Бай Лин наклонился и выдернул из земляного пола кинжал. Некоторое время он рассматривал его, как будто решая, как поступить: воткнуть его между лопаток Зафиры или себе в сердце. Но потом обтер клинок о полу халата и сунул обратно за пояс. Неопределенность положения бесила его: насколько проще было бы выполнить последнее поручение Ломбарда и после этого расстаться с Зафирой навсегда - пусть ищет себе другого подельника, а Ломбард - другого наемного убийцу. Но он понимал, что не в состоянии сделать ни того, ни другого. Поэтому китаец решил потянуть время: время всегда работало на него, потому что он был терпелив и умел ждать. Он поиграет с Зафирой в кошки-мышки: она будет пытаться навредить англичанам - он каждый раз будет вставать между ними и ей, как скала. А она, как и любая женщина, будет дразнить и мучить его своим жестоким кокетством, пытаясь сломить его волю и сделать из него послушного раба. Бай Лин собирался солгать и сказать Зафире, что ее вид ее наготы не действует на него, хотя до сих пор он никогда и не видел ее голой, несмотря на то, что они практически всегда находились рядом и ночевали под одной крышей, а часто - и под открытым небом или на палубе корабля, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Может быть, ощущая биение ее сердца у своего и чувствуя ее сладкое дыхание, он и влюбился? А теперь эта любовь превратилась в нечто другое - почти в ненависть, но такую, которая обращалась против самого Бай Лина.
В тесной каморке все, что сумел разглядеть китаец, было запрокинутое лицо Зафиры и ее беззащитная шея, которую он мог бы сломать двумя пальцами. Или нажать на сонную артерию и заставить ее потерять сознание, а потом связать ей руки поясом от своего халата и до утра насиловать в немыслимых позах, о существовании которых она и не подозревала. Но Бай Лин никогда не насиловал женщин, даже и мысли подобной у него не возникало. Но глядя на обнаженную Зафиру, не побоявшуюся повернуться к нему спиной, на ее стройную фигуру с длинными ногами и двумя ямочками над крестцом, он вдруг захотел напасть на нее сзади, зажать ей рот своей широкой ладонью и повалить на пол. Глупо было совать ей в руку кинжал - она была способна убить его безо всякого оружия: своей ослепительной красотой, своим безмерным презрением к нему. Рука Бай Лина потянулась к поясу халата и развязала его. Халат с мягким шорохом соскользнул на земляной пол, кинжал с глухим стуком приземлился рядом.
Кожа Бай Лина была летописью его побед и поражений и бесчисленных схваток, в которых он принимал участие: шрамы от  колотых, рубящих и резаных ран, нанесенных вражескими кинжалами, саблями и ножами, покрывали его могучий торс и руки. Самые старые из них побелели от времени, но некоторые рубцы все еще оставались ярко-красными и змеились по его коже, образуя хитросплетенный и страшный узор.  Любую женщину мог отпугнуть вид его обнаженного тела, - кроме, разумеется, проституток, которым не было позволено выбирать, с кем ложиться в постель.
- Обернись, - глухо промолвил Бай Лин. - Обернись и посмотри, какому чудовищу ты позволила овладеть тобой лишь потому, что распалилась от вида чужой любви, как течная сука.
Бай Лин хотел уязвить и поразить Зафиру видом своих увечий, заставить ее испуганно отшатнуться и пожалеть о том, чем она занималась с ним в темной и тесной каморке в двух шагах от другой пары. Он также хотел доказать ей, что вид ее наготы не оказал на него того влияния, на которое она рассчитывала, но собственное тело его предало - член снова восстал и прилип к его мускулистому животу, закрыв головкой пупок. По всей его длине змеились вздувшиеся вены и, пожалуй, он выглядел даже более устрашающе, чем все остальное.

