по-видимому, проистекает от высокой рождаемости: я слышал, что очень часто чернокожих продают и покупают целыми семьями, включая младенцев. Но в Новом Орлеане, насколько мне известно из британских газет, существуют не только рабовладельческие аукционы, но и так называемый Code Noir, который регламентирует правильное отношение к чернокожим рабам  и запрещает проявлять жестокость по отношению к ним. Кстати, я не заметил на улицах изможденных чернокожих: все они, на мой взгляд, достаточно упитанны и довольно хорошо одеты. Но не подумайте, что я оправдываю работорговлю, совсем нет! Я считаю, что каждый человек, независимо от цвета кожи, имеет право на свободу. Свобода и здоровье - вот основа для того, чтобы быть счастливым.
Огилви отпил еще глоток кофе и добавил, правда, без особого воодушевления:
- Если вам так неприятно чувствовать себя рабовладелицей, вы всегда можете продать своих рабов на аукционе. Однако где гарантия, что они попадут в действительно хорошие руки? Хм, я совсем выпустил из виду, что вы можете также отпустить их на свободу! Но тут возникает новый вопрос: как они будут жить, не имея крова над головой и профессии?

*Между 1719 и 1731 годами французы ввезли в свои американские колонии около 7000 чернокожих рабов.

Огилви, уже успевший разрезать аппетитную булочку и намазать ее джемом, удивленно поднял голову:
- Я думал, сначала вы... то есть мы вместе осмотрим дом: неужели вам не интересно, сколько тут комнат и как они обставлены? А впрочем, вы - хозяйка, вам и решать. Давайте действительно прогуляемся по городу, посмотрим на улицы и дома, проверим, есть ли поблизости что-нибудь интересное... Главное, чтобы не пошел дождь: в это время года в Луизиане очень сырая и дождливая погода. Наверное, вы заметили, какой был туман, когда наш пароход приставал к пристани.
Огилви нахмурился, рассматривая свое отражение в сияющем боку кофейника: он хотел сразу же после кофе убедиться, что в этом доме для него найдется уютная комната с балконом, выходящим во внутренний дворик. А иначе придется ему тратиться на гостиницу. В Новом Орлеане, как он успел выяснить заблаговременно, собираясь в путешествие, их было несколько, но самыми известными являлись отель "Сен-Луи", находившийся неподалеку от перекрестка Ройал и Тулуз-стрит, и его американский собрат (а лучше сказать - конкурент) - громадный монстр под названием "Сент-Чарльз". Номера там стоили целое состояние и прижимистый шотландец, уже успевший привыкнуть к комфорту Омни Паркер хауса, не хотел выбрасывать деньги на ветер, раз уж ему подвернулась возможность бесплатно обосноваться в доме,  унаследованном мисс Стоун.

Огилви бросил на мисс Стоун косой взгляд. Он и не подозревал, что у нее никогда не было служанки! Правда, он тоже не держал слуг, кроме приходящей два раза в неделю поденщицы, которая убирала его холостяцкую квартирку и взаимодействовала с прачкой на предмет стирки его постельного белья и рубашек. Даже разбогатев, он не изменил своих привычек и обходился все той же поденщицей, разве что теперь она приходила делать уборку трижды в неделю, чему была очень рада, так как стала получать шиллингом в месяц больше.
- Думаю, деньги - не проблема, - отозвался он, вспомнив свой собственный опыт. - Слуги сами придут к вам за ними, когда в доме закончатся продукты. Ваша задача - следить за тем, чтобы деньги экономно расходовались и чтобы не было воровства. Впрочем, я сомневаюсь в том, что рабы воруют у своих хозяев - за это полагается строгое наказание вплоть до порки.
Огилви чуть было не съязвил по поводу того, как мисс Стоун мастерски обращается с плетью, но вовремя сдержался.

