- Все, что мне сейчас требуется - это перо, бумага и чернила, - отшутился Генри и тут же вспомнил, что запас сигар на исходе. Но признаваться Элис в том, что после визита  на почту заглянет в табачную лавку, не стал: жена явно не одобрила бы этого.
Он молча пошёл дальше рука об руку с женой, ведя ее к выходу из цитадели. Смирная лошадка терпеливо ожидала их и покосилась на Элис большим влажным глазом, когда та подошла к двуколке. Генри посадил жену в коляску и вывел лошадь на дорогу: теперь им предстояло спуститься вниз, к улочкам, застроенным низкими белыми домиками. Сев в коляску рядом с Элис, он взял в руки поводья и заставил лошадь идти вперёд.
- Интересно, как ее зовут? - спросил Генри жену.- Как вы назвали бы ее, если бы она была вашей?

Генри слишком сильно натянул поводья, услышав ответ жены, и лошадка остановилась, как вкопанная. Пришлось снова понукать ее, прежде чем она двинулась вперед.
- Страсть?! - воскликнул он. - Но ведь она такая смирная и послушная... Фиалка мне нравится больше. А впрочем, все зависит от всадника. Можно ведь самую пугливую и покорную лошадь превратить в необузданную кобылицу, что, впрочем, плохо для наездника. Лошадь должна беспрекословно слушаться своего хозяина, иначе весь смысл в их отношениях пропадает. Вы не видели моего Кумира: более умной и управляемой лошади я не встречал. Но когда я впервые взялся его объезжать, он был строптивым и непокорным годовалым жеребцом,  к тому же склонным к довольно злобным выходкам. Но я сумел сделать из него настоящего кавалерийского коня. Как жаль, что больше никогда я на него не сяду!
Генри отвернулся, чтобы Элис не заметила выражение страдания, промелькнувшее на его лице: он до сих пор не смирился с потерей Кумира и не представлял, кем он сможет заменить своего верного боевого товарища.
Управляемая им двуколка тем временем спустилась с холма и свернула на одну из улочек, которую Генри выбрал чисто по наитию: города он не знал, поэтому выбирать особенно не приходилось. Но к счастью, почти сразу же он заметил аккуратный домик с вывеской, на которой по старомодному обычаю была изображена трудолюбивая швея, склонившаяся над шитьем.
Генри тут же остановил лошадь и указал Элис на вывеску:
- Кажется, нам повезло, душа моя. Сейчас я помогу вам сойти на землю и мы войдем в этот храм дамского счастья.

Генри снова поцеловал жене руку, потом другую. Ему была приятна её забота о нем, но пришлось посмотреть правде в глаза:
- Дорогая, - сказал он, берясь за ярко начищенную медную ручку входной двери, - Большую часть времени я буду носить кавалерийский мундир независимо от того, сколько градусов будет показывать термометр. И к тому же одежду джентльменам шьют портные-мужчины, а не модистки. Но если вам хочется, можете выбрать мне легкую ткань для новых рубашек в дополнение той, что  вы уже купили  в Константинополе.
Нажав на ручку, он толкнул и открыл дверь и пропустил жену вперед, шепнув ей на ухо:
- Надеюсь, местные модистки читают французские модные журналы.

При упоминании о доме, до которого его пока еще жене уже не было никакого дела, лейтенант помрачнел. Действительно, почему ее должен был волновать дом в Индии, который он уже представлял себе во всех подробностях, и где она могла бы стать полноправной хозяйкой без  вмешательства его дяди или ее опекуна, и особенно - леди Ребекки? А Генри и вправду часто представлял себе большое бунгало с просторными комнатами и белыми муслиновыми занавесками, колыхающимися от легкого ветерка; с толпой смуглолицых слуг в белых одеждах, готовых исполнить и даже предвосхитить любое желание юной и красивой мем-сахиб с кожей белой и нежной, как лепестки священного лотоса; с садом, где цвели экзотические растения с яркими цветами, благоухание которых будило чувства, неведомые чопорным англичанам, выросшим в туманном Альбионе.
Генри хотел что-то сказать, но Элис уже отвернулась от него, а навстречу им спешила модистка. Генри поздоровался, объяснил цель их прихода, а затем сообщил, что удалится примерно на час, чтобы отыскать почту. Модистка любезно снабдила его адресом, подробно объяснив, где сворачивать налево, а где - направо, и он, временно попрощавшись с дамами, вышел из лавки и направился по залитой полуденным солнцем улочке туда, где мог написать письмо лейтенанту Томасу.