Бай Лин жадно искал на лице Зафиры выражение страха, отвращения, презрения - чего угодно, только бы не равнодушия, от которого он успел настрадаться, как от рваной и проникающей раны, нанесенной ржавым мечом.  Да, она всегда была его верным и надежным товарищем, она много раз спасала его жизнь, а он тщательно скрывал свою любовь к ней, боясь получить высокомерный и презрительный отказ. Но лучше бы между ними все стало ясно раньше, а не теперь, когда он уже побывал в ней, ощутил жаркое неистовство ее лона, почувствовал сладкие прикосновения ее языка, сплетавшегося с его языком. После этого ее равнодушие было не просто мукой - оно убивало. А она как будто и не замечала, что с ним творится и  продолжала играть с ним и дразнить его. Так мальчишку, притаившегося в кустах, дразнит замужняя женщина, знающая, что он за ней наблюдает:  расхаживает перед открытым окном полуобнаженная, распустив блестящие длинные волосы  и расчесывая их серебряным гребнем. Мальчишка ей не нужен, и не вызывает у нее ничего, кроме смеха, но ей нравится возбуждать его и при этом оставаться верной мужу и знать, что она сама находится в полной безопасности: будь на месте мальчишки взрослый мужчина, она бы побоялась так себя вести.
От мысли, что Зафира считает его  слабаком, в Бай Лине закипел гнев. А она уже ласкала рукой его член, глядя ему в глаза своими бездонными очами и будто спрашивая: "И сколько еще ты сможешь выдержать эту пытку?"
Бай Лин спросил себя о том же и понял, что  нет никакой необходимости терпеть. Женщина должна отвечать за свои поступки так же, как и мужчина. И если Зафира бесстыдно соблазняет его только затем, чтобы помучить, она должна принять и последствия своего поведения.
Неожиданностью для Бай Лина стал лишь поцелуй  в губы - этого он не ожидал, ведь его знакомые шлюхи всегда утверждали, что женщина никогда добровольно не поцелует в губы мужчину, которого не любит. Их прошлый поцелуй был вынужденным для Зафиры, потому что Бай Лин поцеловал ее первым и властно проник ей в рот языком, не дав возможности сопротивляться. Но сейчас первой поцеловала его она, и это противоречило тому, что говорили шлюхи. Но опять же, - то были шлюхи, а Зафира отличалась от них и  от всех других женщин, как Луна - от звезд, рассеянных по небу. Она была сама по себе и у нее были свои правила и свои законы, - только им она и подчинялась. В этом они с Бай Линем были похожи - два свободных человека, которые делали то, что было нужным и казалось правильным им самим, и брали то, что им было нужно, ни у кого не спрашивая разрешения. Ему нужна была Зафира, - нужна, как воздух, как глоток воды в жаркий день. Он уже взял ее однажды, не спросив у нее разрешения, возьмет и сейчас.
Бай Лин положил ладонь на затылок Зафиры, пропуская ее волосы сквозь пальцы и лаская их, а потом резко сжал пальцы в кулак и потянул назад, наклоняя ее голову так, что ее шея выгнулась аркой, открывая незащищенное горло, которое он стал осыпать быстрыми и хищными поцелуями. Он собирался развернуть ее спиной к себе, поставить на колени и грубо овладеть ею сзади, как кобель овладевает сукой, но внезапно передумал: ему хотелось видеть ее лицо при свете свечи, вбирать в себя малейшие проблески чувств, которые она будет испытывать во время их соития. Может быть, он сумеет прочесть что-то такое, чего не улавливал до сих пор? Что бы это ни было, он хотел об этом знать. Подхватив Зафиру под бедра, Бай Лин попятился к укрытому коврами помосту, служившему ей вместо кровати, сел на него и усадил Зафиру на свой  член, позволяя ей двигаться в том темпе, в котором ей было привычно и удобно. Левой рукой он придерживал ее за талию, а пальцами правой стиснул отвердевший сосок на ее груди.

Свеча, которую Бай Лин зажег незадолго до того, как Зафира вернулась в их комнату, давно догорела, но ни Бай Лину, ни Зафире не было до этого никакого дела: они продолжали любить друг друга в полной темноте до того предрассветного часа, когда в маленькое окошко стал просачиваться свет разгорающейся зари. Зафира была ненасытна и изощренна в любви, Бай Лин - голоден и силен. Но даже самый сильный и умелый воин когда-нибудь устает и останавливается, чтобы отдохнуть. Обессилев от бесчисленных и жарких схваток, китаец застыл, сжимая Зафиру в своих объятиях, - их тела,  умащенные телесными соками, будто приклеились друг к другу.  Пальцы Бай Лина двигались вниз и вверх по спине  возлюбленной, поглаживая хрупкие позвонки. Сейчас, ослабев после долгой ночи любви, она полностью принадлежала ему. Бай Лин не хотел размыкать объятья, не хотел выпускать Зафиру из кольца своих сильных рук. Он смотрел на ее лицо и спутавшиеся волосы и думал о том, что с радостью поменялся бы местами с англичанином - он был готов и хотел умереть сейчас, пока его связь с Зафирой не успела оборваться.
