Лейтенант застыл на пороге, с трудом сохранив неподвижной не только верхнюю губу, но и нижнюю челюсть.
Племянница с супругом! Почему бы ей было не сказать "племянница с лакеем" или "племянница с комнатной собачкой"? Возмутительное поведение жены, при помощи всего двух слов низведшей его до уровня скамеечки для ног, вызвало в лейтенанте прилив бешеной ярости. Это он должен был разговаривать с дворецким! И уж конечно, он сообщил бы о их визите так, как полагается: "Лейтенант Кендал с женой" или "Мистер и миссис Кендал"! Сейчас же он чувствовал себя никуда не годным придатком, - и даже не к собственной законной супруге, а к племяннице баронета Уайта, с коим не имел чести состоять в кровном родстве.
Генри почудилось, что дворецкий метнул на него злорадно-насмешливый взгляд, мгновенно оценив характер отношений между супругами. Когда напыщенный слуга, похожий на деревянного манекена на шарнирах, удалился, чтобы оповестить хозяина о прибытии гостей, Генри повернулся к жене и сказал, понижая голос, чтобы, не дай Бог, не услышал кто-то из других слуг баронета, которых, судя по размерам палаццо, у того должно было быть много.
- Сударыня, я надеюсь, что в следующий раз вы позволите мне совершить все необходимые действия и сказать все правильные слова, предписанные этикетом.

Лейтенант сделал шаг и остановился, не в силах следовать за женой. Он не понимал, что заставило Элис таким вопиющим образом нарушить этикет, сделав ему выговор в присутствии лакея. Видимо, уважение к мужу  было для нее гораздо менее важно, чем наличие корсета, шляпки, зонтика и перчаток. В любом случае леди не должна была позволять себе подобное, любящая женщина – тем более. От сравнения с зонтиком лейтенанту сделалось совсем худо, и хотя он прекрасно осознавал, что Элис не простит ему того, что он собирался сделать, мужская гордость взяла верх. Он женился не для того, чтобы стать для своей жены послушным пуделем или мальчиком для битья. И если сейчас он покорно последует за ней и сделает вид, что ничего не произошло, он перестанет себя уважать, а Элис поймет, что и дальше может вертеть им так, как ей заблагорассудится.
Дождавшись, когда жена и лакей скрылись из виду, он огляделся и, заметив слугу, усердно полировавшего канделябры, окликнул его. Слуга оставил свое занятие и подошел, вопросительно глядя на гостя в офицерском мундире.
- Чем могу служить, сэр? – вопросил он, обнаруживая близкое знакомство с языком Чосера и Шекспира.
- Передайте баронету Уайту, что лейтенант Кендал в настоящий момент не имеет возможности засвидетельствовать ему свое почтение лично, но будет счастлив принять баронета в своих апартаментах в гостинице «Лондон» на Испанской площади в любое время. Экипаж, ожидающий у входа, доставит миссис Кендал обратно в гостиницу, как только она завершит свой визит. Вы все запомнили? Повторите!
Слуга послушно повторил слова лейтенанта практически слово в слово и удалился выполнять поручение. Лейтенант развернулся и покинул палаццо, намереваясь вернуться в гостиницу. Но тут его посетило неприятное соображение: Элис, с присущим ей упрямством, могла отпустить экипаж и отправиться в гостиницу пешком для того, чтобы досадить ему. Как уже успел убедиться лейтенант, Рим был небезопасным местом, и одинокая молодая женщина легко могла стать жертвой не только попрошаек, но и гораздо более неприятных личностей. Поэтому, еще раз напомнив извозчику, что тот должен дождаться леди, лейтенант углубился в рощицу, окружавшую палаццо, и, выбрав место, с которого хорошо просматривался вход в особняк, уселся на траву и раскурил сигару.

