- Не упущу! - на английском заверил друга Генри, будучи уверенным в том, что тот имеет в виду курицу-пеструшку, и полез за деньгами, сочтя, что должен отплатить полковнику Вьено благодарностью за сытный обед, пусть даже и косвенно. Но маркитантка опередила его.
- А! Вы хотите Полетту, месье? - с некоторым разочарованием в голосе промолвила она, встряхивая хохлаткой и глядя на лейтенанта Томаса так, как будто хотела его съесть. - Так и быть: за пять шиллингов получите и её, и Сюзон. Я  каждой своей курочке даю имена: кроме бедняжки Полетт и милашки Сюзон, у меня еще есть Жоржетта, Колетта и Мария Антуанетта, - все мясной породы фавероль. А как насчет дюжины свежайших яиц, месье? Всего-то шесть пенсов за дюжину!
- Боюсь, мы и наши не довезем до английской ставки в целости и сохранности, - пробормотал себе под нос Генри и громко добавил, - Увы, мадемуазель! Мы с лейтенантом Томасом путешествуем верхом...
- За два пенса я дам вам корзинку для яиц, месье, и вы приладите ее к луке седла! Ну как, по рукам? Мой фургон неподалеку отсюда: вон за теми палатками. Ой, а бренди вам случайно не нужен?
- Нужен, еще как нужен, мадемуазель!
- Тогда следуйте за мной к фургону, а то у меня ноги заледенели: выскочила вслед за Полетт без сабо...
Маркитантка развернулась, и небрежно помахивая  убиенной Полеттой, направилась в сторону палаток.
Генри благодарно взглянул на Джеймса:
- Умеешь ты торговаться! Две курочки по цене одной - невероятно выгодная сделка!

Генри недоуменно взглянул на друга: зачем же ему переплачивать за еще одну курицу вдвое, когда они уже сговорились о разумной цене? Пожав плечами, он направился следом за мадемуазель Софи, справедливо ожидая, что Джеймс последует за ним. Свою арабскую кобылку он оставил привязанной у офицерской столовой, чтобы не возиться с упряжью у фургона маркитантки.
Внутри фургона было на удивление чисто и жарко: в маленькой походной печурке ярко пылал огонь, сверкая за железной заслонкой, в другом конце фургона стояла жаровня с углями. Софи вытерла босые ноги о коврик и по застеленному сухой соломой полу подошла к небольшому вольеру, в котором теснились четыре курицы и гордый петух, украшенный кавалерийскими шпорами.
- Вот они, мои красавицы! - с гордостью сказала Софи, открывая дверцу вольера. - Правда, я маху дала, когда обзавелась мясной породой: яиц они меньше дают, чем несушки, но бульон из них наваристый, да и кассероль - пальчики оближешь! Эх, Сюзон, Сюзон...прощай, моя голубка!
Генри отвернулся, чтобы не стать свидетелем очередной казни: несмотря на то, что саблей он орудовал без всяких сомнений, смотреть на то, как птице будут сворачивать шею, было неприятно.
- Ну вот и все! - со вздохом сказала Софи спустя несколько мгновений, - Что вам еще нужно, месье, кроме кур, яиц и бренди? Хотите, я ощипаю кур, чтобы вам потом с этим не маяться?
- Нет, благодарю! - поспешно отказался Генри. - Сколько я вам должен за все с учетом двух бутылок бренди?
Маркитантка подняла глаза к потолку фургона и пошевелила губами, подсчитывая.
- Всего семнадцать шиллингов восемь пенсов, месье. Цену бренди я вам тоже скостила вдвое.
Генри скорее считал, что по шесть шиллингов за бутылку - это вдвое дороже, чем обычно, но спорить не стал и, отсчитав нужную сумму, положил монеты на колченогий табурет. Маркитантка сгребла монеты, тщательно их пересчитала и впервые широко улыбнулась, показав ровные белые зубы. В полумраке фургона,  освещаемом теплыми всполохами пламени, она показалась Генри моложе и привлекательнее, чем в тусклом сером свете зимнего дня. Смутное желание, не дававшее ему покоя вот уже несколько дней, оформилось и укрепилось настолько, что он решил воспользоваться подвернувшимся шансом. А Джеймс пусть и правда пока побродит по лагерю и послушает последние новости и слухи, гуляющие в стане союзников.
Софи тем временем взяла плетеную корзинку, выложила ее дно и стенки соломой и начала перекладывать в нее яйца из большой миски.