И Бай Лин заговорил - он рассказывал Зафире о своей любви, о том, что жизнь без нее - пуста и лишена смысла. Он предлагал ей бросить их преступное ремесло и уехать с ним туда, где их никто не знает, и жить там, как муж и жена, до конца дней. Он рисовал ей картины счастливой и полной обычных человеческих радостей жизни на берегу Жёлтой реки или Ганга - там, где пожелает жить она. Он говорил и говорил, и никак не мог остановиться, и когда закончил, его лицо было мокрым от слез, пролитых оттого, что он знал: этому никогда не бывать. Он знал это, когда произнес первое слово, и на самом деле разговаривал с самим собой, потому что Зафира не понимала языка, на котором он говорил - языка его детства.

Зафира уснула, убаюканная его речью и не заметив слез, которые струились по его щекам, - и Бай Лин был рад этому, потому что не хотел показывать ей свою слабость. Он еще долго лежал, обняв ее и прислушиваясь к ее дыханию, а потом  его сморил сон. Проснулся он, когда через окно в комнату лился яркий солнечный свет. Пораженный тем, что так долго спал, китаец осторожно вытащил затекшую руку из-под головы Зафиры и слез с их любовного ложа. Быстро одевшись, он крадучись вышел в коридор, чтобы найти слугу, который следил за англичанами. Но когда нашел, тот огорошил его известием, что англичане покинули постоялый двор на рассвете.
Разъяренный Бай Лин схватил перепуганного слугу за шиворот, прижал к стене и прошипел:
- Почему же ты мне об этом не сообщил, гнида?
- Я стучал, - пролепетал индус, дрожа как осиновый лист и закатывая глаза от страха, который вызывал в нем огромный и свирепый китаец. - Я стучал, сахиб, - громко стучал и даже позвал вас по имени! - но вы не открыли, и я решил, что в комнате никого нет.
- Они уехали одни? - спросил Бай Лин, постепенно обретая свое привычное хладнокровие. Что толку злиться - надо исправлять положение.
- Да, только капитан, его жена и их слуга, - подтвердил индус.
Бай Лин оттолкнул слугу с такой силой, что тот упал на спину, и поспешил к Зафире. Она по-прежнему спала, и он сел рядом на край помоста и некоторое время любовался ею, но потом все-таки решил разбудить. Ему страшно хотелось осыпать ее лицо, шею и обнаженную грудь жаркими поцелуями, но он не решился на это: ночь любви закончилась, наступил новый день, и он не знал, что скажет и сделает Зафира, если он снова рискнет к ней прикоснуться.
- Вставай, - громко сказал он. - Англичане уехали, мы должны отправляться в погоню
Но в душе китаец был рад, что судьба дала ему отсрочку, и по крайней мере еще несколько часов ему не придется совершать того, чего он не хотел. А за эти несколько часов много чего могло случиться. Дав Зафире прийти в себя после сна, он занялся сборами в дорогу, укладывая в дорожные мешки их скудные пожитки и проверяя оружие.

Встав с постели, Зафира молча принялась одеваться, не  посмотрев на Бай Лина и не сказав ему ни одного доброго слова, что убедило китайца  в правильности его подозрений. Минувшая ночь ничего для нее не значила и он поступил правильно, не став выражать знаки своей привязанности к ней. Когда она наконец прервала затянувшееся молчание и объявила что хочет позавтракать прежде чем пуститься в погоню за англичанами, Бай Лин не стал спорить.
- Ты права, - согласился он. - Жена англичанина долго не выдержит быстрой езды, поэтому мы легко их догоним. Поешь сама и захвати с кухни пару лепешек для меня, а я пока  проверю, готовы ли лошади, и улажу дела с хозяином. Встретимся у конюшни.
