Генри успел подхватить жену, иначе она бы упала, и с нею на руках почти побежал вслед за доктором, который и не подумал остановиться.
- Доктор Хопкинс! - крикнул он в свой черед. - Доктор, остановитесь! Моей жене стало дурно!
Хопкинс остановился и обернулся, сдвинув брови и неодобрительно глядя на Элис.
- Что такое? - спросил он. - Нервический припадок? Я же предлагал вам, сэр, осмотреть вас в моем кабинете, чтобы не пугать вашу супругу. Дамы плохо переносят больничную обстановку.
- Но что же теперь делать? - спросил лейтенант с отчаянием в голосе. Ему на мгновение показалось, что Элис перестала дышать.
- Отнесем леди в мой кабинет и ослабим шнуровку корсета, - ей сразу же полегчает, - с невозмутимым видом отвечал доктор, указывая на дверь в конце коридора.  Вытащив из кармана сюртука флакончик с притертой пробкой, он вытащил пробку и сунул флакон под нос Элис.
- Вдохните как следует, сударыня!

Доктор заткнул пробкой флакон с нюхательной солью и убрал его в карман сюртука.
- Заносите! - сурово приказал он, распахивая дверь своего кабинета.
Генри вошёл и поискал взглядом удобное ложе, на которое можно было уложить жену.
- Кушетка там! - дал указание доктор, ткнув костлявым пальцем в угол.
Генри бережно положил Элис на кушетку и склонился над ней, готовый зарыдать. Он впервые видел жену в таком состоянии: казалось, что она лишилась рассудка.
- Может быть, мне позвать какую-нибудь из монахинь, чтобы она расшнуровала корсет вашей супруге? - осведомился эскулап.
- Нет, я сам! - отвечал лейтенант. - Оставьте нас наедине, доктор.
Хопкинс пожал плечами и вышел, затворив за собою дверь.
- Дорогая, вы слышите меня? - спросил Генри, расстегивая пуговки на лифе платья жены. - Сейчас я расшнурую вас и вам станет легче, значительно легче!
Бросив случайный взгляд на стол, он увидел что на нем стоит бутылка с жидкостью, цветом напоминавшей выдержанное бренди, а рядом с ней - пустой стакан. Генри бросился к столу, наполнил стакан доверху и сделал добрый глоток, после чего вернулся к жене, приподнял ее и поднёс стакан к ее губам:
- Пейте, душа моя! - приказал он. - Это придаст вам сил!

- Я уже выпил, - сказал лейтенант, но сделал еще один глоток и поставил опустевший стакан на пол.
Расстегнув все пуговки на лифе, он осторожно освободил плечи и руки Элис от платья и стал расстегивать крючки на корсете, продолжая успокаивать жену:
- Вы  приняли слова доктора слишком близко к сердцу, любовь моя. Вы должны уже знать, каковы все эскулапы: если дать им волю, они и здорового залечат до смерти. Вспомните доктора Рассела: он подозревал у меня тиф и собирался обрить меня наголо! А никакого тифа у меня и в помине не было. Помните, как он запретил вам находиться со мной в одной комнате? Старый безмозглый осел! И этот Хопкинс ничуть не лучше.
Ослабив корсет, лейтенант встал и снова направился к столу, чтобы наполнить стакан. Он пережил такое потрясение, что сам еле держался на ногах. Бренди оказался на удивление хорошим: лейтенант смаковал его, думая о том,  как нескладно сложился день, обещавший быть таким хорошим.

Лейтенант, задумчиво потягивавший бренди, поперхнулся и закашлялся. Из всего, что сказала жена, он отчетливо понял только одно: его упрекнули в поведении, недостойном джентльмена.
- Я на вас кричал? - недоуменно переспросил он, когда приступ закончился. - Я?! Простите, сударыня, но такого просто не могло быть: джентльмен никогда не кричит на леди. Впрочем, я тогда метался в бреду, поэтому если я и повысил голос, чего не помню, это было вызвано лихорадкой.
Со стаканом в руке он вернулся к кушетке, на которой лежала Элис.
- Должен сделать вам признание: доктору Хопкинсу я не заплатил ни гроша по той простой причине, что у меня украли кошелек, когда я ходил покупать прохладительное и булочки. К счастью, в гостинице у меня хранится запас наличных денег, а также чеки и аккредитивы Английского банка. Разумеется, я заплачу доктору позже, хотя его консультация не принесла никакой пользы мне, а вам так и вовсе причинила вред. Но время на нас он все-таки потратил, и к тому же я должен возместить ему урон, который только что нанес его запасам бренди.
Лейтенант с самым сумрачным видом отхлебнул еще глоток. Его уязвил упрек жены: он действительно не помнил, что когда-нибудь на нее кричал. Но женщины обладали бурной фантазией: им часто чудилось то, чего никогда не было. Возможно спустя некоторое время Элис забудет, что выпала из коляски в его отсутствие, и начнет упрекать его в том, что он занимается рукоприкладством.

Генри молча убрал руки жены и стал застегивать пуговки на лифе платья. Он уже столько раз просил Элис не извиняться по любому поводу, что не видел смысла повторять то же самое. Элис страдала и телесно, и духовно, - он это видел и по ее искаженному лицу, на котором еще не высохли слезы, и по неловким движениям, по-видимому, проистекавшим от того, что ушибы, полученные при падении из коляски, все еще болели. Но он не знал, как ее утешить, - все, что он говорил или делал, она оборачивала в повод для обид и страданий. Элис была страдалица по натуре, а он защищался от своего неумения переносить ее настоящую или надуманную боль молчанием или сарказмом. Духовно они были по-прежнему так же далеки друг от друга, как Земля и Солнце, и единственное, как он мог выразить свою жалость и любовь к жене - прикосновениями, на краткие мгновения устанавливая между ней и собой телесные узы, которым, увы, она придавала так мало значения.
Застегнув пуговки, Генри взял руку жены в свои, стянул с нее перчатку и переплел ее пальчики со своими, чтобы она почувствовала тепло и надежность его руки, и, может быть, ненадолго перестала чувствовать себя жертвой.