После первой сигары настал черед второй, а Элис все не появлялась. Сверившись с брегетом, лейтенант понял, что сидит под деревом вот уже почти два часа, - а Элис утверждала, что не хочет затягивать визит к баронету. В этот момент из палаццо вышел дворецкий и быстро переговорил с извозчиком, передав ему нечто, в чем лейтенант заподозрил плату за напрасное ожидание, после чего экипаж уехал.* Единственным объяснением этому было то, что Элис решила остаться в доме дяди, и лейтенант, проклиная свой поступок, заставивший жену пренебречь супружеским долгом и предпочесть его обществу общество баронета Уайта, поднялся с травы и пошел прочь из сада, окружавшего палаццо Барберини.
В гостиницу он вернулся затемно и сразу же поднялся в свои апартаменты, хотя маэстро Абруцци, подпиравший стойку своим внушительным животом, горел желанием сообщить ему какие-то новости. Не став стучаться, поскольку был уверен, что внутри никого нет,  лейтенант распахнул дверь и вошёл, намереваясь первым делом найти початую бутылку бренди и прикончить ее перед тем, как отойти ко сну. Канарейка встретила его веселым щебетом, что вызвало в нем лишь новый прилив желчи. Открыв поставец, в котором находились бутылки, Генри вытащил одну из них и сделал добрый глоток, не затрудняя себя поисками стакана. Бренди обжег ему горло, но почти сразу же жжение превратилось в мягкое тепло, разлившееся по всему телу. Усевшись в кресло с бутылкой в руке, лейтенант закрыл глаза и стал вспоминать то, что случилось утром - бурное любовное соитие, ложем для которого послужила не постель, а письменный стол, свою безумную страсть и ответные ласки Элис, при воспоминании о которых даже сейчас у него кружилась голова. И в результате он снова все испортил, поддавшись глупой гордыне!

*Согласовано с Элис Кендал и Джоном Уайтом.

Лейтенант сидел уже в каком-то полном отупении, вперив невидящий взор в бутылку, когда раздался громкий женский вздох и после того тут же захлопнулась дверь спальни. Вскочив с крсла, он снова застыл, не понимая, что происходит, и тут же ему в голову закралось подозрение, что в их с Элис отсутствие в апартаменты проникли воры: гостиничная горничная и ее сообщник. Таких случаев было пруд пруди, и если женщина не могла представлять из себя угрозу, то мужчину стоило остерегаться. Неслышно прокравшись к шкафу, в котором он хранил заряженный револьвер, лейтенант вытащил оружие и так же неслышно вернулся к двери в спальню. Прислушался, приложив ухо к двери, но ничего не услышал. Резко распахнув дверь, он вскинул револьвер, не столько собираясь выстрелить, сколько для того, чтобы напугать злоумышленников и тут же выронил его, увидев Элис, сидевшую в кресле с раскрытой книгой на коленях.
- Вы? - выдохнул лейтенант, глядя на жену с таким изумлением, как будто  обнаружил в супружеской спальне призрака леди Макбет. - Но как...

Книга отскочила от груди лейтенанта и упала на пол, но он не стал ее поднимать, как и револьвер.
- Элис! Я не предполагал, что вы здесь, и, услышав  шум в спальне, решил, что в апартаменты забрались грабители! – воззвал он, осторожно приближаясь к ширме, за которой укрылась жена. – Я прождал вас в саду у палаццо Барберини почти дотемна, и когда дворецкий отпустил экипаж, который должен был доставить вас в гостиницу, я сделал вывод, что вы остались ночевать у дяди...
Заглянув за ширму, он увидел Элис: выглядела она испуганной. Неужели решила, что он собирался стрелять в нее?
- Я не знал, что вы здесь, - повторил он и протянул руки к жене. – Не знал! Как давно вы вернулись?
При других обстоятельствах лейтенант бы строго отчитал жену, отправившуюся гулять в одиночестве по Риму, но сейчас он чувствовал себя виноватым и потому не стал упрекать ее в том, что она пренебрегла своей безопасностью.

- Оставить меня? – переспросил Генри,  - Я не понимаю, что вы имеете в виду. Лучше расскажите мне, как прошла ваша встреча с дядей, но перед тем я хотел спросить вас, доставили ли в мое отсутствие украшения от Кастеллани.
Элис так судорожно сжимала в руках какой-то предмет женского нижнего белья, что Генри ощутил укол жалости и угрызений совести. Отбросив церемонность, он обнял жену и сказал взволнованным и покаянным тоном.
- Мне так жаль, что между нами снова пробежала черная кошка. Я не должен был оставлять вас одну в доме баронета, поддавшись гордыне. Но и вам не следовало возвращаться в гостиницу пешком и в одиночестве, - ведь я оставил экипаж дожидаться вас.

