- У нас гости, - объяснил Генри. - Вам с Ханной надо укрыться в сардобе, а мы с Мубарраком с ними поговорим.
Он оглянулся: шестеро всадников приближались, и теперь он мог видеть стволы французских винтовок, которыми были вооружены всадники. Как сожаление, промелькнуло воспоминание о том, как Перкинс спас его от цыган-конокрадов, вовремя появившись с винтовкой Энфилда. Но Перкинс не мог прийти на помощь, - возможно, он уже вообще никуда не мог прийти. Генри бросил короткий взгляд в сторону сардоба: Мубаррак уже подводил ко входу Ханну.
- Идемте, душа моя...
Но вместо того, чтобы вести жену к укрытию, лейтенант  подхватил её на руки и понес. Он мог бы этого и не делать: от входа их отделяли всего несколько ярдов, но ему хотелось  ощутить сладкую тяжесть ее тела, - возможно, в последний раз.

Генри посмотрел на жену долгим взглядом, в котором смешивались отчаяние, любовь и, - парадоксальным образом, - твердое намерение осуществить то, что он собирался ей пообещать.
- Вы не должны брать на душу такой тяжелый грех, - сказал он, пожимая ее маленькую ручку. - Если все обернется против нас, если я пойму, что конец неизбежен, я сам, своей рукой убью вас, но не позволю этим негодяям надругаться над вами. А сейчас ступайте к Ханне, мой ангел, и вместе с ней молитесь о том, чтобы Всевышний не дал свершиться злодеянию, и спас нас всех.
Генри опустил Элис на песок и мягко подтолкнул ко входу.
Рядом с ним взметнулся фонтанчик песка: преследователи открыли стрельбу. Мубаррак, вооруженный винтовкой,  послал ответный выстрел, используя одного из верблюдов в качестве прикрытия, и Генри увидел, что тот попал в цель: один из всадников упал, сраженный пулей. Он тоже бросился к верблюдам, которые пока еще сохраняли удивительную невозмутимость, не испугавшись сухого треска винтовочных выстрелов, и выхватил оба револьвера: свой самовзводный Адамс и кольт, принадлежавший лорду Карнарвону, но медлил, ожидая, пока преследователи приблизятся на такой расстояние, которое была способна преодолеть револьверная пуля.

На подходе к сардобу нападающие разделились: двое из пяти уцелевших направили своих верблюдов в обход сооружения, трое продолжили свой путь, направляясь прямо к тому месту, где находились лейтенант и Мубаррак. Генри понял, какую вопиющую ошибку совершили они с Мубарраком, отправив женщин в сардоб и оставив их там в одиночестве: преследователи поняли, где те укрываются, и двое собирались войти в сардоб под прикрытием выстрелов своих подельников и захватить женщин.
Взведя курок кольта, Генри мысленно поблагодарил Адамса за то, что он придумал конструкцию, которая избавляла владельца его револьвера от подобных манипуляций, и одновременно нажал на оба спусковых крючка. Кольт дал осечку и лейтенант выругался сквозь зубы, хотя и не слишком удивился. Однако пуля, выпущенная из Адамса, попала в плечо Джаббару, лишив его возможности удерживать винтовку.
- К сардобу! - крикнул Генри Мубарраку и бросился в сторону колодца, стараясь держаться под прикрытием верблюдов, которые успели подняться на ноги и оглашали громким рёвом окрестности. Боковым зрением он увидел, что Мубаррак, выхватив меч, рубится с Наджибом, отбросив ставшую ненужной винтовку.

Генри опоздал: один из слуг шейха успел ворваться в сардоб, и сразу же вслед за этим послышалось  резкое собачье тявканье револьверного выстрела. Успев удивиться тому, что бедуин был вооружен револьвером, лейтенант  выстрелил из Адамса в спину второму негодяю, собиравшемуся последовать за первым. Выстрел был сделан практически в упор, и бедуин упал лицом вниз, перегородив своим телом вход. 
Оглянувшись на мгновение, лейтенант увидел, что Джаббар, сидя на песке, пытается перетянуть раненую правую руку полоской ткани, оторванной от подола джалабии, а Мубаррак сражается уже с двумя, уворачиваясь от ударов их сабель и крутясь на месте как обезумевший суфийский дервиш. Мысленно пожелав удачи Мубарраку,  лейтенант переступил через лежавший ничком труп бедуина, собираясь сбежать вниз, к колодцу, но чуть было не споткнулся о второе тело. Элис стояла чуть ниже на одной из ступенек лестницы, глядя на труп расширившимися глазами, в руке у нее был дамская версия Адамса, которой она уже воспользовалась один раз, выстрелив в лорда Карнарвона.
- Так это вы стреляли... - только и смог вымолвить он, оцепенев от изумления.