С этими словами Бай Лин закинул за спину дорожный мешок и вышел из комнаты. Расплатившись с хозяином постоялого двора за ночлег, китаец также купил у него немного опиума: это снадобье могло пригодиться в том случае, если бы он или Зафира были ранены, но также и для того, чтобы одурманить англичан и лишить их воли и способности сопротивляться. Теперь, когда безумие, охватившее его ночью, прошло, Бай Лин снова обрел способность рассуждать и действовать холодно и расчетливо. И действительно, что на него нашло, когда он воспылал желанием пойти против приказа Ломбарда?  Он хотел обладать Зафирой, мечтал услышать от нее добровольное признание в любви или же вырвать его силой, и оттого сначала позавидовал англичанину, которого искренне любила жена, а потом неожиданно стал испытывать сочувствие к обреченной на смерть паре. Хотя англичанке смерть не грозила,  Бай Лин, зная, что ее ожидает в самом скором времени, практически считал ее мертвой. В итоге китаец стал убеждать себя, что во всем виновата Зафира. Если бы Зафира не распалила его плоть и не затуманила его разум, он бы не стал даже и думать о таких глупостях, как милосердие. В глубине души Бай Лин понимал, что перекладывать ответственность за свои собственные мысли и поступки на Зафиру по меньшей мере несправедливо, но не мог простить ей холодности, с которой она вела себя по отношению к нему этим утром и поэтому продолжал приписывать ей гораздо большее влияние на себя, чем она в действительности оказывала. При этом он продолжал любить ее так же глубоко и страстно, как и прежде,  но теперь, при свете дня, уже мог сопротивляться своему плотскому вожделению к ней.
Придя на конюшню, китаец убедился, что лошади как следует отдохнули, а конюх сделал все, чтобы подготовить их к длинному дневному переходу. Лошади у них были марварийской породы - быстроногие и выносливые, способные бежать много миль без отдыха. Китаец все же самолично проверил, хорошо ли держатся подковы, подтянул подпругу и уселся у порога конюшни, жуя бетель и поджидая Зафиру. Время от времени он сплевывал красную от бетеля слюну и она капала на солому как свежая кровь.

Бай Лин выплюнул остатки бетеля и, упаковав принесенные Зафирой чапати в дорожный мешок, сел на лошадь. День выдался жарким. Солнце припекало нещадно и Бай Лин весь взмок, сидя верхом  и подставляя бритую голову горячим солнечным лучам. У него был только один головной убор, который одновременно служил и оружием -  шляпа конической формы с широкими полями, сплетенная из рисовой соломки. Выглядел он в ней как пахарь, но ценность этого головного убора заключалась в наличии кольцеобразного, остро заточенного лезвия, скрытого под нависающими полями. Внезапный и точный бросок - и цель была повержена. Но сегодня Бай Лин ни за что бы не надел на голову амигасу, - он не хотел выглядеть по-крестьянски в глазах Зафиры. Только не сегодня, -  Зафира и без того обращала на него столь мало внимания, что ему хотелось завыть. Несколько миль они проехали в полном молчании, слушая лишь пение птиц в придорожных зарослях и стук лошадиных копыт.
Китаец смотрел прямо перед собой, чтобы не видеть Зафиру, чья лошадь шла ровной рысью бок о бок с его гнедой. Но время от времени он все-таки не выдерживал и скашивал взгляд на наездницу, которая держалась в седле не хуже, а возможно и лучше, чем он, и все, что он видел, вызывало в нем воспоминания о минувшей ночи. Глядя на маленькие и узкие ступни Зафиры, вставленные в стремена, он вспоминал как они обхватывали и сжимали его член, мягко массируя его, как ее полные губы смыкались вокруг головки, а горячий язык оплетал ствол тугими змеиными кольцами. От этих воспоминаний у Бай Лина темнело в глазах, а в голове начинали стучать медные молоточки. Проехав еще несколько миль, он уже с трудом отделял реальность от фантазий, и не мог бы сказать, что из того, о чем он думал, на самом деле случилось ночью, а что родилось в его воспаленном воображении.