Аккуратно сложив яйца в корзинку и накрыв их толстым слоем соломы, Софи вытащила из угла две бутыли и нацедила в них бренди из бочонка, после чего крепко заткнула горлышки самодельными пробками. Генри следил за ее методичными несуетливыми движениями, не решаясь попросить о том, ради чего решил задержаться в фургоне. Джеймс, к счастью, не торопился с появлением и Генри, выглянув из фургона, не увидел даже и намека на  присутствие друга или его лошади.
Закрыв дверь фургона, Генри собрался с духом и сказал:
- Мадемуазель, могу ли я попросить вас еще об одной услуге, разумеется, за щедрую плату? Мне, право, неловко, но...
Маркитантка, заканчивавшая связывать курам лапки, распрямилась и обожгла лейтенанта таким взглядом, что он невольно сделал шаг назад.
- Вы за кого меня принимаете, сударь? - Софи уперла сжатые кулачки в бока и стала наступать на англичанина, выстреливая в него короткими  фразами и заставляя пятиться к противоположной стенке фургона. - Вы что, думаете, если я пару раз взглянула на вашего красавца-друга, я продажная девка? У меня, между прочим, жених есть! Жан-Пьер Клеман, гренадерская рота  7-го линейного полка*! Капеллан нас обещал сразу после Пасхи повенчать**!
Генри, отступавший назад, наткнулся на походную кровать и почти упал на нее, ошеломленный яростью маркитантки.
- Мадемуазель Марсо! - воскликнул он, вытягивая обе руки вперед, чтобы не дать разгневанной валькирии перейти к настоящим боевым действиям. - Вы неправильно меня поняли! Я уважаю ваши высокие моральные принципы и никогда бы не дерзнул предложить вам ничего недостойного! К тому же я женатый человек и люблю свою жену.
Софи остановилась и недоверчиво посмотрела на лейтенанта, нахмурив широкие  черные брови:
- Знаю я вас, англичан... вечно норовите забраться под юбки француженкам. Так чего ж вы хотели, месье?
Генри поднялся с кровати и одернул мундир, с трудом приходя в себя:
- Я хотел попросить у вас горячей воды и мыла, а также бритву. Увы, мадемуазель: в лагере под Балаклавой мы используем горячую воду только для утренней чашки кофе.
- Ах, вот оно что... да, слышала я о том, что у вас творится: сплошной разор. Что вы за люди такие, англичане! Как можно идти воевать без дров, без женщин, без санитарных повозок! Горячей воды я вам дам. И бритву Жан-Пьера тоже. Только если вдруг мой жених внезапно нагрянет, вы уж сами с ним объясняйтесь, сударь. Он мне доверяет, конечно, но тем не менее. Хотя знаете что? Давайте я сама вас быстро побрею: у меня рука набита. Возьму недорого: два фунта.
- О черт... То есть да! Да-да-да! Благодарю, мадемуазель Марсо! - радость и облегчение Генри были настолько искренними, что он даже не задумался о том, чем может грозить ему нечаянная встреча с гренадером 7-го линейного.

*7-й линейный полк входил в бригаду под командованием генерала Эспинасса
**Во время Великого поста венчания не проводились и свадьбы не игрались. В 1855 году Пасха пришлась на 30 марта.

