Молодой пастух выволок лейтенанта на берег, достав его из-под коряги, как снулого сома. Положив его на песок лицом вниз, он вопросительно посмотрел на ковылявшего к нему старика. Тот подошел, опираясь на посох, опустился на колени и, приподняв голову утопленника, сунул ему в рот узловатые пальцы, сильно нажимая на корень языка. По телу лейтенанта пробежала дрожь и он изверг из себя потоки речной воды, пахнувшей  рыбой и тиной. Откашлявшись, он встал на четвереньки, потом поднялся на ноги, торопливо натягивая на голое и мокрое тело кавалерийские брюки и глядя на своих спасителей очумелым, но благодарным взглядом. Элис поблизости не было и его вдруг пронзила страшная догадка: она снова зашла в воду и утонула, пока он боролся с обрывком сети!
- Где моя жена? – хриплым голосом спросил он, хватая старика за руку. – Вы видели мою жену? Sposa! Sposa!*
Старик покачал головой, указал концом посоха за завесу древесных ветвей и осенил себя крестным знамением:
- Santa Madonna!** – с благоговением в голосе произнес он и глаза его увлажнились. Его молодой товарищ горячо закивал и упал на колени, воздевая руки к небу.
- Beata Vergine!*** – восторженно воскликнул он и стал креститься, вторя старику.
У Генри промелькнула мысль, что он попал в какое-то подобие сельского Бедлама, но, как ни был он потрясен и тем, что был на волосок от смерти, и своим чудесным спасением, он сообразил, что простодушные пастухи, будучи истовыми католиками, приняли его красавицу-жену за Пресвятую Деву, ненадолго сошедшую к ним с небес, чтобы дать им возможность совершить благое дело. Элис же наверняка где-то спряталась, чтобы избежать  мужских взглядов. Подняв с песка мундир, он вытащил туго набитый кошелек и протянул его старику, как старшему из двоих, хотя заслуга его спасения принадлежала молодому.
- Grazie... ti sono molto grato****, - с жаром сказал он и потряс сначала иссохшую руку старого пастуха, а затем жилистую – молодого.
Изумленные такой щедростью, пастухи потеряли дар речи, но затем, видимо, решив, что богатство свалилось на них с неба, поклонились и, подозвав собак, исчезли из виду, вернувшись к своему стаду, мычавшему в отдалении. Генри же со всех ног бросился туда, куда указывал старик.
Элис он обнаружил в глубоком обмороке под прикрытием длинных, склоненных к самой воде ветвей . Генри закутал ее в свой мундир, взял на руки и пошел к лошадям, размышляя о том, что сказать жене, когда она очнется: судя по всему, она лишилась чувств от стыда, когда поняла, что попалась на глаза незнакомцам  в одеянии Евы. Самого лейтенанта это совершенно не волновало, особенно учитывая тот факт, что пастухи приняли его жену за Деву Марию, но поверит ли в это Элис?
Дойдя до лошадей, лейтенант вытащил из седельной сумки предусмотрительно захваченную с собой с места пикника ополовиненную бутыль вина и сделал большой глоток, хотя его все еще мутило от того, что он наглотался речной воды. Элис тоже было необходимо подкрепиться и согреться при помощи этого чудодейственного напитка, но пока она была без сознания, ему оставалось лишь ждать и надеяться, что она скоро придет в себя. Пока же он уселся на траву рядом с лошадьми и, набросив на голые ноги жены одну из ее нижних юбок, поудобней устроил ее у себя на коленях и стал растирать её озябшие ступни, вполголоса напевая военный марш, чья бравурная мелодия могла бы привести в чувство даже индийского йогина, погруженного в глубокую медитацию.

*Супруга (итал.)
**Святая Мадонна! (итал.)
***Пресвятая Дева! (итал.)
***Спасибо... премного благодарен! (итал.)