Дорогу перед ним затянуло зыбким маревом, по которому расплывались причудливые миражи: то они с Зафирой превращались в двух переплетающихся змей, то в пару обезьян, которые с криками носились друг за другом, прыгая по ветвям старого баньяна, то парили двумя цаплями, распластавшими белые крылья по синему небу.
По вискам Бай Лина струился пот, желтоватая кожа на лице покраснела, а руки почему-то стали ледяными. Сердце стучало в груди паровым молотом и, уже почти теряя сознание, он успел вытащить ноги из стремян и натянуть поводья, чтобы остановить лошадь. После чего наклонился над ее гривой, обхватывая лошадиную шею руками, чтобы не упасть, но тело его уже не слушалось и он завалился набок, соскользнул с коня и с глухим стуком ударился о пыльную дорогу.

Две белые цапли, парившие в воображении Бай Лина, камнем упали в реку и превратились в рыб, чья чешуя сверкала и ослепляла взор, как россыпь золотых мохуров. На родине Бай Лина верили, что карп кои, способный подняться к истокам великой реки Янцзы, перевоплощается в дракона. Погрузившись в прохладные воды реки, Бай Лин почувствовал, как его тело наливается силой, а жалкий отросток внизу живота начинает расти и превращается в могучий драконий хвост. Однако вторая рыба не спешила превратиться в дракона, и что самое удивительное, у нее был голос Зафиры. Этим нежным голосом она стала петь дракону колыбельную, но вместо того, чтобы погрузиться в целительный и благодатный сон, дракон широко открыл глаза и, удивленно оглядевшись вокруг, воскликнул:
- Где я? Что я тут делаю?
Впрочем, его собственные глаза дали ему ответ на его же вопрос: он лежал на берегу ручья, погрузив босые ноги в прохладные струи, а на голове у него была не амигасу, а  мокрая тряпка. Сорвав это сомнительное украшение со своего лба, Бай Лин резко сел, и это движение сразу же откликнулось тупой болью в висках. Голова у него немного кружилась и он пытался вспомнить, что случилось накануне: неужели он изменил своим привычкам и так напился, что упал и заснул в кустах? Но присутствие Зафиры, которая сидела неподалеку с безразличным видом, обмахиваясь пальмовым листом, отметало такую возможность, - она бы никогда не позволила своему подельнику слишком много пить. Бай Лин зачерпнул пригоршню воды из ручья и влил ее в свой пересохший рот, а потом приник губами к воде и стал жадно пить и пил, пока не почувствовал, что сейчас лопнет. Утолив жажду, он ощутил такой сильный голод, как будто не ел неделю, и вспомнил, что в его дорожном мешке лежат чапати. Поднявшись на ноги и запахнув халат, Бай Лин побрел к привязанным лошадям, вытащил из мешка чапати и вернулся к Зафире.
- Есть хочешь? - буркнул он, разворачивая пальмовый лист, в который были завернуты лепешки, и протягивая одну из них Зафире.

- Хорошо, - согласился Бай Лин на предложение Зафиры тронуться в путь тогда, когда солнце начнет клониться к горизонту. Сознание его полностью прояснилось, и он понял, что причиной всему случившемуся стал тепловой удар. Он также понял, что Зафира сделала все, чтобы облегчить его состояние, и сдержанно поблагодарил ее за помощь. Они и раньше никогда не рассыпались в цветистых и многословных благодарностях - воины так не поступают. Да и зачем попусту тратить слова, когда почти все можно  выразить взглядом? Несмотря на то, что Бай Лин сильно проголодался, съел он всего одну лепешку - впереди предстоял долгий путь, и неизвестно, когда можно было бы разжиться едой. Вода, которую он выпил, заполнила желудок и давала ложное ощущение сытости, но он знал, что оно скоро пройдет. Поэтому китаец пошел вдоль ручья, вглядываясь в прозрачную воду и надеясь, что заметит в ней пару рыб, которых сумеет поймать своей соломенной шляпой, которую он захватил с места привала. За время своих скитаний он приобрел полезный навык ловить пресноводную рыбу самыми примитивными снастями, в том числе и своей шляпой из рисовой соломки.