Генри довольно быстро отыскал почту и узнал, что все отправления сначала переправляют на Мальту, а оттуда  передают на корабли, следующие в Англию, Италию или Францию. Он попросил перья, бумагу и чернила и написал за конторкой короткое письмо лейтенанту Томасу, в котором выражал тревогу о нем и сообщал о своих новостях. О предстоящем разводе с Элис он не упомянул: дело было слишком личное и интимное, к тому же перспективы все еще оставались неясными. Вслед за письмом Томасу он написал запрос своим поверенным в Лондоне, попросив их переслать ему на адрес гостиницы в Риме всю информацию касательно бракоразводного процесса.
Запечатав письма, он отдал их служащему почты и разузнал у него, где находится табачная лавка. В табачной лавке он пробыл гораздо дольше, заведя с хозяином в высшей степени захватывающую беседу  о сортах табака. В результате он купил два сорта сигар и, расплатившись и сердечно попрощавшись с хозяином, вернулся к модистке, держа в руках небольшой сверток, в котором находились две коробочки сигар.
Войдя в лавку модистки, он не смог определить по виду Элис, явился ли он точно к положенному сроку, слишком рано или же непростительно поздно.
- Я не рано? - на всякий случай осведомился он, глядя на жену, все еще пребывавшую в том же самом платье, в котором она вышла из дома.

Генри мельком взглянул на список покупок и тут же удивленно вскинул брови: он никак не ожидал, что в нем будет фигурировать всего один корсет. Он поднял взгляд на модистку, ожидавшую, когда джентльмен вытащит туго набитый кошелек или чековую книжку (впрочем, Генри сомневался, что на этом крошечном острове охотно принимали чеки)  и спросил:
- Мадам, у вас есть готовые корсеты?
Та стрельнула глазами на клиентку и быстро произнесла:
- О да, но леди захотела такой, как на картинке в журнале. Это новая конструкция, очень удобная в носке и...
Генри совершенно не интересовали подробности: ему нужен был второй корсет для жены прямо сейчас, поскольку он знал, что в ее шкафу не осталось ни одного, а это означало, что Элис наотрез откажется куда-либо выходить с ним, пока ей не доставят обновку. Весь сегодняшний день она провела, как на иголках, явно смущенная и пристыженная тем, что появилась на людях без этой важной детали женского туалета.
- Принесите все, какие есть, - распорядился лейтенант и перевел взгляд на Элис, стоявшую с кипой модных журналов в руках,- Душа моя, позвольте мне выбрать кое-что для вас по своему вкусу. Присядьте, это не займет много времени.
Модистка, шелестя юбками, уже скрылась за дверью, ведущую в глубины лавки, а Генри устремил взгляд на клетку, в которой рассыпала мелодичные трели жёлтая канарейка.
- Какая сладкоголосая певунья, - заметил он лишь для того, чтобы не дать жене заговорить до того момента, как принесут корсеты. - Вы знаете, что канареек специально обучают  пению при помощи флейты или французской шарманки, - совсем как певцов из Итальянской оперы? Вам ведь нравятся птички? Соловьи, жаворонки, дрозды, попугаи? Дядя рассказывал мне о том, что в конце прошлого столетия  в Лондоне пользовалась огромной известностью некая мисс Полл, - попугаиха в роскошном серо-зеленом с алым опереньи. Она так пела, что к дому, где она жила, каждое утро съезжались экипажи с гербами на дверцах, чтобы их владельцы могли насладится пением этой необыкновенной птицы. Ее хозяином был Деннис О'Келли, - бывший букмекер, сколотивший огромное состояние на  скачках. А ее товарка, по странному стечению обстоятельств тоже прозывавшаяся Полл, стала причиной скандала и громкого судебного разбирательства между двумя титулованными леди.
В этот момент вернулась модистка, держа в руках ворох корсетов. Генри окинул их цепким взглядом и выхватил один, цветом очень напоминавший тот, что он зарыл в прибрежном песке:
- Заверните! - сказал он, не поинтересовавшись, во что ему это обойдется.

