Великий Ганг с его многочисленными притоками был не только священной рекой, но и главной торгово-транспортной артерией Индии, по которой переправлялись тяжело груженые лодки и баржи с хлопком-сырцом, индиго, древесиной ценных пород, опиумом, предназначенным для продажи в Китае, маслами и пряностями, лошадьми, сахаром и тканями. К услугам пассажиров, желавшим добраться из Калькутты в Аллахабад, было два вида транспорта: плоскодонные, крытые яркими тентами баржи с шестнадцатью каютами каждая,  которых тянули за собой вверх по течению быстроходные паровые катера, и лодки, напоминавшие  королевские барки на Темзе, с той только разницей, что помимо гребцов на них были мачты и паруса - на одних скромные, как на крошечной шхуне, другие же могли похвастать парусным вооружением брига, сошедшего со стапелей Лилипутии. Генри выкупил каюту первого класса на барже, хотя её стоимость составляла триста рупий плюс оплату трехразового питания в размере трёх рупий в день на человека. Спиртное на борту составляло отдельную статью расходов и цены на него были заоблачными, поэтому, зная о равнодушии Элис к горячительным напиткам, Генри просто взял с собой из дома несколько бутылок бордосского кларета и отменной испанской мадеры, сочтя, что им с Перкинсом этого количества хватит за глаза на три недели пути вверх по реке. Перкинс поворчал насчет спирного и втайне от Ханны прихватил с собой пару бутылок бренди. Если бы лейтенант путешествовал с одним только Перкинсом, то, разумеется, не стал  бы входить в такие расходы и отправился в Аллахабад на двенадцативесельной лодке, стоимость проезда на которой составляла всего три рупии и восемь анн в день, и тем же манером вернулся бы обратно, чтобы сократить время, проведенное в дороге и побыстрее оказаться дома. Однако он хотел, чтобы Элис посмотрела на жизнь другой Индии, радикально отличавшуюся от той, что они ежедневно наблюдали в богатых кварталах Калькутты, и поэтому было решено, что обратный путь они проделают верхом на лошадях, а Перкинс с Ханной вернутся в Калькутту на гребной лодке в сопровождении внушительного багажа: в Аллахабаде было, что купить, и Генри не питал сомнений насчет того, что его жена пополнит и без того внушительные запасы постельного белья.
До Аллахабада они добрались без особых приключений в окружении соотечественников: двух миссионеров,  четверых служащих Ост-Индской компании, переезжавших на новое место службы со всем своим скарбом, женами и  детьми, вдового майора иррегулярной бенгальской пехоты, путешествовавшего с двумя незамужними сестрами, скучными, как передовица Таймс, и холостого седоусого полковника, следовавшего в аллахабадский гарнизон в сопровождении арабского жеребца. В Аллахабаде, полюбовавшись на форт, возведенный в 1583 году Акбаром, одним из императоров Великих Моголов, супруги отправились в дом командующего гарнизоном, где им предстояло провести пять дней, оставшихся до Рождества, и отпраздновать само Рождество, после чего отправиться в обратный путь на лошадях, которых они привезли из Калькутты.

Покуривая неизменную сигару, Генри прогуливался под окнами комнаты, в которой Элис наводила последний лоск на свой и без того идеальный облик. Через настежь распахнутые окна он видел светлый силуэт жены и то, как она, спасаясь от  лучей солнца, то и дело меняет положение, то приближая свое хорошенькое личико к большому зеркалу, то слегка отклоняясь и прикрываясь ладонью. Отчего-то ему вспомнился Диоген, попросивший македонского царя не заслонять ему солнце. В данный момент, однако, он с удовольствием поступил бы, как Александр, и постарался занять такое положение, чтобы создать собой преграду между женой и мешавшим ей светилом, однако солнце в этих краях светило настолько ярко, что нечего было и думать о том, чтобы его заслонить. 