Софи честно отработала свои два фунта: бритва порхала по щекам Генри как бабочка, избавляя его щеки от ненужной растительности с деликатностью, заслуживавшей дополнительного поощрения. Закончив, Софи отерла гладко выбритые щеки англичанина чистой тряпицей, смоченной в плошке с водой, благоухавшей лавандой, и удивленно воскликнула:
- А вы, оказывается, красавчик, месье! Не хуже вашего друга...
Генри не успел ответить на этот комплимент: дверь фургона распахнулась и раздался густой бас:
- Софи, малышка! Мы с парнями решили...
Дружелюбный и радостный тон сменился на яростный рык, аккомпаниментом которому послужил испуганный возглас Софи.
Генри скосил глаза на вход и увидел гренадера исполинского телосложения, за спиной которого маячили еще двое таких же геркулесов.
- Жан-Пьер! - воскликнула Софи душераздирающим голосом, явно позабыв о том, что еще недавно просила англичанина самому разбираться с ее женихом. - Не виноватая я: он сам пришел! Я ему продала двух хохлаточек и дюжину яиц за семнадцать шиллингов восемь пенсов, а за бритье запросила два фунта! На свадьбу нашу собираю, любовь моя!
- Свадьбы не будет! - рявкнул Жан-Пьер, хватаясь за ножны на поясном ремне, в которых мирно покоился штык-тесак от штуцера Тувенена. - А вот уши твоему английскому хахалю я сейчас подровняю...
Двое его товарищей шагнули вслед за ним в фургон и схватили его под руки, мешая совершить непоправимый шаг, грозивший трибуналом.
- Послушай, Жан-Пьер, - миротворческим тоном сказал один из них, - Ежели ты решил отказаться от женитьбы на Софи, так я не против заступить на твое место. Такую жену днём с огнем не сыщешь!
- Не гони лошадей, Реми! - откликнулся второй гренадер, крепко сжимая локоть Жан-Пьера. - Я тоже в очереди. Пусть мадемуазель Софи сама решит, за кого из нас выйти замуж.
Генри сидел на табурете, храня стоическое молчание. Действия и слова товарищей Жан-Пьера вселяли в него надежду на то, что все так или иначе образуется.

Генри больше всего волновало, как он донесет  до лошади без помощи Джеймса двух кур, две бутылки бренди и яйца. Будто прочитав мысли англичанина, а скорее всего, желая побыстрее от него избавиться, маркитантка схватила пустой дерюжный мешок, швырнула в него бренди и кур, и шмякнула мешок на колени покупателю.
- Уходите, месье! - прошипела она, указывая на распахнутую настежь дверь фургона. - По вашей милости у меня неприятности!
Генри поднялся с табурета, держа мешок в одной руке, второй же подхватил стоявшую на полу корзинку с яйцами. Плату за бритье он заблаговременно отдал цирюльнику в юбке еще до начала процесса.
- Благодарю, мадемуазель Марсо и желаю вам побыстрее стать мадам Клеман! Господа, всего наилучшего и новых славных побед французской армии!
Генри поклонился и беспрепятственно вышел из фургона, воспользовавшись тем, что товарищи Жан-Пьера продолжали крепко удерживать гренадера, хотя тот изо всех сил рвался в бой.
Оказалось, что Джеймс поджидал снаружи.
- Давно ты здесь? - поинтересовался Генри, протягивая другу корзину с яйцами. - А у меня вышла небольшая размолвка с союзниками из-за того, что мы не сошлись во мнениях по поводу кучности стрельбы из штуцера Тувенена. Представь себе: французы считают, что их штуцера стреляют кучнее и дальше, чем наши нарезные винтовки. Какое, однако, самомнение у этих господ!

Генри вытащил из мешка бутылки, положил их в седельную сумку, а кур  стал привязывать к луке седла - по одной с каждой стороны. Он не надеялся на то, что друг поверит в полную невиновность, или лучше сказать, невинность, которую он проявил во время визита в фургон маркитантки, но все же пояснил:
- Под "отстреляться" ты имел в виду "побриться"? О да: к несчастью, успел. Это обошлось мне в два фунта, в то время как бравый жених мадемуазель Марсо был готов оказать мне эту услугу бесплатно при помощи своего штыка*. Кстати: если когда-нибудь снова поедешь в гости к местным дамам, имей в виду, что их моральным устоям позавидовали бы ирландские монахини.Что ж, мы неплохо развлеклись в Камьеше, пора в обратный путь! Надеюсь, очаровательная маркитантка  как следует упаковала яйца и ты довезешь их в целости и сохранности.