Лейтенант все еще стоял, как каменное изваяние, когда Элис выстрелила снова. В первый момент он не понял, зачем она это сделала, и попятился, решив, что жена тронулась рассудком от страха и стреляла в него. Но звук металла, ударившегося о каменную ступень лестницы, заставил его резко оборотиться, и он увидел Джаббара, смотревшего мимо него на Элис остекленевшими глазами. Левая рука проводника свисала вдоль тела, и именно из ее ослабевших пальцев выпала сабля. Пуля проделала во лбу Джаббара аккуратное отверстие, - такому выстрелу позавидовал бы самый опытный стрелок. Джаббар упал на колени и уткнулся лбом в ноги лейтенанта, пачкая белую ткань его джалабии кровью.  От места своей схватки с двумя противниками, теперь уже неподвижно лежавшими на песке, к сардобу поступью смертельно уставшего человека шел Мубаррак.
Генри оттолкнул от себя Джаббара и повернулся к жене. Он не находил слов, так потряс его ее поступок. Сколько силы духа и самообладания таилось в его маленькой жене!
- Душа моя, - сказал он, делая шаг ей навстречу. - Душа моя, вы...
И замолчал, заключая ее в объятия, потому что вдруг испугался, что силы ее оставят и она упадет и ударится о каменные ступени.

Генри осторожно вынул револьвер из пальцев Элис: прилив безудержной храбрости, который случается с некоторыми людьми в моменты наивысшей опасности, схлынул, и ее трясло, а из груди вырывались судорожные сухие рыдания. Поставив револьвер на предохранитель, Генри сунул его за пояс брюк, скрывавшихся под просторной джалабией, решив, что вернет его жене позже, когда она придет в себя и успокоится. Ему казалось, что он понимает, чем вызваны ее рыдания: осознанием того, что она лишила жизни двух человек и связанным с ним чувством вины.
- Не корите себя, - сказал он, приподнимая ее подбородок и глядя ей прямо в глаза. - Вы поступили так, как было должно, и спасли жизнь не только мне, но и Ханне. Я никогда не устану благодарить вас за это, мой ангел, и никогда не перестану восхищаться вашей храбростью, которую вряд ли смогла бы проявить другая женщина, оказавшаяся на вашем месте. Теперь, когда все закончилось, я прошу вас немного побыть с Ханной, чтобы я помог Мубарраку похоронить мертвецов: какими бы плохими людьми они не были, мы не можем оставить их без погребения.
Генри сделал знак Ханне, призывая ее подойти и взять на себя заботу о госпоже.

Мубаррак и лейтенант потратили несколько часов для того, чтобы перевезти на верблюдах трупы к границе, где заканчивались песчаные барханы и начиналась каменистая гамада. Не тратя времени на рытье могил, они уложили шесть мертвых тел в ряд, прикрыли сверху коврами, снятыми с верблюжьих седел,  а сверху завалили камнями, собранными окрест. Получился один общий высокий могильник, и глядя на него и на Мубаррака, читавшего какую-то сутру из Корана, Генри почувствовал облегчение. Затем они вернулись к сардобу, наскоро перекусили и отправились к Акабе, ведя за собой верблюдов, оставшихся после убитых ими врагов. В Акабе лейтенант попрощался с Мубарраком, поблагодарил его и пожелал всего наилучшего. Проводник наотрез отказался от вознаграждения, которое лейтенант предложил ему за ту неоценимую помощь, которую он оказал, но согласился забрать  с собой всех верблюдов, - числом их было одиннадцать, -  и оружие, ранее принадлежавшее слугам шейха, что по меркам пустыни делало его очень богатым человеком.
Спустя три дня после отплытия из Акабы путешественники достигли Адена, где они должны были сразу же перейти на корабль, отплывавший в Калькутту через два дня. Генри с замирающим сердцем ступил на борт "Великого Могола" , - так назывался корабль, команда которого почти полностью состояла из ласкаров, исключая только капитана, боцмана, главного стюарда и корабельного врача, которые были англичанами.
- На борту должен находиться мой денщик, Роберт Перкинс, - сказал он капитану после того, как передал Элис и Ханну на попечение главного стюарда, который повел их в каюту. - Мы забронировали две каюты по телеграфу из Суэца две  недели назад, но он прибыл в Аден первым вместе с нашим багажом.
Сердце Генри неистово стучало: он боялся услышать, что никакого Роберта Перкинса никто в глаза не видел.