Вот этого Генри и боялся: потрясение Элис было так велико, что она выла и рыдала, как нанятая плакальщица на похоронах, только в отличие от последней ее рыдания шли от самого сердца. В голове у лейтенанта зашумело: как всякий мужчина, он сначала растерялся при виде столь безутешного женского горя, а то, что жена не искала спасения в его объятьях, не прятала лицо на его широкой груди и не просила о помощи, и вовсе выбило его из колеи.
Несколько мгновений он продолжал прижимать ее к себе, не прекращая поглаживать ее ступни, но делая это машинально, поскольку мысли его лихорадочно метались в поисках выхода. К несчастью, он не был свидетелем появления пастухов на берегу и очнулся лишь тогда, когда его самого вытащили из воды и привели в чувство. Может быть, к стыду, который испытывала Элис, застигнутая врасплох голышом (а судя по ее реакции именно это и произошло), примешивался ужас от того, что она видела, как он тонет? Но выспрашивать ее сейчас было бессмысленно, и Генри решил действовать шаг за шагом, начав с самого необходимого. Он плотнее укутал жену в мундир и сухие нижние юбки и усадив ее на коленях так, чтобы она могла сделать глоток из бутылки, поцеловал ее в мокрую от слез щеку и поднес горлышко бутылки к ее посиневшим от холода губам:
- Выпейте, любовь моя, - мягко сказал он, поддерживая жену одной рукой, - Вам необходимо согреться.
«Шаг за шагом: ни одного лишнего слова или жеста!» – мысленно напомнил он себе. – «Медленно, осторожно, но настойчиво, - так, как обращаются с обезумевшей от взрывов артиллерийских снарядов кобылицей»

Генри слушал и сердце у него разрывалось от жалости к его робкой и стыдливой возлюбленной и гнева на жестокость и глупость общественной морали, из-за которой женщина, случайно попавшая в неловкое положение, чувствовала себя закоренелой грешницей и преступницей, заслуживающей анафемы церковников и суда ближних. Но он не собирался ее судить, а то, что она сама призналась в случившемся, несколько облегчало его положение утешителя: теперь, по крайней мере, ему не было нужды скрывать, что он видел пастухов, появившихся  в их потаенной купальне. Он послушно поставил бутылку с вином на траву и прижал к себе жену обеими руками
- Кого вы называете мужчинами? - тихо и абсолютно серьезно произнес он, принимаясь перебирать и гладить волосы Элис, стряхивая с них песок, налипший во время ее обморока. -  Двух невежественных пастухов? Помилуйте, душа моя! Они настолько ниже вас по положению, что не могут считаться мужчинами. Вы ведь не переживаете из-за того, что вас увидели их собаки, а между тем это два взрослых и сильных кобеля, насколько я успел заметить. Когда я говорю "Мужчина", я имею в виду, что женщина вашего положения  при определенных обстоятельствах могла бы выйти за этого человека замуж. В данном случае, даже если бы вы были свободны, вам и в голову не пришел бы подобный мезальянс, а значит, эти люди - не мужчины! Доверьтесь моему мнению, сударыня: я только что привел вам пример непоколебимой аристотелевской логики.
Генри сделал паузу и снова поцеловал жену. У него были припасены и другие аргументы, но он счел за благо приберечь их на потом.