*Съемный штык-тесак от штуцера Тувенена мог быть использован в качестве ножа, в отличие от русских игольчатых штыков.

Генри не понял, что заставило Джеймса отдать ответ адмирала Буэ-Вильоме, который был получен исключительно его стараниями: возможно, то, что вестовой от лорда Кардигана дал поручение ему, а не Джеймсу? В этом было своеобразное благородство, которого, как считал Генри, он в данном случае не заслуживал. Тем не менее, спорить он не стал, поскольку был уверен в том, что вестовой, дожидавшийся их в лагере, в любом случае припишет все заслуги себе.
Забрав письмо у Джеймса, он некоторое время ехал молча бок о бок с другом, слушая, как Арабская Красавица отбивает подковами бодрый ритм по промерзшей земле. Камышовая бухта осталась  позади: перед ними расстилался скучный крымский пейзаж, на исходе зимы еще более монотонный и непривлекательный, чем обычно. Генри мысленно сравнивал расстилавшуюся перед ним равнину, исчерченную балками и окруженную невысокими холмами, с вересковыми пустошами Шотландии: сравнение было не в ее пользу, не говоря уже о живописных, вечнозеленых и теплых краях,  которые так часто и подробно описывал ему дядя. Пышная зеленая листва деревьев, яркие цветы, не менее красочные расцветки одежд индусов, - об этом стоило помечтать, к этому стоило стремиться. Закат кавалерии, который выпало наблюдать им с Джеймсом, требовал решительных перемен в собственной жизни. Капитану Нолану, фанатичному приверженцу esprit de corps* и автору "Истории и тактики кавалерии",  по мнению Генри повезло быть убитым: он, по крайней мере, был избавлен от того, чтобы видеть, как некогда славные кавалерийские бригады теряли большую часть своего состава под прицельным и дальнобойным огнем нарезных ружей.  Винтовка Энфилда, которую Перкинс отдал ему перед его отъездом из лагеря, казалось,  прожигала  спину.
Генри подавил вздох и попытался отвлечься от мрачных мыслей.
- Если наша интендантская служба наконец выйдет из зимней спячки и снабдит нас новыми мундирами, предлагаю в следующий раз сделать вылазку в стан турецких союзников. Те из наших товарищей, кому посчастливилось лицезреть Омар-пашу, утверждают, что рукоятка и эфес его сабли усыпаны бриллиантами, а его жена, - уроженка то ли Германии,то ли Валахии, - превосходная музыкантша и более того: сама сочиняет военные марши весьма высокого качества. Ты знаешь, что Омар-паша -  не турок, а серб, перешедший в ислам?** Я порой думаю: а не перейти ли и мне в ислам, чтобы иметь возможность на законном основании обзавестись четырьмя женами... Но это строго между нами.
Губы Генри искривила саркастическая улыбка: что сказала бы или подумала его жена, если бы он обзавелся еще тремя спутницами жизни? Повела бы себя, как домашний ангел или как собака на сене? Женщины не любят терять полное и безраздельное внимание поклонников, даже в том случае, если сами к ним равнодушны.

*Честь мундира, в данном случае, кавалерийского.
**Имеется в виду серб Михаил Латас, принявший имя Омар-паши и ставший верховным главнокомандующим (фельдмаршалом) турецкой армии времен Крымской кампании. Не путать с Омар-пашой (годы правления 1762-1776) — османским пашой грузинского происхождения, правителем  Багдадского пашалыка из мамлюкской династии.