Вздохнув, лейтенант продолжил прогулку по короткой прямой, стряхивая сигарный пепел на побуревшую траву и разглядывая подъездную дорогу к дому и чугунные ворота, увитые гирляндами из живых цветов – уступка жаркому климату и скромная лепта, которую вносили в празднование Рождества туземные слуги. Точно также был украшен и ствол высокой кокосовой пальмы, росшей неподалеку от входа в дом. Впрочем, если вдуматься, такое праздничное убранство больше соответствовало духу Рождества, - ведь Христос родился не в заснеженной Англии, а в Иудее, где снега никогда не бывало. К лейтенанту подбежал смуглый мальчишка и протянул ему блюдо с местными сладостями, глядя на лейтенанта снизу вверх большими влажными глазами, похожими на глаза олененка. Лейтенант уже был предупрежден, что в таких случаях надо давать bakshish, и взяв с блюда сладкий шарик, обсыпанный кокосовой стружкой, протянул юному волхву несколько рупий – поистине царское вознаграждение. Рано утром, когда весь гарнизон Аллахабада собрался в церкви Святой Троицы, он уже сделал пожертвование и наблюдал за тем, как каждый офицер опускал несколько монет на серебряное блюдо для подаяний. Это был обычай, строго соблюдавшийся в Индии, и, как слышал Генри, на Рождество и Пасху собирались огромные суммы, которые затем шли на благотворительность.* Аллахабадская церковь Святой Троицы была построена в 1839 году, освящена епископом Дэниэлом Уилсоном в 1841 и своим обликом полностью повторяла лондонскую церковь Святого Мартина-в-полях: портик поддерживали восемь внушительных колонн, каждая в сто двадцать пять футов высотой, а колокольня была выдержана в готическом стиле. После службы все разошлись по домам и армейским баракам, чтобы позавтракать, а спустя несколько часов снова собраться в здании любительского театра, чтобы посмотреть короткую рождественскую постановку,  роль Девы Марии в которой по стечению обстоятельств неожиданно досталась Элис.  Впрочем, ничего неожиданного в этом не было: несмотря на то, что все леди Аллахабада были молодыми и привлекательными, Элис сияла среди них, как Вифлеемская звезда, вызывая в Генри смешанные чувства гордости и ревности, поскольку мужская часть гарнизона поедала её жадными взглядами, разжигавшими в нем греховное желание ввязаться в дуэль в разгар рождественских праздников.
Генри отшвырнул окурок сигары и глубоко вдохнул свежий, бодрящий воздух: климат Аллахабада считался здоровым и даже целительным в отличие от климата Калькутты, построенной среди малярийных болот, а сейчас к тому же был сухой и довольно прохладный сезон, когда температура воздуха редко превышала семьдесят градусов** Подойдя к окну, он заглянул в комнату и шутливым тоном произнес:
- Душа моя, я истомился в ожидании. И ведь вы не хотите пропустить свою очередную минуту славы, опоздав к началу спектакля?
Два месяца назад Элис произвела фурор в Калькутте, исполнив роль Дездемоны в паре с Отелло, которого играл вице-губернатор Бенгалии, и сейчас у нее была прекрасная возможность повторить свой триумф. Генри опустил руку в карман армейских брюк, где лежала небольшая плоская коробочка с его рождественским подарком жене, который он собирался преподнести ей сразу после спектакля.

*Например, в 1812 году на Рождество в кафедральном соборе Калькутты было собрано 6,000 рупий – почти 700 фунтов по тогдашнему курсу – колоссальная сумма!
**По Фаренгейту, то есть примерно +21 по Цельсию.

- Вы правы, - серьезно ответил Генри. – Я ждал такого ангела, как вы,  и счастлив от того,  что судьба была ко мне благосклонна, устроив нашу встречу в доме вашего дяди, пусть ее обстоятельства и были крайне неблагоприятными, а обстановка – мрачнее некуда, хотя это и был канун Рождества. И как радостно, что нынешнее Рождество мы встречаем совсем в другой обстановке!