И они пошли по анфиладам комнат, рассматривая обстановку, которая свидетельствовала о зажиточности бывших владельцев.
- Обратите внимание, мисс Стоун, - заметил Огилви, постучав ногой по участку навощенного паркета, не прикрытого ковром. - Полы сделаны из кипарисового дерева, поскольку Новый Орлеан построен среди болот, густо заросших кипарисами. Это отменная древесина с прочной сердцевиной. А как блестит! Видно, что полировали от души.
Добравшись до спален, Огилви сразу же забраковал первую из них, поскольку там стояла широкая двуспальная кровать под пыльным балдахином, на которой лежали четки, а на стене висело большое католическое распятие. Все это решительно не подходило холостяку-шотландцу, о чем он и сообщил мисс Стоун. Во второй спальне стояли две кровати, поэтому он отмел и ее. Наконец, войдя в третью, он обвел ее взглядом и вздохнул с видом человека, который смирился с поражением.
- Что ж, раз ничего лучше нет, я, с вашего позволения, займу эту комнату. Вот только кукол надо убрать. Скажите бабушке Жозефа (кстати, надо бы выяснить, как ее зовут), чтобы она их унесла, не то я буду чувствовать себя младенцем.
На ковре, сбоку от высокой односпальной кровати были полукругом расставлены кресла, на каждом из которых сидели куклы в белых платьицах и чепцах. Их миловидные, но абсолютно неподвижные лица вызывали у Огилви смешанное чувство отвращения и тревоги, и он постарался сосредоточиться на других деталях интерьера, которых, впрочем, было немного: простой комод, на котором стояло зеркало, и бюро, настолько крошечное, что пользоваться им мог только ребенок.

Элизабет покинула комнату с видом оскорбленной герцогини, а Огилви вспомнил, что все его баулы остались внизу, у входа. Пришлось спуститься вниз самому, поскольку он не знал, кого позвать на помощь. Вернувшись с вещами в комнату, которую он теперь мог назвать своей, Огилви раскрыл саквояжи и начал вытаскивать из них содержимое и раскладывать его по ящикам комода.
За его спиной раздался шорох, и он обернулся, чтобы посмотреть, не вошел ли кто в комнату. Однако дверь была по-прежнему закрыта, и только одна из кукол оказалась лежащей на ковре. Решив, что случайно задел ее и сбросил на пол, Огилви поднял куклу и снова усадил ее на кресло, чувствуя, что от ее пристального взгляда по спине у него побежал неприятный холодок. Огилви сделал два шага в сторону, но взгляд бессмысленных черных глаз был все так же устремлен на него, как будто он и не менял положения.
- Черт знает что такое... - пробормотал хирург, сделал пять шагов в противоположную сторону и обнаружил, что глаза куклы по-прежнему прикованы к его скромной персоне. Разозлившись, Огилви схватил куклу и развернул ее лицом к спинке кресла, а потом проделал то же самое с остальными двумя.
- Вот так-то лучше, - с облегчением промолвил он и решил немного освежиться перед прогулкой, поскольку у кровати стоял большой кувшин, наполненный водой.
Умывшись, он обтерся полотенцем, которое нашел рядом с кувшином, и, насвистывая веселый мотивчик, обернулся, чтобы взять с кровати чистую рубашку, которую приготовил заранее и аккуратно разложил на покрывале. Полотенце выпало у него из рук: все три куклы снова сидели лицом к нему и смотрели прямо ему в глаза.

Огилви испытал настоящий  шок, увидев, что все три куклы снова таращатся на него своими круглыми глазами, блестевшими, как мокрая морская галька. Он вообще  не любил кукол, и радовался, что родился мужчиной и в детстве ему не пришлось играть с этими странными и противоестественными подобиями людей. А восковые фигуры из музея мадам Тюссо и вовсе вызывали в нем суеверный ужас: однажды посетив этот музей, он поклялся себе, что больше никогда не ступит на его порог. Уж лучше иметь дело с трупами, - те, по крайней мере, точно не оживут, а вот куклы казались ему способными на это, - почему, он и сам не знал. Огилви попытался мыслить рационально, и его мозг тут же услужливо изобрел логическое объяснение произошедшему. Наверняка над ним кто-то подшутил, - скорее всего, Жозеф, как и все мальчишки, склонный к жестоким шуткам. Огилви прекрасно помнил, как сам он, будучи мальчишкой, подкладывал в постель кухарки живых лягушек, которых она боялась до смерти, а уж что он и его однокашники по хирургическому колледжу вытворяли в анатомическом театре, об этом ему и вспоминать было стыдно. Шутка Жозефа была, в сущности, невинной, но Огилви предпочел бы, чтобы ему в постель подсунули живого ужа, настолько напугал его вид кукол. Наверное, мальчишка подглядывал за ним в замочную скважину, а затем, когда он повернулся спиной к двери и начал умываться, бесшумно пробрался в комнату и вернул кукол в прежнее состояние. Другого объяснения быть не могло, и на этом Огилви успокоился.
Высокое французское окно смотрело на внутренний дворик, и он раздвинул шторы и вышел на балкон, обнесенный искусно сделанной кованой оградой, изображавшей початки кукурузы. Его взгляду открылся прекрасный вид: мощеная плиткой площадка с небольшим фонтаном, окруженным магнолиями и азалиями, которые уже начали цвести, несмотря на то, что была только середина февраля. Огилви с наслаждением втянул в себя напоенный весенним ароматом воздух и сказал себе, что Новый Орлеан - удивительный город, в котором хочется остаться навсегда.

