Глядя на то, как жена надевает шляпку и перчатки, Генри думал о произволе этикета, который не позволял даме появляться без перчаток даже в собственном саду. Необходимость шляпки он понимал, но перчатки! В такую жару! А впрочем, было бы неправильно, если бы белые ручки леди покрылись загаром и стали похожими на руки поденщицы. Но ему хотелось, пока еще было возможно, любоваться не перчатками, а тонкими пальчиками Элис с бледно-розовыми ноготками, напоминавшими лепестки только что распустившейся чайной розы. Он чувствовал, что вино все же ударило ему в голову, и произнес нарочито медленно, тщательно выговаривая слова, как человек, который опьянел, но пытается скрыть это от окружающих:
- Да, я вижу, что вы готовы... Давайте же выйдем в сад и посидим под смоковницей, слушая пение птиц. И, кажется, в дальнем уголке сада я видел качели.
Качели действительно были: точно такие, как на полотнах французских художников минувшей эпохи. В будуаре леди Ребекки на стенах висели полотна, написанные в легкомысленно-пасторальном жанре, и вспомнив одну из них, он представил, как Элис взмывает ввысь на качелях, а ее юбки приподнимаются от ветерка, открывая его взгляду ножки в шелковых чулках и изящные туфельки.

Генри сразу повёл Элис к качелям, закрепленным на двух прочных веревках, перекинутых через толстые ветви дерева. К качелям была прикреплена и третья, служившая для того, чтобы их раскачивать. Широкое сиденье и высокая спинка качелей были покрыты лаком , местами облупившимся от зимних дождей. Ни о чем не спрашивая Элис, он усадил ее на качели, а сам взялся за конец веревки.
- Держитесь крепче! - предупредил он, забирая у жены сложенный зонтик и прислоняя его к стволу дерева. - Я буду сильно вас раскачивать!
И потянул за веревку, приводя качели в движение и жадно вглядываясь в лицо жены, ожидая увидеть на нем такой же восторг, какой она испытала, стоя на крепостной стене в Рабате и представляя себя птицей, готовой взлететь и парить над городом.

Элис коротко рассмеялась, и день, и без того солнечный и яркий, стал еще более теплым и радостным. Но Генри опасался раскачивать качели еще сильнее: они уже и так, казалось, взмывали к верхушкам деревьев. Её шляпка упала на траву к ногам Генри, но он не имел возможности ее поднять, чему, в сущности, радовался: волосы жены засверкали золотыми бликами в лучах солнца. Как было бы славно, если бы они не были собраны в сложную прическу, а развевались на ветру! И туфелька с ее маленькой, почти кукольной ножки, тоже не торопилась свалиться на землю. А Генри был совсем не против поднять ее и надеть на крохотную ступню жены, ощутив под пальцами тепло ее кожи.

Генри отступил от качелей на то расстояние, которое позволяла веревка, и натянул ее еще сильнее. Качели взмыли вверх так высоко, что он на мгновение испугался, не упадет ли Элис, но тут же успокоился, понимая, что если такое и случится, то он сумеет подхватить жену и не дать ей упасть. Юбки Элис приподнимались и опускались в такт движению качелей. Генри неотрывно смотрел на их волнообразные движения, ловя моменты, когда из-под них показывалась стройная лодыжка обтянутая чулком.

Генри послушно остановил качели, разочарованный тем, что Элис решила прервать свой и их полёт. Счастливая улыбка, освещавшая её лицо, почти угасла, и Генри терялся в догадках, что послужило тому причиной. Может быть, упавшая на траву шляпка? Ведь леди не положено находиться на свежем воздухе простоволосой... Генри наклонился,  поднял шляпку, отряхнул ее и подал Элис, продолжая другой рукой придерживать одну из веревок, на которых были подвешены качели:
-  Ваша постоянная спутница вас покинула, но я возвращаю беглянку обратно. Если хотите, можете посидеть здесь, а я постою рядом, а потом раскачаю качели еще раз.
В этом уголке сада было достаточно тени, которую давали несколько старых деревьев с густыми широкими кронами. День уже давно перевалил за середину, и на траву легли длинные тени, предвещая скорое наступление вечера.