Генри отпустил жену и некоторое время молчал, не зная, что сказать, поскольку уже не раз видел Элис в таком состоянии и понимал, что спорить, оправдываться или пытаться переубедить ее бесполезно. Ее гневный филиппик в его адрес и в адрес баронета Уайта не объяснял лишь одного: почему она пробыла у дяди так долго. Возможно ли, что баронет сбросил маску мнимой доброжелательности, которую носил в Неаполе, и пытался запугать ее или удержать в своем доме силой, воспользовавшись тем, что она явилась к нему одна?
- Как скажете. – наконец произнес он, отступая к двери. – Драгоценности я верну ювелиру. Что мне сообщить баронету Уайту? Мы отклоняем его приглашение на бал-маскарад после того как уже дали свое согласие? Думаю, будет невежливо просто не явиться безо всяких объяснений и не предупредив его заранее. Такой поступок можно было бы оправдать, если бы баронет  каким-то образом оскорбил или напугал вас во время вашего сегодняшнего визита к нему. Может быть, так оно и было на самом деле? Но в таком случае я отправлюсь к вашему дяде сейчас же и потребую у него сатисфакции за нанесенное вам оскорбление.

- Я еще не принял никакого решения, - возразил Генри. - Мое решение зависело бы от вашего ответа на вопрос, который я вам задал. Но я вижу, что вы не хотите отвечать, да и вообще предпочитаете, чтобы я ушел, поскольку любое мое слово и действие лишь вызывает у вас протест и приводит вас в неистовство.
Он поднял с пола оброненный револьвер и взялся за ручку двери, собираясь выйти.
- У нас закончились наличные деньги, и мне надо наведаться в банк, чтобы обналичить один из аккредитивов, - сказал он, глядя в спину жены, сотрясавшуюся от рыданий. - Не ждите моего возвращения, ложитесь спать. Я пришлю к вам Ханну.
Выйдя из спальни, он закрыл за собою дверь и подошел к шкафу, чтобы убрать револьвер на место. Но вместо этого вытащил из шкафа второй, карманный, - точную копию того, который купил для Элис в Константинополе, а потом продал на Гозо после очередной бурной ссоры. Впоследствии, уже помирившись с женой, он купил ей новый, из которого, однако, она никогда не стреляла. Уложив оба револьвера в деревянные ящички для хранения оружия и пуль, а ящички - в одну из пустых шляпных коробок, он спустился вниз и спросил маэстро Абруцци, есть ли у того сейф для хранения ценных вещей. Когда хозяин заверил его, что сейф имеется и он готов предоставить его в распоряжение гостя, лейтенант отдал ему шляпную коробку, попросив поместить ее в сейф.
Лейтенант уже собрался уходить, как в гостинице появился посыльный от Кастеллани. После ухода посыльного Генри  отдал маэстро Абруцци  футляры с украшениями, попросив также убрать их в сейф. Что бы он ни пообещал Элис в ответ на ее гневные слова, возвращать драгоценности ювелиру он не собирался, и мог только радоваться, что жена не знала о том, что их вообще доставили.
Попросив маэстро Абруцци сообщить Ханне, что ее срочно требует к себе госпожа, лейтенант вышел из гостиницы и направился к палаццо Барберини. Идя по скудно освещенным римским улицам, он мысленно пытался выстроить предстоящий разговор с баронетом Уайтом, но даже когда его рука взялась за дверной молоток, укрепленный на входной двери палаццо, он все еще не знал, с чего начать, и как продолжить разговор.