- Разве что действительно в Индии, - ответил Генри , добродушно усмехаясь в ответ на предложение друга. - Тамошние дамы, насколько я могу судить по рассказам дяди, очень покладистые и покорные существа, к тому же отлично готовят и невероятно красивы. А если выбрать такую, которая не говорит по-английски, какое мне будет дело до ее капризов и укоров, высказанных на неизвестном мне языке? Я буду лишь согласно кивать в ответ и наслаждаться звуками ее мелодичного голоса, не понимая ни слова. Но три любовницы - это уж слишком, дорогой Казанова: слишком хлопотно и накладно, ведь надо будет скрывать существование каждой из них от двух других, и постоянно находиться в разъездах, да еще следить за тем, чтобы случайно не назвать одну красавицу именем другой. То ли дело четыре законных жены, живущих под одной крышей! Не я буду ходить к ним, а они ко мне, вместе или по очереди, и при этом не станут ревновать меня друг другу. Это и есть самое главное, что дает мужчине брак: возможность законным образом и открыто наслаждаться радостями любви с женщиной, к которой испытываешь сильное влечение. Все остальные женские функции, как-то: стирка, готовка, уборка и штопанье носков с гораздо большим успехом может выполнить умелая служанка.
Генри, с трудом сдерживая смех, покосился на друга: ему было любопытно, примет ли Джеймс его слова на веру и как на них отреагирует. Несмотря на то, что его друг не пропускал или делал вид, что не пропускал ни одной юбки, Генри в глубине души был уверен, что он гораздо более романтичная натура, чем старается казаться.
- И не забывай еще об одном: о детях! - уже серьезно добавил он, придерживая одну из кур, бивших его лошадь по крутому боку. - Дети, рожденные вне брака, обречены на незавидное существование незаконнорожденных. Даже женившись на матери после рождения сына, ты никогда не сможешь передать ему титул.

Замечание Джеймса заставило Генри нахмуриться и он отвернулся, чтобы друг этого не заметил. Когда он заговорил, тон его был небрежным, как будто на самом деле то, о чем он спрашивал, интересовало его очень мало, хотя ревность, с которой , как ему казалось, он давно сумел справиться, снова подняла свою уродливую голову. Генри пришло в голову сравнение с пулей, застрявшей недалеко от сердца, которую хирург не сумел извлечь из тела раненого. Ревность прочно укоренилась в нем, и то и дело давала о себе знать то тупой ноющей болью, то резкими, жгучими уколами. Именно поэтому он сам того не желая вспомнил о музыкальном произведении, которое по смыслу было крепко связано с обуревавшими его чувствами, хотя сделал это помимо воли и таким образом выдал свое истинное состояние:
- И какие же музыкальные опусы исполняла моя прелестная жена? Неужели проникновенную арию из "Венецианского мавра" маэстро Россини? Правда, я никогда не слышал, как она поет, но подозреваю, что у нее такое же выразительное сопрано, какое, по заверениям современников, было у сеньориты Кольбран. Впрочем, Элис вряд ли хватило бы внутренней силы и драматизма, чтобы исполнить роль Дездемоны: ты же знаешь, что она больше похожа на нежную фиалку, чем на венецианскую розу, способную уколоть в самое сердце.

- Я рад, что Париж пошел на пользу миссис Кендал и избавил ее от склонности к меланхолии, - сдержанно ответил Генри, хотя резкие и, скорее всего, несправедливые слова требовали выхода. Как ни убеждал он себя, что нет ничего недостойного для офицерской жены в том, чтобы в одиночку развлекаться в Париже когда ее муж участвует в военных действиях, горький и неприятный осадок оставался. Хуже того: он понял, что начинает злиться на друга, с которым до сего времени у него никогда не возникало разногласий. Очередной раз пришла в голову мысль о том, как страшно он ошибся, женившись на незнакомке под влиянием минуты.
Генри призвал на помощь рассудок и по примеру Робинзона Крузо попытался составить список положительных и отрицательных сторон своего скоропалительного брака. Промучавшись так около минуты, он понял, что баланс не в его пользу: до сих пор он отдавал или терял гораздо больше, чем получал. Возможно, что его жена думала точно также о себе, хотя Генри не мог понять, как можно было не замечать всего того, что он делал или пытался для нее сделать. Все дело в отсутствии любви с ее стороны, уныло заключил он. И даже если он снимет для Элис луну с неба, ничего не изменится: в лучшем случае  она подосадует, что теперь у нее нет возможности любоваться самым романтическим из небесных светил в обществе какого-нибудь Трелони. Самым же неприятным открытием стало то, что по сути, ему не в чем было упрекнуть жену: она не заставляла его жениться на ней и не просила о подарках, тем более о любви. Все, что он делал, он делал по собственной воле и не имел права осуждать Элис за ее равнодушие. Да,такого  права  он не имел, но и продолжать в том же духе казалось ему насмешкой над самим собой и над сущностью брака в целом. Сколько еще времени осталось до того, как жена, предоставленная самой себе и имея в распоряжении немалые средства, начнет наставлять ему рога? Или он уже благополучно обзавелся этим позорным украшением? Возможно, Джеймс пытался намекнуть ему на этот нелицеприятный факт, неоднократно упоминая о том фуроре, который производила его жена в салонах Парижа.
Лейтенант, обычно чрезмерно заботливый по отношению к лошадям, вонзил шпоры в бока Арабской Красавицы и пустил ее в галоп.