Генри воспользовался любезным предложением дамы и сел на качели рядом с ней.
- Еще не решил, - сказал он. - Может быть, Полли... В честь той самой мисс Полл, о которой я вам рассказывал, когда мы были в лавке модистки. Назвать пока еще безвестную певицу в честь другой, знаменитой, - значит пожелать ей успехов на избранном поприще. Впрочем, это разные имена, хотя звучат похоже.
Генри искоса наблюдал за тем, как Элис поправляет локоны, и ему хотелось сообщить ей, что легкий беспорядок в прическе очень ей к лицу, но он, конечно, ничего подобного не сказал.

- О ком? - лейтенант не понял, кого имеет в виду жена. - На самом деле, называя ее так, я ни о ком думать не буду. Но если вам не нравится имя Полли, предложите свой вариант, я с удовольствием им воспользуюсь. А можно и вообще никак ее не называть: все равно ведь птица не понимает, когда к ней обращаются по имени.
Лейтенант задумался о том, что ему придется мучиться с выбором клички для лошади, когда он купит ее в Индии. С выбором имен у него всегда возникали сложности. Назвать арабского жеребца Кумиром, как и прежнего? Но не навлечет ли это на него несчастья, которые выпали на долю его предшественника? Генри стал перебирать имена, которые подошли бы породистому и горячему арабскому коню: Султан, Шейх, Мавр (если жеребец будет вороным), а еще лучше - Раджа! Последнее имя ему понравилось и он мысленно произнес его несколько раз, смакуя каждую букву.

Упоминание о Полли, служанке из "Папоротников", еще больше изумило лейтенанта. Он немного поразмыслил над этим и пришел к выводу, что жену неприятно задело то, что он дал канарейке имя служанки. Но он ведь даже не вспомнил о той Полли, когда придумывал имя для птички! Неужели жена ревновала? И к кому! К девушке, хотя и прехорошенькой, но стоявшей неизмеримо ниже её по положению и к тому же уступавшей ей и в красоте, и во всем прочем. Не говоря уже о том, что её он любил всем сердцем, а на Полли смотрел как на приятное отдохновение для глаз.
- Надо же! Не ожидал. Впрочем, Полли - предобрая девушка, и заплакала бы даже если ей сообщили о смерти моего жеребца. Мне нравится имя Полли, но не настолько, чтобы называть им канарейку, если это неприятно вам, - ответил он и оттолкнулся от земли еще сильнее, заставляя качели двигаться. Чтобы Элис случайно не соскользнула с  сиденья на землю, он обвил рукой ее талию и спросил:
- Вы так и не примерили новый корсет?

- И что с того? - спросил лейтенант, привлекая жену еще ближе к себе, в то время как большой палец его руки поглаживал ей поясницу, хотя сам он этого не замечал, раздираемый желанием признаться в порче второго корсета и страхом, что узнав о его случайном проступке, Элис снова ударится в слезы или же рассердится так, что вовсе перестанет с ним разговаривать. - Вам так неприятны мои подарки? Но почему?
Сверху раздался подозрительный треск сухого дерева, и лейтенант посмотрел вверх, желая понять, что вызвало этот звук. Вслед за этим треск повторился, еще более отчетливо и резко, и он спрыгнул с качелей, увлекая за собой жену. Ветка, казавшаяся такой надежной, не выдержала, и переломилась.
- О Боги! - пробормотал Генри, сжимая Элис в объятьях и холодея при мысли, что могло бы произойти, если бы он не отреагировал вовремя. - Не надо было мне садиться на качели! Я слишком для них тяжёл...