Огилви вдоволь налюбовался фонтаном и магнолиями и вернулся в комнату, закрыв за собой створки окна. Элизабет наверняка еще разбирала свои вещи, а ему заняться было решительно нечем. Решив немного вздремнуть, хирург повернулся к кровати и остолбенел: все три куклы лежали поверх покрывала голова к голове и смотрели на него. На этот раз Огилви не раздумывал долго. Подскочив к двери и распахнув её настежь, он заорал так, что с каминной полки чуть не свалился стеклянный колпак, прикрывавший одинокую восковую розу:
- Жозеф! Жозеф!!!
В дверях противоположного конца пустой комнаты, на пороге которой он стоял, появилась чернокожая рабыня с тазом и кувшином в руках. От крика хирурга она вздрогнула и выронила таз из рук. Вода растеклась по ковру и тут же впиталась в ворс, оставляя на нем темные влажные пятна. Рабыня с недоумением смотрела на хирурга, но недоумение быстро сменилось гневным и недовольным выражением. Впрочем, Огилви было наплевать, и он продолжал бушевать, призывая на голову ее внука все кары небесные. Наконец сообразив, что мальчишка успел где-то спрятаться, а рабыня не понимает ни слова из того, что он говорит, Огилви еще сильнее повысил голос и рявкнул:
- Мисс Стоун! Где вы? Найдите управу на своих рабов!

Огилви постарался взять себя в руки.
- Что случилось? - повторил он. - Внук этой вашей горгульи насмехается надо мной, вот что случилось!
Он бросился обратно в комнату, схватил одну из кукол и вернулся к Элизабет, потрясая куклой перед ее носом.
- Видите? Это кукла. Куклы не могут двигаться по своей воле, а эти перемещаются по всей комнате! И я знаю, что это - дело рук Жозефа!
Огилви еще раз встряхнул безвольную тряпичную фигурку, одетую в сорочку из белого муслина, и почувствовал, что она набита рисом*. Отчего-то это открытие вселило в него еще большее отвращение к кукле, и он швырнул ее обратно на кровать к двум ее товаркам, так же смирно лежавшим на его подушке.
Он хотел снова потребовать, чтобы рабыня тотчас унесла из его спальни кукол, но вдруг передумал. Он сам их выбросит или спрячет с глаз долой куда нибудь в такое место, где Жозеф не сможет их найти. Наверняка в этом доме есть пыльный чердак, на котором старые хозяева хранили ненужное барахло, - вот туда он их и отнесет!
- Вы ошибаетесь, сэр, - раздался мужской голос, звучавший мягко, но уверенно. - Мой внук не мог сделать то, в чем вы его обвиняете: полчаса назад я отправил его на рынок за свежими креветками, и он еще не вернулся.
Огилви перевел взгляд на говорившего и увидел пожилого худощавого негра, - по-видимому, мужа рабыни и деда Жозефа. По-английски он говорил так же превосходно, как и его внук, из чего Огилви заключил, что именно он и обучил Жозефа языку. Одновременно с этим его обожгло осознание того, что негр слышал, как он назвал его жену "горгульей". Понадеявшись на то, что это слово не входит в лексикон раба, Огилви тем не менее почувствовал, как по его лицу разливается жаркий румянец стыда.
- Хорошо, - неохотно признал он. - Но тогда объясни мне, почему эти куклы двигаются.
Рабыня вдруг быстро заговорила, глядя на своего мужа, а он, внимательно ее выслушав, перевел ее слова Огилви:
- Моя жена утверждает, сэр, что когда она последний раз прибиралась в этой комнате, кукол там не было. Она никогда их раньше не видела в доме и не знает, откуда они появились. Но она уберет их, если вам угодно.
- Час от часу не легче, - пробормотал хирург, бросив хмурый взгляд на Элизабет. - Нет, мне это не угодно! Оставьте их в комнате, я сам со всем этим разберусь! Кстати, как тебя зовут, любезный? Тебя и твою жену?
- Меня зовут Эркюль**, - ответил ему негр, - А мою жену - Накато.
- Отлично, вот и познакомились, - сказал Огилви и снова взглянул на Элизабет. - Мисс Стоун, вы готовы к прогулке? Мне не терпится выйти на свежий воздух.