Пять всадников появились так неожиданно, как будто были порождением феи Морганы*
Они приближались со стороны русских редутов на невысоких, но резвых лошадях одинаковой масти - рыжей с золотистым отливом, характерной для дончаков. Судя по отсутствию единой формы и черным бараньим папахам, Генри заключил, что это казачий разведывательный разъезд, хотя бог знает, что казаки ожидали обнаружить на таком удалении от мест, где располагались главные силы союзников. И тем не менее, им повезло: у англичанина, наперерез которому они двигались, было при себе письмо от командующего французским флотом. Генри оглянулся: Джеймс быстро нагонял его, но вряд ли мог видеть группу всадников, скрытую от него склоном балки, которую Генри уже благополучно миновал. У Генри мелькнула мысль, что еще не поздно развернуть лошадь и вместе с Джеймсом вернуться к французам, однако она так же быстро исчезла, как и появилась. Судя по разномастным курткам и длиннополым зипунам в отряде были только рядовые, а они, насколько было известно Генри, вооружались исключительно холодным оружием: пистолеты были только у офицеров. У него была сабля и два револьвера Адамса со снаряженными барабанами, которые он приобрел на свои собственные деньги вместо положенных ему револьверов Кольта, менее совершенных. В каждом было по пять зарядов, но стрелять из них он мог с расстояния не более ста ярдов*, а прицельно - лишь приблизившись к противнику на тридцать. Расстояние между ним и казаками неуклонно сокращалось: казаки заметили всадника в английском мундире и, слегка изменив направление, пришпорили лошадей. Генри вспомнил о дальнобойной винтовке, выданной ему Перкинсом, но не стал заставлять лошадь снизить темп и остановиться, чтобы иметь возможность прицелиться и выстрелить: у него было мало опыта в обращении с нарезными ружьями, а кроме того, он не хотел, да и не имел возможности терять драгоценное время на то, чтобы зарядить винтовку, а тем более - перезарядить ее после первого выстрела.

*Фея Моргана - волшебница, персонаж английских легенд артуровского цикла,  в честь которой получило своё название оптическое явление фата-моргана."Фата-моргана" – не просто мираж, а двигающаяся и изменяющая угол своего преломления "картинка"
*90 метров - такова была дальность стрельбы револьвера Адамса.