Лейтенант, ни слова не говоря, подхватил жену на руки, будучи уверен, что ноги у нее подкашиваются от перенесеного потрясения.
До смоковницы, под которой стояла каменная скамья, было несколько шагов. Лейтенант опустил жену на скамью и сел рядом.
- Как счастливо мы избежали падения! - заметил он, целуя руку Элис. - Но впредь я буду осторожнее. Качели мы с Перкинсом перевесим, а обломившейся веткой займется садовник.
Продолжать разговор о корсетах он не стал, видя, как потрясена жена. У него же выветрился из головы весь хмель от выпитого вина и он чувствовал себя достаточно бодрым, хотя и признавался себе, что ошеломлен тем, что произошло. Солнце начало клониться к горизонту, но до сумерек еще оставалось достаточно времени.
- Вы не хотите немного порисовать на свежем воздухе? - спросил он Элис. - Этот уголок сада выглядит очень живописно, а свет и тени расположились самым идеальным образом. Я принесу вам сюда все, что нужно для рисования, вместе со столиком.

Генри перехватил взгляд Элис, направленный на зонтик, встал и пошел к дереву, к стволу которого сам же его и прислонил. Вернувшись, он с поклоном подал зонтик жене и сказал:
- Я все же схожу за рисовальными принадлежностями - не для того, чтобы заставить рисовать вас, а для того, чтобы вас нарисовать. Девушка с раскрытым зонтиком в руках, - чем не сюжет для акварели? Куда вы положили кисти и краски, которые я купил в Рабате?
Генри понял, что Элис не хочет пользоваться его очередным подарком. Что ж, тогда им воспользуется он сам. Ему хотелось запечатлеть в мягких акварельных красках девственницу, сидящую на скамье в тени дерева, чьи плоды символизировали плодородие и материнство, а листья - мужскую силу, чтобы иметь возможность любоваться этим рисунком после того, как они окончательно расстанутся.

Генри взял Элис за руку.
- Скажите, что вас гнетёт? - спросил он. - Видит Бог: я с самого начала хотел для вас самого лучшего, но вижу, что все мои старания пропадают втуне. Вы с каждым днем все больше и больше отстраняетесь от меня, а ведь я ничего не прошу и не требую: только хочу, чтобы вам было хорошо. Но я, наверное, не способен составить счастье женщины. Научите меня: что я должен делать, чтобы вы чувствовали себя свободной и счастливой? Пусть даже на те несколько недель или месяцев, что остались в нашем распоряжении.