Лейтенант невозмутимо расплатился, еще немного побеседовал с модисткой, выясняя, где в Рабате он сможет найти краски и кисти для рисования и седельную мастерскую, забрал корсет и, уже собравшись уходить, снова бросил взгляд на желтопёрую певунью.
- Удивительное создание! Никогда не слышал такого сладкозвучного пения! - сказал он. - Сколько вы за нее заплатили, мадам?
- Это подарок старинного друга, сэр, - ответила модистка, скромно потупив очи и поправляя идеально уложенную прическу.
- Понимаю, - промолвил лейтенант, хотя ровным счётом ничего не понимал, да и друзья этой дамы его не интересовали. - В Лондоне, в зверинце миссис Кросс такую птичку можно купить за пять гиней, но я заплачу вам десять.
Модистка ошеломленно на него уставилась и затем неуверенным тоном проговорила:
- Даже не знаю, что и сказать, сэр: мой друг будет очень недоволен, когда узнает, что я рассталась с его подарком.
Но лейтенант уже открыл кошелек и начал отсчитывать монеты, и владелица канарейки сдалась перед блеском золота.
Выйдя из лавки, лейтенант огляделся по сторонам, разыскивая жену. В одной руке он держал клетку с канарейкой, в другой - красиво упакованный корсет, а локтем прижимал к боку сверток с сигарами.

Лошадь и двуколка стояли на месте, а вот жены не было видно. Генри положил два небольших свертка на сиденье, рядом поставил клетку с притихшей канарейкой и сам забрался в двуколку. Элис не могла уйти далеко даже без корсета, но сам факт ее отсутствия доказывал, что жена обижена и рассержена, и пытается таким образом выразить свою неприязнь и раздражение по отношению к нему. Солнце слепило глаза. Прищурившись, Генри вглядывался в залитую солнечным светом улицу, над которой дрожало и колыхалось серебристое марево. Наконец он увидел далеко впереди светлый силуэт: ошибиться было невозможно, это была Элис. Генри пустил лошадь неторопливым шагом: иначе и нельзя было на узкой улочке, по обеим сторонам которой жались друг  к другу домишки, чьи ослепительно-белые фасады были увиты бугенвиллеей, ломоносом и жимолостью. Элис тоже шла не торопясь, поэтому двуколка поравнялась с ней довольно быстро и Генри, останавливая лошадь, громко спросил:
- Сударыня, вас подвезти?
Ситуация его забавляла: Элис снова по-детски капризничала, а он пытался призвать ее к порядку при помощи своего непоколебимого спокойствия и невозмутимости, хотя никакого смысла в этом не было: в будущем с ее капризами был бы вынужден справляться другой джентльмен, и Генри надеялся, что им окажется не баронет Уайт.

Генри понимал, что с корсетами он перегнул палку, хотя второй повредил по чистой случайности, без злого умысла.
Но его утомили бесконечные размолвки с женой и он впервые порадовался, что развод не за горами. Больше всего его уязвляло то, что любой его щедрый и бескорыстный подарок Элис воспринимала то как попытку подкупа, то как личное оскорбление.
Генри поставил клетку с канарейкой себе в ноги, два маленьких свертка положил на колени и протянул руку жене:
- Очень скоро вы получите возможность принимать решения самостоятельно, - без тени раздражения в голосе произнёс он, потому что так оно и должно было случиться. - А пока садитесь в коляску: нам надо заехать за рисовальными принадлежностями и в седельную мастерскую.
У него был план и он собирался неукоснительно ему следовать, с согласия Элис или без оного.

Двуколка  покатила по каменистой улочке, а Генри  поставил клетку с канарейкой на оставшееся свободным место на сиденье, воздвигнув между собой и женой что-то типа символического барьера.
- Разумеется, я сам поставлю в известность своих родных и друзей, - коротко заверил он Элис и, не собираясь дальше развивать эту щекотливую тему, добавил, - Хочу попросить вас вот о чем: когда вы будете выбирать себе кисти и краски, думайте не о том, что их для вас буду покупать я, а о том, что они помогут вам запечатлеть красоту этого острова, и впоследствии, глядя на свои рисунки, вы сможете снова и снова возвращаться в этот райский уголок, которому, поверьте, нет никакого дела до нашего с вами развода.

Генри замолчал, понимая, что в этом споре ему не победить. Его доводы отскакивали от Элис, как от стенки горох, потому что она была настроена против него как никогда раньше. После довольно долгого молчания, завидев вывеску нужной лавки, он все-таки сказал:
- Хорошо. Я сам куплю все необходимое, руководствуясь выбором хозяина лавки, который разбирается в этом предмете лучше, чем я.
Остановив лошадь, он соскочил на землю и попросил:
- Ждите меня здесь, сударыня: я скоро вернусь.
И, обогнув двуколку, вошел в лавку.