В коляске они устроились друг напротив друга, что дало Генри возможность любоваться женой и удивляться, как много места занимает такая миниатюрная женщина благодаря пышным юбкам, закрывавшим все сиденье. Впрочем, для участия в рождественской мистерии Элис предстояло переодеться в гораздо более скромное платье. Добравшись до здания, отведенного под любительский театр, супруги прошли в просторный зал, где находилась сцена и были рядами расставлены стулья для зрителей. В глубине сцены стояла в горшке небольшая пальма, увитая разноцветными лентами из бенаресского шелка и парчи-ямдани, расшитой серебряными и золотыми нитями.
Элис упорхнула за кулисы, чтобы переодеться в костюм Девы Марии, а Генри занял один из стульев в первом ряду и приготовился терпеливо ждать начала представления. Обводя рассеянным взглядом зал, украшенный гирляндами из цветов олеандра, он думал о том, как обстоятельно устроена жизнь британцев в Аллахабаде. Кроме любительского театра в гарнизоне был офицерский клуб с бильярдом и библиотека с довольно неплохим выбором книг, а на балы и званые обеды, устраиваемые командующим гарнизоном и его супругой, приезжали офицеры с женами из ближайших к нему гарнизонов, расквартированных в Чунаре, Мирзапуре и Пертабгуре. В целом Аллахабад был приятным местом с исключительно здоровым климатом, живописными окрестностями и дружелюбно настроенным обществом, свободным от снобизма, свойственного калькуттцам. Размышления лейтенанта были прерваны появлением полковника Гарриса, являвшегося главным распорядителем сегодняшнего действа. Именно его жену, которую свалил очередной приступ малярии, и заменила в постановке Элис. Полковник утер платком взмокший лоб и обратился к Генри:
- Лейтенант Кендал! Сам Бог вас мне послал. У нас новая непредвиденная замена: майор О’Келли, исполнявший роль Мельхиора, не сможет принять участие в спектакле из-за обстоятельств непреодолимой силы.
Гаррис оглянулся и, удостоверившись в том, что поблизости никого нет, наклонился  и прошептал в самое ухо Генри:
- Старина О’Келли слишком много принял на грудь вчерашним вечером, - водится за ним такая слабость. Сможете заменить его в роли Мельхиора? Там особо и делать нечего: только подойти к Деве Марии и положить к ее ногам дар от волхва.
Генри хотел было отказаться, но вдруг сообразил, что ему подворачивается прекрасная возможность вручить подарок Элис прямо на сцене.
- Буду счастлив оказать вам услугу, -промолвил он и поднялся со стула.
Гаррис просиял:
- Тогда поспешите за кулисы и переоденьтесь!

Закулисье любительского театра оказалось гораздо более внушительным по размерам, чем предполагал лейтенант, и представляло собой настоящий лабиринт из проходов и закоулков, заставленных разномастным реквизитом. Пробираясь сквозь ряды пыльных декораций, ящиков и фигур-обманок, с чрезвычайным мастерством  нарисованных на деревянных досках,  лейтенант налетел на ярко раскрашенный задник, на котором был нарисован морской залив со стоявшим на якоре парусником, и чуть было не проделал в нем дыру. Вполголоса чертыхнувшись, он отряхнул с себя пыль и мелкие частицы осыпающейся краски и стал пробираться дальше, как вдруг услышал жалобное блеяние и навстречу ему вышел ягненок, - явно один из участников мистерии. За ним показался второй, а затем и третий, и все они дружно обступили лейтенанта, тыкаясь курчавыми мордочками ему в ноги.
- Господи Иисусе! – ошеломленно пробормотал Генри, изумляясь фантазии и смелости постановщика. – Сколько же вас здесь? Судя по всему, младенец тоже будет настоящий!
Возможно, он еще долго  плутал бы за кулисами, если бы не натолкнулся на исполнителя роли Бальтазара, - уже знакомого ему по репетициям корнета иррегулярной пехоты. Корнет любезно проводил его в тесное помещение, служившее гримеркой для мужчин-актеров, и помог облачиться в длинную хламиду поверх драгунской униформы, после чего вручил ему посох, тюрбан и сверток, обмотанный шелковой тканью. Надев тюрбан, Генри вспомнил о лейтенанте Томасе, который в их последнюю встречу шутил о том, что был бы не против обзавестись таким головным убором.