Капитану Томпсону было лет пятьдесят на вид, и хотя его худощавое тело оставалось по-прежнему  подтянутым, а лицо, выдубленное тропическим солнцем и солеными морскими ветрами, то и дело освещалось добродушной и на удивление белозубой улыбкой, двадцатишестилетнему лейтенанту он казался глубоким стариком, и это обстоятельство, как ни странно, его успокаивало: не будешь же ревновать жену к почтенному старцу! Услышав вопрос лейтенанта о Перскинсе, капитан на мгновение будто закручинился, а на его лицо набежала хмурая тучка, отчего у Генри душа провалилась в бездонную пропасть. Однако первые же слова капитана привели его в чувство:
- Роберт Перкинс? Отчаянный малый ваш денщик, - сказал Томпсон и снова улыбнулся. – Явился к нам в сопровождении двух представителей Британского консульства, которые все настаивали на том, чтобы отвезти его к какому-то местному светиле-эскулапу. Он весь горел в лихорадке, но наотрез отказался оставить ваш багаж и грозил застрелить любого, кто приблизится к нему на расстояние ярда, поэтому мне лично пришлось успокаивать его, после чего он поступил в распоряжение мистера Блая – это наш корабельный врач. Сейчас он лежит в каюте, отведенной под лазарет, и скорее всего, крепко спит: доктор Блай дает ему настойку опиума, чтобы не буянил.
Капитан, будто вспомнив о чем-то, протянул Генри листок бумаги, который появился ниоткуда, как кролик, выпрыгнувший шляпы фокусника:
- Будьте добры ознакомиться с правилами для пассажиров, лейтенант. Их очень просто запомнить и еще проще соблюдать.
Генри взял листок с правилами, но едва взглянул на него. Уточнив у капитана, где находится корабельный лазарет, он поспешил туда так быстро, как будто за ним гнался сам дьявол.

Предположение капитана оказалось верным: Перкинс крепко спал, лежа на одной из двух коек корабельного лазарета. Вторая пустовала, но за столом, заставленным разнообразными склянками, сидел чисто выбритый джентльмен, взглянув на лицо которого лейтенант сразу же заподозрил в нем бывшего военного. Представившись и сообщив о цели своего визита и о том, кем он приходится больному, лейтенант был поражен тем, насколько радушно встретил его этот господин. Последующая беседа с ним прояснила положение дел: капитан Джексон был одним из детективов агентства Пинкертона и вот уже полгода как шел по следу международного афериста, выдававшего себя за  титулованных особ разных национальностей. Британское консульство было в курсе расследования и всячески его поддерживало. Капитан Джексон ожидал, когда Перкинс окрепнет настолько, что сможет дать показания против лорда Карнарвона, но появление лейтенанта Кендала облегчило его задачу. Заверив Джексона в том, что спустя час он передаст в его распоряжение письменный отчет о том, что случилось с мнимым лордом, Генри поспешил в каюту, где находились Элис и Ханна. Вкратце описав им положение дел, он обратился к жене:
- Душа моя, в наших интересах оказать помощь представителю агентства Пинкертона: этим мы снимем с себя подозрения в пособничестве Карнарвону. Единственное, о чем не надо упоминать, - это о сокровищах, найденных нами в пирамиде. Слуги Карнарвона не смогут ничего сообщить: двое убиты в перестрелке, завязавшейся, когда они пытались убить Перкинса, третий по воле рока свалился за борт и утонул. Представим дело так, что Карнарвон хотел обманом завладеть нашим багажом, в котором находилась крупная сумма денег наличными и некоторые ценные вещи, которые мы везли из Турции. Ваша задача - описать события, которые произошли в мое отсутствие и упомянуть о планах Карнарвона, касавшихся лично вас.

Лейтенант внимательно посмотрел на жену: ему показалось, что она не слишком довольна тем, как разворачиваются события, и соглашается с ним только для порядка.
- Скажите правду, - ответил он. - Мы познакомились с лордом Карнарвоном в Каире, поскольку остановились в одной и той же гостинице и обнаружили, что он интересуется историей Древнего Египта, которая нас тоже интересовала. И знаете, я передумал: давайте я сам напишу полный отчет об этой истории и покажу его вам, а дальше вы сможете отвечать на вопросы детектива в соответствии  с тем, что написано в моем отчете. Если, конечно, он вообще начнет задавать вам вопросы* И еще одно: Перкинс, судя по его состоянию здоровья, проведет в лазарете не менее недели. Вы не против, если на это время Ханна переберется в каюту, предназначенную для нас с ним, а я составлю компанию вам?