Не застав баронета дома, лейтенант отправился обратно в гостиницу окружным путем, сделав приличный крюк. Он страшился снова увидеть Элис – не того доброго ангела, на которого он готов был молиться и следы которого целовать, а  разгневанную и глухую к его словам  фурию, единственным желанием которой было причинить ему такую боль, от которой не было никакого лекарства. И пусть она не пыталась вцепиться ему в волосы или выцарапать ему глаза: ее слова, а еще больше – ее молчание,  наносили ему гораздо более страшные и неисцелимые раны. Лейтенант шел медленной и тяжелой поступью, не замечая ни теплого дуновения ветерка, ни благоухания цветущих магнолий и апельсиновых деревьев, и думал о том, как хорошо, что у них с Элис нет детей, который стали бы заложниками их несчастливого брака. Отчего-то вспомнилась Медея, отомстившая Ясону самой страшной местью, которую только можно представить. От этой мысли по его телу прошла холодная дрожь и он перекрестился, подняв глаза к темному южному небу, усыпанному крупными звездами.
- Я так больше не могу... не могу... – сдавленно пробормотал он, глядя на небо и ища на нем следы божественного присутствия.  – Господи всемогущий! Вразуми нас обоих, чтобы мы смогли найти путь к сердцам друг друга!
Но небеса оставались безмолвны, звезды и тонкий серпик луны равнодушно и холодно взирали на лейтенанта, и по его лицу заструились слезы, которые он даже не пытался утереть.

Добравшись до гостиницы, лейтенант поднялся по лестнице и открыл дверь в апартаменты. Внутри царила полная тишина - даже канарейка не встретила его щебетом, поскольку ее клетка была накрыта платком. Элис тоже не выбежала навстречу и не прильнула доверчиво к его груди, чтобы дать ему почувствовать, как  радостно и тревожно бьется ее сердце. Лейтенант наклонился и стащил с себя сапоги, после чего сбросил мундир и направился к столу, на котором перед своим уходом оставил недопитую бутылку с бренди. Но ее на столе не оказалось. Решив, что бутылку убрали Перкинс или Ханна, лейтенант не стал тратить время на ее поиски и неслышно проследовал  в спальню, из которой не доносилось ни звука. В спальне было еще темнее, чем в гостиной, потому что плотные шторы были задернуты чьей-то заботливой рукой и не пропускали свет газовых фонарей с улицы. Постояв несколько мгновений у кровати, лейтенант, чье зрение постепенно привыкало к кромешной темноте, различил смутные очертания тела под одеялом. Элис крепко спала, не тревожась о его отсутствии. Ему стало так горько от этой  мысли, что захотелось развернуться и выйти из спальни, чтобы устроиться на ночь в кресле в гостиной. Но он превозмог себя и лег под одеяло, стараясь не потревожить спящую. Именно тогда он и почувствовал резкий запах бренди, вытеснивший столь любимый им тонкий аромат фиалок, всегда окутывавший волосы и кожу жены. Никогда еще запах бренди не казался ему столь отвратительным и вульгарным. Этот запах не мог принадлежать женщине, которая была для него всем, которую он боготворил так же сильно и неистово, как католики - Деву Марию. Лейтенант привстал, готовый отодвинуться, встать с постели и сбежать не только из спальни, но и из Рима, но тут же  вспомнил Скутари и ночь после похищения: тогда Элис тоже была пьяна - не намеренно, а потому что ее заставил выпить один из похитителей. Неужели сегодня он сам стал для нее таким же злодеем, заставившим ее страдать так же жестоко, как в самую страшную ночь в ее жизни? Сердце лейтенанта сжала невидимая ледяная рука: он проклинал себя за совершенную им глупость, за душевную черствость и гордыню, обуявшие его у дверей палаццо Барберини - ведь именно тогда все и началось.
Задержав дыхание, чтобы не чувствовать запах бренди, он привлек спящую жену к себе и его широкая ладонь скользнула по сорочке из тончайшего голландского полотна, лаская спину Элис - не страстно, а нежно и осторожно, без малейшего намека на вожделение.
- Простите меня, любовь моя, - прошептал он, хотя и знал, что Элис не услышит его. - Простите за все.

Рука лейтенанта замерла, но он тут же прижал к себе жену так же крепко, как и она его обнимала. Его молитва, обращенная к Богу все-таки была услышана!
- Дорогая, - прошептал он, целуя Элис в лоб самым невинным из поцелуев, чтобы она не заподозрила в нем иных, менее благочестивых намерений. - Я во всем виноват, и только я должен просить прощения и понести наказание за свой проступок. А вы, мой добрый ангел, заслуживаете лишь душевного покоя и награды за свою доброту и снисходительность к моим грехам.
Генри снова поцеловал жену, немного более смело, но не настойчиво и прижал ее белокурую головку к своей груди, гладя её по волосам и шепча ей на ухо все новые и новые заверения в своей любви и клятвы в том, что больше никогда не уступит глупой гордости и не нанесет ущерб миру и покою в их отношениях. То, что Элис его простила, было так неожиданно, что он никак не мог поверить своему счастью и мысленно возблагодарил небеса за то, что они прислушались к его мольбам, которые он вознес к ним, стоя на темной улице меж рядами цветущих магнолий.