- А что внутри? – спросил он Бальтазара, вертя в руках сверток, и в ответ услышал, что тот набит обрывками ткани и старых газет.
- Прекрасно, - пробормотал Генри и, как только Бальтазар отвернулся, чтобы поправить перед зеркалом фальшивую бороду, быстро сунул под складку шёлковой обмотки коробочку, в которой лежал рождественский подарок для Элис – брошь, по форме напоминавшая  Вифлеемскую звезду. Её лучи были усыпаны бриллиантами, а в центр вставлен крупный дымчатый топаз.

Бальтазар, Мельхиор и Каспар, - три волхва, представленные корнетом, лейтенантом и полковником, - столпились у выхода из кулис, ожидая, когда им можно будет появиться на сцене. Генри, не отрываясь, смотрел на Элис, сидевшую с младенцем на руках в окружении ягнят, вызывавших в зале сдавленные смешки: малыши бродили по загончику и жалобно блеяли, явно мешая хористам, которые, тем не менее, старались вовсю. Но присутствие на сцене Девы Марии, пусть и в облике обычной смертной женщины, делало  картину удивительно возвышенной. Генри сглотнул, почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы: Элис была так хороша и выглядела такой умиротворенной и невинной, что, казалось, сошла с картины одного из испанских художников, а ее светлые волосы, отливавшие золотом в свете свечей, создавали вокруг ее головы ореол, напоминавший нимб.
- Как только появятся верблюды, и нам выходить, - предупредил его  Бальтазар.
Генри вздрогнул и обвел недоуменным взглядом сцену, с содроганием представив появление живых верблюдов: он еще помнил тягучие и трубные крики, оглашавшие пустынный пейзаж во время их с Элис злополучного путешествия в Петру. Однако почти сразу же понял, что имел в виду корнет: на огромном щите из неокрашенного дерева, служившего задником сцене, появилась картина, производимая волшебным фонарем: высокие пальмы и барханы, над которыми засияла Вифлеемская звезда. Впрочем, звезда была почти настоящая: из потолочного люка на тонкой, но прочной веревке спустили лампу, внутри которой ярко горела толстая восковая свеча.
Пальмы и барханы сменились изображением каравана верблюдов, навьюченных тюками. Животные двигались, покачиваясь в зыбком мареве пустыни. Генри, замерев, с восхищением смотрел на ожившую картину. Ему лишь дважды довелось стать свидетелем использования волшебного фонаря: на лекции  в Географическом обществе Лондона, во время которой докладчик иллюстрировал свои объяснения картинками, и второй раз – на ярмарке, где выступал какой-то заезжий французский фокусник, чьего имени лейтенант не запомнил.
- Это майор Кларк из инженерного полка придумал, а вечером он будет детям показывать живые картинки из Библии, - шепотом, в котором сквозил почти детский восторг, объяснил ему корнет. Генри искоса на него взглянул: корнет был совсем юным, и длинная фальшивая борода смотрелась на его гладком румяном лице довольно нелепо.
- Пора! – скомандовал полковник, исполнявший роль Каспара, и первым вышел на сцену, держа в руках огромный, ярко начищенный медный сосуд,  симолизировавший мирру и ладан. За ним потянулись остальные волхвы. Генри дождался своей очереди и, низко поклонившись Деве Марии, положил к ее ногам сверток.
- Разверните после спектакля! – прошептал он ей на ухо и, пятясь, отошел обратно к кулисам.
За ним последовал Бальтазар, задержавшийся рядом с Девой Марией гораздо дольше Мельхиора и Каспара, и Генри не мог его в этом винить: на лице корнета, когда он оказался рядом с Элис, застыли такое наивное обожание и почти религиозный восторг ее красотой, что было бы грешно ревновать к мальчишке.
Все представление заняло от силы четверть часа, и когда хор замолчал, зал взорвался аплодисментами.