Генри слушал Элис и его попеременно бросало то в жар, то в холод. Он и представить себе не мог , что его замечание о самоубийстве, обронееное в разговоре, жена могла принять за серьезное намерение. Он был уверен, что она поняла горькую иронию, заключенную в них, да и как она могла думать, что он действительно способен на такой ужасный поступок?! Но как следовало из ее слов, именно так она и подумала и мучилась страхами и угрызениями совести. Было ли это следствием ее характера или же отвечало ее собственным тайным желаниям? После всех бед, выпавших на ее долю, Элис вполне могла задумываться о том, чтобы свести счеты с жизнью, поэтому и приняла его мрачную, сардоническую шутку за чистую монету, хотя другому человеку сразу бы стало ясно, что Генри говорил не всерьез.
Ошеломленный этой догадкой, он встал со скамьи и медленно прошелся взад и вперед, хмурясь и кусая губы. Как человек военный, повидавший смерть в самых отвратительных ее обличьях, сам не однажды побывавший на волосок от нее и в какой-то мере привыкший к мысли о том, что в любой момент может погибнуть, он не задумывался серьезно, каким потрясением должны были стать для его юной жены покушение, совершенное на нее в Скутари, и последовавшее за ним похищение. Все закончилось счастливым избавлением, и он пребывал в  уверенности, что Элис медленно, но верно, старается забыть то, что произошло, и что у нее это получается. Но оказалось, что это не так. А он добавил к ее переживаниям (хотя такое слово даже и отдаленно не передавало того, что она испытывала), угрозу развода, - потому что был уверен, что дав ей свободу, сделает ее счастливой. На самом же деле, как теперь ему казалось, он поставил жену перед ужасной необходимостью остаться один на один с ее страхами, а в дополнение к тому фактически отдавал ее в руки жестокого и беспринципного опекуна.
Генри снова сел на скамью рядом с женой и взял ее руки в свои.
- Злой рок, чёрный ангел... - все это выдумки мистиков и людей, слабых духом, - сказал он, потому что действительно так думал. - Наша судьба - в наших руках, любовь моя. И если бы я не имел случая убедиться в вашей храбрости, душевной стойкости и жизненных силах, я бы, наверное, не стал вас переубеждать. Но я не раз вам говорил и говорю снова: вы сильная и отважная женщина, и не вам поддаваться таким опасным и разрушающим душу мыслям! С одной стороны, вам действительно пришлось испытать на себе два неожиданных и страшных удара, которые чуть было вас не убили. Но посмотрите: вы вышли с честью из этих испытаний, вы побороли судьбу и сейчас находитесь на цветущем острове рядом с человеком, который, хотя и виноват перед вами во многом, любит вас всей душой, а впереди у вас - целая жизнь, с ним или без него - не так важно. Хотя я клянусь, что предлагая вам развод, думал не о своей свободе, а о вашей... Но если вы чувствуете, что это неверный шаг, - скажите мне, и я отзову свое поручение к поверенным. Элис, я знаю, что не вызываю в вас тех чувств, которые должен вызывать муж у жены, но я уже смирился с этим, и если вы нуждаетесь во мне сейчас, мы можем отложить дело о разводе на потом, когда вы уже справитесь со своими страхами и будете чувствовать себе уверенней. И еще: я понимаю, как вам тяжело вспоминать то, что случилось в Скутари, но может быть, вам стоит рассказать мне обо всем? Ведь я знаю лишь конец этой истории, и не могу поэтому в полной мере понять, что вы чувствуете и почему до сих пор боитесь возвращения ирландца, хотя я неоднократно заверял вас в том, что вы никогда больше его не встретите?

Элис нуждалась в нем - это открытие ошеломило лейтенанта. То, как она сжала его ладонь, а потом приникла к нему в поисках защиты от своих страхов, доказывало это.  Почему он никогда не расспрашивал ее о случившемся? Боялся, что узнает что-то такое, что заденет его мужскую гордость? Какая глупость, какое невиданное, беспримерное себялюбие! И ведь похищение произошло по его вине: он действительно тогда был пьян и испугал Элис своим очередным безудержным порывом, который был еще отвратительнее потому, что им руководила прежде всего грубая похоть, разжигаемая парами бренди.
-  Я виноват в том, что произошло, только я один, - нашел в себе силы признать он,  привлекая жену с себе еще ближе и теснее, и окружая надежным кольцом своих рук. - Я не думаю, что вы когда-нибудь сможете простить меня за ту выходку, повлекшую за собой столь ужасные последствия. Но я уверяю вас: вы никогда более не встретите на своем пути никого из похитителей. Я... я не говорил вам, но мы с Перкинсом поймали одного из них, - того, кого вы называете страшным человеком. Он не настолько страшен, как рисует вам перенесенный опыт и женское воображение. Это бедный парень, - я имею в виду его финансовое положение, - который лишился всех своих родных во время картофельного голода, как и его подельник, ограбивший склеп. Их единственным желанием было получить выкуп, дезертировать и уехать в Америку, чтобы начать там новую жизнь. И я дал ему такую возможность, оплатив билет на корабль, хотя должен был бы отдать под трибунал или убить своими руками. Но мною тогда руководило желание избавиться от него так, чтобы подробности похищения не стали достоянием гласности, а отдав его под трибунал, я бы дал этому произойти. Убить же безоружного человека я не смог, хотя и ненавидел его всей душой. Вы имеете право презирать и ненавидеть меня за такой поступок, - я смиренно приму это от вас. Я рассказал вам об этом лишь потому, что теперь понимаю: вы и дальше будете бояться этого призрака, пока его судьба остается вам неизвестной. И я поэтому хотел поскорее увезти вас из Скутари - куда угодно, чтобы вы забыли о том, что случилось, благодаря полной перемене обстановки.