Генри взял руки жены в свои, чтобы успокоить нервные движения ее пальцев, которые свидетельствовали о душевных терзаниях, которые она испытывала.
- Не тревожьтесь так, мой ангел, - попросил он, - Конечно же, вы правы: незачем сообщать агенту Пинкертона или кому бы то ни было еще о том, какие отвратительные замыслы мнимый лорд Карнарвон лелеял в отношении вашей судьбы и судьбы Ханны. Свидетелей не осталось, и на этом мы и закончим. Я напишу лишь о том, что Карнарвон покушался на мою жизнь во время нашего путешествия по пустыне, а его слуги, сопровождавшие багаж в Аден, - на жизнь Перкинса. Сейчас я оставлю вас, чтобы пойти в свою каюту и там описать все события, случившиеся с нами по злой воле этого мошенника.
Генри чувствовал себя уязвленным тем, что Элис не обратила внимания (или сделала вид, что не обратила) на его предложение поменяться каютами с Ханной, но настаивать не стал.

Лейтенант подавил тяжелый вздох: Элис никак не могла понять, что он не может отказать агенту Пинкертона в том, чтобы изложить свою версию событий. Подобная скрытность вызвала бы лишь недоумение и подозрения на их счет.
- Доверьтесь мне, дорогая: я буду предельно осторожен и деликатен, и расскажу в своем отчете лишь о том, что никоим образом не сможет бросить тень на ваше доброе имя, - только и сказал он, поочередно целуя ручки жены. - Свои вещи я перенесу сам, а Ханна, если ей позволяет время, может навестить Перкинса, пока я пишу отчет. Думаю, что он уже проснулся и наверняка будет рад увидеть знакомое лицо. На мой взгляд бедняга нуждается в ободрении и моральной поддержке больше, чем в помощи врача. Помните, какую волшебную перемену к лучшему вызвало ваше неожиданное появление в госпитале Скутари?

Генри почувствовал укол совести: он действительно решил, что Элис беспокоится исключительно о своей репутации. Он ни в коем случае не осудил бы ее за это, поскольку репутация женщины многое говорила и о мужчине, спутницей жизни которого она являлась, но на поверку это он сам эгоистично не дал себе труда задуматься об ее истинных мотивах, которые были по-настоящему благородны и бескорыстны.
- Женщина приносит в брак гораздо больше приданого, - возразил он, глядя в голубые глаза своей возлюбленной. - Любовь, нежность, верность, заботу о муже и детях.  Не возвращайтесь к вопросу о приданом: вы знаете о моем отношении к этой стороне брака. Я никогда бы не променял вас на самую богатую наследницу, будь она даже наследницей престола. Что касается репутации жены - снова соглашаюсь с вами и отдаю должное вашей мудрости и тонкости души. Но хочу добавить, что для меня ваша репутация всегда будет чиста от любых пятен, и меня никогда не будет волновать чужое мнение о ней. Как я уже сказал, я дам вам прочитать свой отчет прежде, чем отнесу его агенту Пинкертона, и если что-то вам в нем покажется неуместным, я перепишу его заново.
Пользуясь тем, что Ханна вышла, лейтенант обнял жену и приник к ее губам поцелуем.
- Я рад, что вы согласились на время переселить Ханну в другую каюту, - сказал он спустя несколько долгих мгновений. - А то я уж было подумал, что вам наскучило мое общество и вы решили подержать меня на расстоянии.

Лейтенант сел на узкую каютную койку и усадил жену к себе на колени.
- Не могу дождаться, когда мы наконец обзаведемся собственным домом, - вдруг сказал он, - Как надоело вечно мыкаться по съемным апартаментам, жить в гостиницах, пусть даже и комфортабельных. Все это чужое, не наше, а между тем я уверен, что вы превратите наш дом в уютное гнездышко, куда захочется приходить каждый вечер и наслаждаться покоем и тихим семейным счастьем. Конечно, с вами я готов жить и в шалаше, но все же пора наконец пустить корни. Да и Перкинсу с Ханной будет полегче на постоянном месте, а не в дороге на перекладных. Иногда я жалею, что выбрал себе военную стезю, - будь я коммерсантом, банкиром или врачом, вам бы не пришлось вечно сидеть на саквояжах. Простите меня, любовь моя. Простите за то, что я до сих пор не дал вам возможности стать полноправной хозяйкой в собственном доме. Единственное, что меня утешает - осталось потерпеть совсем чуть-чуть: очень скоро мы ступим на индийский берег и наша походная жизнь уступит место жизни осёдлой.
Он поцеловал жену в шею и начал вытаскивать из ее густых волос шпильки, забыв о том, что должен написать отчет для агента Пинкертона. Золотистые локоны Элис завораживали его своим блеском и наводили на самые нескромные мысли.