Генри, и сам любивший рисовать, хотя и считал свои способности весьма скромными, задержался в лавке дольше, чем рассчитывал. Хозяином лавки оказался местный художник - маленький толстячок-француз с длинной, устрашающе черной бородой и гладким, как коленка, черепом. Он болтал без умолку на своем родном языке, показывая англичанину разнообразные кисти для акварели, начиная с куньих и заканчивая соболиными, и сравнивая их достоинства и недостатки, а когда перешел к итальянской  бумаге торшон, сделанной в городе Фабриано, его голос от восхищения стал срываться на визг.
- Они изготавливают бумагу для живописи начиная с тринадцатого века, месье! - восклицал он, вздевая руки к потолку в неописуемом восторге. - Посмотрите, какая фактура! Грубая, мощная, зернистая и одновременно необычайно податливая и впитывающая влагу, как плодородный чернозем! Именно то, что нужно для акварели... Вам еще понадобятся карандаши для первоначальных набросков и планшет, чтобы писать акварели на чистом воздухе. Какие краски предпочитаете? У меня есть все: гуммигут, индийская жёлтая, жёлтая и красная охра, жжёная киноварь, лак-гаранс, жжёный кармин,  венецианская и индийская красная, кобальт, ультрамарин, берлинская лазурь, индиго, нейтральтинт и, разумеется, сепия. Будете брать сухие пигменты или готовую краску в тубах?
Генри, рисовавший только углём и карандашом, растерялся и только кивал, жалея, что рядом с ним нет его упрямицы-жены, которая знала об акварели больше, чем он.
Наконец, согласившись на все, что предлагал продавец, он оплатил покупку и вышел из лавки, чувствуя, что голова у него идет кругом. Элис с надменным и непроницаемым видом прогуливалась взад и вперед у входа, и Генри, обнимавший огромный сверток, врученный ему продавцом, бросил на нее дикий и ошалевший взгляд, и, ничего не сказав, направился к коляске и начал устраивать покупку на сиденье, снова переместив клетку с канарейкой себе в ноги.

Генри ничего не оставалось делать, как раскурить одну из купленных сигар. Пряный аромат тлеющих табачных листьев несколько примирил его с действительностью и затянувшимся ожиданием. Если бы Элис соизволила поговорить с ним, он бы предупредил ее, что съездит в седельную мастерскую, но теперь приходилось терпеливо ждать, хотя он и предположить не мог, чем занимается в лавке его своенравная супруга, не имея при себе наличных денег. Неужели решила приобрести что-то в кредит, записав покупки на имя мужа?
Канарейка в клетке тем временем выказывала все признаки нетерпения, и наконец Генри сообразил, что птичка томится жаждой. Он вылез из коляски и направился к лавке, чтобы попросить владельца немного воды для бедняжки, которую в честь знаменитой мисс Полл решил назвать Полли, хотя ее предшественница и была не канарейкой, а попугаихой.
В лавку лейтенант вошел вместе с сигарой, поскольку считал, что резкий запах скипидара, которым пропахла лавка, невозможно перебить ароматом табака. А если леди это не понравится, - что же, он предлагал ей пойти за красками вместе с ним.

Бородач тоже обернулся к лейтенанту и на его лице отразилось удивление, смешанное с надеждой:
- Забыли что-то купить, месье? - поинтересовался он и с галантным поклоном объяснил очаровательной англичанке, - Этот господин зашел перед вами и купил у меня краски и принадлежности для рисования акварелей.
- Нет, мсье, - ответил лейтенант, и так же галантно улыбнулся Элис, - Я лишь хотел попросить у вас какую-нибудь плошку с чистой водой: моя ручная канарейка изнемогает от жажды.
Толстяк махнул рукой на занавес, отделявший лавку от жилых помещений:
- Пройдите на кухню, мсье, и поищите там блюдце или другую подходящую посудину. А вода в ведре у окна.
После чего снова переключил внимание на голубоглазую и белокурую красавицу.
Генри сунул сигару в рот, сжал ее зубами и проследовал на холостяцкого вида кухню, где нашел небольшую глиняную плошку и захватил с собой ведро с водой, потому что лошадь тоже мучилась от жажды.