Обнимая возлюбленную,  лейтенант чувствовал себя, как солдат, уцелевший в жестокой и кровопролитной сече. Страсти улеглись, буря утихла,  и между ним и Элис воцарились мир и покой. Надолго ли, он не ведал, но радовался тому, что происходило с ними сейчас. Все вопросы, связанные с баронетом Уайтом и участием в бале-маскараде он решил отложить на потом: время было позднее, о чем сообщили часы, пробившие полночь. Генри зевнул и устроился в постели поудобнее, не размыкая объятий: близость жены наполняла его покоем и безграничным счастьем, обещая сны, разительно отличавшиеся от тех, что снились ему в "Папоротниках" и Скутари.
- Давайте завтра отправимся на верховую прогулку в Кампанью? Там пасутся огромные стада буйволов, и, кажется, есть пещеры, в которых якобы прячутся разбойники. - с трудом балансируя на грани яви и сна, предложил он, проводя подушечкой большого пальца по нежной шее Элис и щекоча ее за ушком. - Или сходим на рынок, чтобы увидеть ожившие натюрморты голландских живописцев? Это может быть интересно и познавательно...
Веки лейтенанта отяжелели, и он с трудом удерживался от того, чтобы не провалиться в сон. Сладкая тяжесть женской головки, лежавшей на его груди, была приятна и ничуть ему не мешала. Запах бренди, столь беспокоивший его ранее, волшебным образом рассеялся и испарился, и он снова ощутил тонкий аромат фиалок, исходивший от волос Элис. Лейтенант улыбнулся, засыпая: ему казалось, что он прижимает к груди благоухающий букетик цветов, который должен подарить своей прекрасной возлюбленной, чтобы она разобрала его и вплела цветки в свои густые золотистые волосы, став похожей на Весну с картины Ботичелли.

Еще не вполне пробудившись от сна, лейтенант почувствовал легкие поцелуи на своих губах - это было приятно и немного щекотно. Открыв глаза, он увидел склоненной над ним лицо жены - самое приятное зрелище из всех возможных. Вчерашняя ссора вспоминалась как страшный, но, к счастью, закончившийся сон.
Плотные шторы все еще были задернуты, не пропуская в спальню солнечные лучи, и лейтенант не мог сообразить, какое сейчас время суток: утро или уже день. В мягком полумраке Элис казалась ему ожившей греческой статуей, - ее светлая кожа, мягкая и теплая на ощупь, матово светилась, гладкостью и безупречностью напоминая  паросский мрамор.
Глубоко вздохнув, он прижал Элис к себе, радуясь такому хорошему началу дня.
- Доброе утро, моя прекрасная Галатея! - сказал он, улыбаясь жене и проводя ладонью по изгибу ее шелковистого бедра. -  Позавтракаем здесь или отправимся в какую-нибудь кофейню?

- С чего бы я передумал? - возразил лейтенант, мысли которого, до этого связанные преимущественно с чашкой кофе, приняли новое направление. - Я страстный поклонник верховых прогулок, тем более, когда меня собирается оседлать такая восхитительная наездница. Не бойтесь меня загнать, сударыня: пришпоривайте посильнее! Вот только, боюсь, вам будет мешать ваша ночная сорочка, которая мало напоминает амазонку.
Опасаясь, что Элис начнет возражать и передумает отправляться в Кампанью прямо из супружеской спальни, лейтенант быстро стянул с нее сорочку и замер, пожирая взглядом идеальное тело  всадницы, позавидовать которому могла сама Ипполита.
- Представьте, что наша кровать - это равнина Кампаньи и вы скачете по ней на арабском жеребце, а вашу кожу обдувает легкий майский ветерок, - сказал он, лаская ее грудь и чувствуя, что если Элис не перейдет к активным действиям прямо сейчас, ему придется поменяться с ней местами.