*До появления плюшевых медведей в Новом Орлеане мягкие игрушки набивали рисом.
** В Новом Орлеане было принято давать рабам французские имена

Огилви, все еще внутренне негодовавший на приключившийся с ним инцидент, захватил свою трость, надел цилиндр и спустился вниз, чтобы подождать, когда к нему присоединится Элизабет. Рассматривая себя в большое зеркало, висевшее в прихожей, он с удовлетворением заметил, что выглядит как настоящий денди в своих клетчатых брюках и ладно скроенном сюртуке, облегавшем его фигуру. Пальто он надевать не стал: в Новом Орлеане, несмотря на то, что был февраль, погода стояла хотя и сырая, но теплая, не в пример Бостону. Пока он любовался своим отражением, с рынка вернулся Жозеф с корзиной в руках.
- А ну-ка постой! - задержал его Огилви, видя, что мальчишка собирается улизнуть на кухню. - Ты что-нибудь знаешь о куклах, которые находятся в моей комнате?
Жозеф вытаращил на него глаза:
- О какой комнате вы говорите, сэр? Наверху их много, и я не знаю, в которой вы поселились. А впрочем, никаких кукол я в этом доме отродясь не видел. Да и кому они нужны? Кроме меня, детей тут никогда не было, а я в куклы не играю. Извините, сэр: меня бабушка дожидается. Она будет готовить гумбо, и ей позарез нужны креветки.
И мальчишка улизнул, оставив Огилви недоумевать на тему, что же все-таки это все значило. Если бы куклы не были набиты рисом, он бы решил, что они - одни из тех автоматонов, при помощи которых фокусники надували доверчивую публику. Но внутри них точно не было никаких потайных механизмов, - один лишь рис, шуршание которого напомнило Огилви шорох змеи, приближающейся к своей жертве. Содрогнувшись от омерзения, Огилви снова посмотрел в зеркало, поправил цилиндр и грозно нахмурился. Он спрячет этих мерзких созданий с глаз долой как только вернется с прогулки.

- Пешком, конечно, - сказал Огилви, открывая входную дверь и пропуская вперед мисс Стоун. - Мы ведь хотим поближе познакомиться с Французским кварталом, не так ли? А у меня в кармане  карта, а в голове - масса информации, которую я почерпнул из путеводителей и книг, готовясь к этой поездке. Кстати, прекрасная шляпка, мисс Стоун, - в ней вы произведете фурор даже несмотря на то, что дамы Нового Орлеана  - записные модницы и славятся своей приверженностью парижскому шику!
Выйдя на улицу, он повел свою спутницу по направлению к Орлеанской улице, которая располагалась между Ройал-стрит и Бурбон-стрит, на которой стоял их дом.
- Сейчас вы увидите одну из главных достопримечательностей Французского квартала, - Орлеанский театр, - предупредил хирург. - Он был открыт в 1815 году и в нем даются оперы на французском языке. На его сцене пела сама Зонтаг, можете себе это представить? В городе есть еще один оперный театр - театр Святого Чарльза, и в нем представления идут исключительно на английском. Но пока что он не может конкурировать с Орлеанской оперой, прежде всего потому, что рядом с ней находится бальный зал, в котором устраиваются самые грандиозные балы, в том числе квартеронские, хотя в основном квартеронки предпочитают Зал Конде, который находится на углу улицы Шартре и Мэдисон-стрит. Также в опере есть игорный зал, куда стекаются все, кому, как утверждает пословица, не везет в любви, но везет в азартных играх. Думаю, я загляну туда как-нибудь вечерком.