- За что же мне вас ненавидеть? – с искренним удивлением в голосе спросил Генри. – Все случившееся – результат неудачного стечения обстоятельств, не более. Вас застали врасплох, душа моя, и не вы виноваты в этом. Я мог бы возненавидеть вас, если бы вы добровольно разделись в присутствии настоящих мужчин – таких же офицеров, как я, или друзей вашего дяди. Но вы бы никогда не совершили настолько чудовищного поступка: вы настолько чисты душой и безгрешны в поступках, что даже ангелы на небесах завидуют вашей чистоте и невинности. Вытрите слезы, любовь моя: вам не о чем плакать и не за что упрекать саму себя. К то му же мы больше никогда не встретим этих пастырей быков и коров, и воспоминание о сегодняшнем инциденте очень скоро изгладится из вашей памяти, вытесненное более значительными и приятными событиями. Такими, например, как поездка в Венецию и катание на гондолах. Единственное, о чем я вас прошу: не стыдитесь и впредь раздеваться при мне, вашем муже. Ибо даже просто смотреть на вас, нагую и прекрасную, как богиня, является для меня счастьем. А теперь прошу: сделайте глоток вина, чтобы кровь снова заструилась по вашим жилам, согревая вас изнутри и окрашивая ваши прелестные щечки нежным румянцем. Я был бы счастлив согреть вас изнутри сам, но придется обождать до тех пор, пока мы не вернемся в нашу спальню.

Сумерки все более сгущались, окутывая молодую пару на берегу легкой дымкой: над рекой поднимался туман, а голоса цикад становились все громче и трескучее. Генри поднял голову и увидел первую вечернюю звезду, засиявшую на небе:
- Смотрите: вот и Венера вышла посидеть на своем троне. Она смотрит на вас со своих горних вершин и завидует вашей красоте и тому, что вы любимы так, как ни одна другая смертная или богиня.

Больше всего Генри боялся того, что Элис не примет его руку помощи, не станет слушать его объяснений, не поверит в то, что его любовь к ней способна преодолеть все преграды, воздвигаемые косной общественной моралью, суровыми религиозными догмами и личными предрассудками. Но то, как она прижалась к нему, и ее слова о любви  доказывали, что жена доверяет ему, а что такое брак как не взаимное доверие?
- Я всегда буду рядом, пока вы позволяете мне это. Любовь моя, вы самое прекрасное и чистое существо на земле, поэтому пастухи, взглядов которых вы так устыдились, и приняли вас за Деву Марию, и я прекрасно их понимаю. Для меня вы – ангел, спустившийся с небес, чтобы сделать меня счастливейшим из смертных. Обождите немного: я принесу вашу амазонку и помогу вам одеться, а потом мы сядем на лошадей и вернемся в гостиницу: вам необходимо подкрепиться горячим и очень сладким чаем и лечь в постель, закутавшись в мои объятия и накрывшись теплым одеялом.
Генри поднялся, поставил Элис на ноги и поспешил к тому месту, где его возлюбленная оставила амазонку.

Генри вернулся, держа в руках амазонку, чулки и туфельки Элис, из которых он предварительно успел вытряхнуть песок. Элис уже успела надеть нижнюю юбку и куталась в его мундир, спасаясь от ночной прохлады*
- Вам очень идет кавалерийская форма, - сказал он, улыбаясь, - Однако придется временно ее снять, но потом я снова уступлю вам ее, чтобы вы надели ее поверх амазонки. Ваша сорочка, к сожалению, не успела высохнуть, но в темноте никто не заметит, что под платьем у вас ничего не надето.
Генри помог жене одеться и снова накинул ей на плечи свой мундир, на мгновение снова прижав к себе.
- Я очень хотел бы провести эту ночь  на той заброшенной вилле, окруженной садом, - прошептал он, зарываясь лицом в волосы Элис и вдыхая аромат фиалок, - Но вам надо вернуться в гостиницу и принять горячую ванну: я не прощу себе, если вы простудитесь.
Тревога за жену заставила его забыть о том, что сам он чуть было не утонул, запутавшись в рыбацкой сети. Все, что было связано с ним самим, становилось не важным, когда его любимой угрожала опасность или болезнь. Потерять ее было бы для него ужаснейшим из несчастий, более страшным, чем собственная смерть.
- Я донесу вас до лошадей и посажу в седло, - пробормотал он, целуя непокорный завиток волос, выбившийся из прически Элис. Подхватив жену на руки, он понес ее к лошадям, продолжая целовать ее маленькое ушко, нежный изгиб шеи и щеку, уже слегка порозовевшую.
*Согласовано