Бесплодная земля, иссеченная ветрами и разъеденная эрозиями, как тело ветерана - шрамами от сабельных ударов и язвами от ран, расстилалась под копытами лошадей, не давая их всадникам  никакой надежды на укрытие, зло ухмыляясь и щерясь беззубыми ртами балок. Тень, появившаяся слева от Генри, сначала заставила его подумать, что это - один из преследователей, но повернув голову, он увидел, что рядом с ним - капитан Нолан. Нолан плыл по воздуху вровень с Генри, хотя лошади под ним не было; сабля расхлябанно болталась на темляке на запястье правой руки, гусарский ментик с элегантной небрежностью свисал с левого плеча, как будто вокруг не задували колючие зимние ветра, а дышал теплом май месяц. Капитан смотрел не на Генри, а на его лошадь, - смотрел с каким-то особенным выражением в глазах, под которыми залегли темные круги, и Генри вдруг вспомнил, что Арабская Красавица до рокового дня 25 октября была лошадью капитана*. Эта вспышка озарения потрясла его настолько, что он на мгновение даже забыл о своих преследователях. Будто прочитав его мысли, Нолан кивнул и лениво указал концом сабли на развилку дороги, вернее , - на то ее ответвление, которое уводило вправо и в конце концов должно было закончиться скалистым обрывом.
Генри не понимал, что все это значит, зачем капитан указывает ему заведомо гибельный путь, точно так же, как он передал лорду Лукану роковой приказ от лорда Реглана вести кавалерийскую бригаду прямиком на русские пушки. Но какая-то сила заставила его подчиниться, да и Арабская Красавица начала ощутимо забирать правее, не нуждаясь в указаниях всадника.
Дорога, достаточно широкая для того, чтобы по ней могли ехать бок о бок пятеро всадников, перешла в балку, становившуюся все уже и уже. Нолан исчез, растаял в темнеющем воздухе, - еще один крымский фантом, еще одно порождение чар феи Морганы или самого Генри, чей ум отказывался принимать увиденное за реальность, но сердце верило в то, что все случившееся не случайно.

*Об этом я упоминал в посте 27 этого эпизода. Капитан Нолан был убит осколком ядра в первые минуты атаки лёгкой бригады, но его лошадь не пострадала и (видимо) перешла другому владельцу.

Балка закончилась насыпью из острых обломков камней: чья рука соорудила это препятствие и с какой целью, Генри было размышлять недосуг.  Арабская Красавица птицей перелетела через барьер и устремилась дальше, к обрыву, нависшему над неприветливым зимним морем: до отвесного края оставалось примерно с полмили или чуть больше. Согласно действуя поводом и шенкелями, Генри с большим трудом удалось заставить  лошадь сменить аллюр на более медленный и остановиться: казалось, что вместо его команд она слушается невидимой руки капитана Нолана. Развернув лошадь, он увидел, что из пяти казаков двое выбрали наиболее правильный путь по склонам балки, а из тех троих, что устремились вслед за ним по ее сухому ложу, преодолеть насыпь из камней удалось только двоим. Третий лежал на земле, придавленный рыжей кобылой, и судя по его полной неподвижности, то ли ударился при падении головой о камень и на время потерял сознание, то ли уже распрощался с душой навеки. Выхватив из седельной сумки самовзводный револьвер Адамса, Генри прицелился и спустил курок, мысленно отдавая должное совершенству конструкции, позволявшей, в отличие от кольта, стрелять одной рукой.

Бросок кубиков на результат выстрела: 1,3 - казак ранен, 2, 4 - убит с учетом того, что револьвер Адамса практически не давал осечек и что расстояние между "мишенью" и стрелком не превышает 90 ярдов, что исключает промах

[dice=5808-14]

У Генри промелькнула мысль, что русский, суеверный, как большинство его соплеменников, считал себя заговоренным от пуль: настолько смело и уверенно он направил своего рыжего конька на английского офицера, вооруженного самовзводным револьвером, в барабане которого после первого выстрела оставалось еще четыре заряда. Уж не подарила ли и ему какая-нибудь цыганка заговоренную булавку наподобие той, в чье могущество верила Элис?  Генри снова положил палец на курок, но в этот момент Арабская Красавица по неведомой ему причине вдруг встала на дыбы и острие длинной казачьей пики вонзилось ей в грудь. Генри и сам не понял, каким чудом он не запутался в стременах, соскальзывая с лошади на землю. Сон, который привиделся ему после дуэли с баронетом Уайтом, воплотился в жизнь с той разницей, что сам он пока оставался цел и невредим. С усилием выдернув пику, казак несколько мгновений смотрел на то, как кобыла заваливается на бок, и этого почти неуловимого отрезка времени Генри хватило на то, чтобы сделать выстрел.

*пост 53 в эпизоде Розы красные, фиалки синие
длина стандартной казачьей пики образца 1839 года - около 3,5 метров, встречались и пятиметровые.