Генри молча поцеловал руку жены и прижал ее маленькую ладошку к своей груди. В саду, окружавшем театр, собралось так много публики, что он решил оставить все разговоры на потом, хотя и знал, что ждать придется довольно долго: по установившейся традиции супругов не усаживали рядом за обеденным столом, и ему, скорее всего, предстояло в продолжение долгой трапезы развлекать разговорами чужую жену или сестру или выслушивать непритязательные армейские шутки какого-нибудь подвыпившего майора или полковника.
Внезапно оживленные разговоры стихли: на лужайке появился индус в ярко-красном тюрбане и стал низко кланяться во все стороны, прижав сложенные ладони к груди. Двое слуг вынесли большую корзину и поставили ее на траву.
- Леди и джентльмены! – раздался густой, сочный бас командующего гарнизоном, комиссара Честера*. – До начала обеда осталось не более четверти часа. Скоротаем оставшееся время при помощи короткого представления, которое покажет м-мм...,- командующий развернул клочок бумаги и прочитал, тщательно выговаривая слова, - Факир Тахир Шах из Кашмира. Фокус, который вы сейчас увидите, называется «Лестница в небо». Джентльмены, прошу вас поддерживать стоящих рядом дам: были случаи, когда во время демонстрации этого трюка зрительницы падали в обморок от м-мм...восхищения.
Индус в тюрбане снова поклонился и откинул крышку корзины, из которой выбрался мальчуган лет восьми, державший в руках свернутый кольцом тонкий канат. Генри, принявший предупреждение командующего гарнизоном  близко к сердцу,  на всякий случай покрепче стиснул локоть жены.
Факир  забрал у мальчика свернутый канат и произнес несколько трескучих фраз на языке, который Генри не смог определить.** Из корзины повалил густой дым, хотя никто не разжигал в ней огонь, а факир, раскрутив над головой канат, закинул его прямо в небо, - так высоко, что другой его конец исчез из видимости. Мальчик поклонился зрителям и с ловкостью обезьяны начал взбираться вверх по канату, который, к изумлению зрителей, застыл в воздухе, как длинный бамбуковый шест. Дым продолжал клубиться, поднимаясь все выше и окутывая канат, но не затрагивая мальчика, который продолжал взбираться вверх, становясь все меньше и меньше, как удаляющийся к горизонту корабль. Наконец он полностью исчез, оставив зрителей в полном недоумении. Некоторые дамы вскрикивали и все без исключения, забыв о приличиях, тесно прижимались к своим спутникам, желая найти в них опору. Генри показалось, что прошло несколько минут прежде чем факир снова заговорил на том же непонятном языке, выкрикнув какой-то приказ, и в то же мгновение все увидели мальчика, спускавшегося вниз по канату. Некоторое время ошеломленные зрители молчали, но когда босые ноги маленького артиста коснулись земли, раздались аплодисменты и громкие крики восхищения. Не кричали и не хлопали лишь двое англиканских священников, на лицах которых были написаны глубочайшее неодобрения и даже отвращение.
Мальчик вытащил из корзины, над которой все еще курился легкий дымок, большую шляпу европейского фасона и стал обходить зрителей, собирая вознаграждение. Факир шел рядом с ним, расточая улыбки и кивая всякий раз, когда в шляпу со звоном падала очередная монета. Генри вытащил несколько рупий и уже приготовился опустить их в шляпу, как вдруг факир выбросил вперед руку, накрыв ладонью горку монет, и уставился на лейтенанта взглядом, в котором плескался самый настоящий ужас. Он что-то быстро сказал своему юному асистенту и тот, тоже бросив на лейтенанта боязливый взгляд, потупился и негромко произнес на английском:
- Мой господин сказал, что не примет от вас денег, сахиб. А вам советует опасаться платка.
- Платка? Какого еще платка? – воскликнул Генри, с изумлением глядя на мальчугана.
- Жёлтого платка, сахиб, - ответил тот и заторопился к следующему подателю рупий.
Генри спрятал монеты обратно в карман и обернулся к Элис:
- Позвольте проводить вас к столу, душа моя? - предложил он, хотя голос его все дрожал от негодования, таким дерзким и неуместным для праздника показался ему поступок факира.

*Историческое лицо, командовал гарнизоном во время восстания сипаев в 1857-59 гг.
** Возможно, санскрит