Довольно быстро ему удалось поймать пять небольших рыбок каждую примерно длиной в четверть его руки. Довольный собой, Бай Лин произнес короткую благодарственную молитву богу удачи Цай Шеню, вернулся к Зафире и вывалил на землю перед ней свой улов. Рыбки забились у ног Зафиры, отчаянно разевая рты, а Бай Лин отряхнул шляпу и повесил ее сушиться на ветку индийского вяза, росшего неподалеку, после чего занялся разведением костра, на котором собирался зажарить рыбу, выпотрошенную и почищенную Зафирой. Во время привалов они делили между собой обязанности именно так: он занимался костром и устраивал для них временный кров над головой, а она готовила. Но часто бывало и так, что им приходилось ложиться спать голодными и на голую землю. Но сейчас ему не надо было сооружать навес из бамбуковых палок и пальмовых листьев: после лёгкого ужина они сядут на лошадей и снова отправятся в погоню за англичанами.

От костра исходил аппетитный запах жареной рыбы - Зафира прекрасно готовила и даже кусок коровьей лепешки смогла бы превратить  в такое блюдо, что язык проглотишь и попросишь добавки. Получив приглашение к столу, китаец уселся у костровища, взял еще одну лепешку из горки и завернул в нее горячую рыбью тушку. Вкус был восхитительный, - Бай Лин даже зажмурился от удовольствия. У рыбешек, которых он поймал в ручье, кости были мелкие и мягкие, поэтому он разжевывал их и проглатывал вместе со всем остальным. Жалел он только об одном - что Зафира не пустила в дело рыбьи головы. Он любил высасывать из них мозг и всегда съедал глаза.
- Нет, не намерен, - ответил он на вопрос Зафиры, - В этом был смысл, пока мы находились на постоялом дворе, где было много свидетелей и убийство англичанина наделало бы много шума. Тогда нам был нужен козел отпущения. А сейчас у нас есть шанс напасть на них в безлюдной местности, убить англичанина и слугу и спрятать их трупы в джунглях, как это делали тхаги. А англичанку заставим съесть немного опиума и будем добавлять ей опиум в еду или питье до тех пор, пока не доставим к Ломбарду. Она проспит всю дорогу и не будет доставлять нам хлопот. Но нам придется купить в одной из деревень легкую повозку или телегу и поставить над ней навес, чтобы скрыть то, что мы везем белую леди. Впряжем в телегу мою лошадь и я буду править повозкой, а лошадей англичан и слуги...
Бай Лин на мгновение задумался. Лошадей англичан выгоднее было бы продать, - лошади были чистокровными арабами, за каждого из которых можно было бы выручить не менее полсотни фунтов. А в Бомбее цена могла взлететь до двухсот. Но Бай Лин не хотел наводить на свой след и решил, что убьет животных и бросит их трупы в реку на поживу крокодилам.
- Лошадей мы убьем, - заключил он и откусил от чапати, в которую была завернута рыба.

Бай Лин удивленно взглянул на Зафиру - ум у нее был острый, как бритва, но иногда она не понимала, что он подразумевал. Возможно, он плохо все объяснил? Терпеливо, без малейшего раздражения в голосе, Бай Лин предпринял еще одну попытку:
- Тела англичанина и слуги никогда не найдут, ведь мы закопаем их в чаще леса. А трупы лошадей сожрут крокодилы. Таким образом мы спрячем все концы в воду и кто будет знать, убили англичан или они пропали без вести в джунглях и были разорваны дикими зверьми? Но если мы попытаемся продать лошадей - мы неминуемо возбудим против себя подозрения, ведь кто-нибудь может их узнать - с таким же успехом мы можем попытаться продать офицерский мундир англичанина или платье его жены.
По мнению Бай Лина, одна лошадь отличалась от другой так же, как англичанин от китайца. А если лошади в момент продажи попадутся на глаза кому-нибудь из тех, кто уже встречался с капитаном Кендалом и его женой, когда те ехали верхом? Нет, на такой риск он идти не хотел.
-  Мы сделаем так, как я сказал, - твердым голосом завершил он разговор и снова принялся жевать чапати с рыбой. До этого момента он благополучно разжевывал и проглатывал мелкие кости, но тут ему попалась одна крупная и твердая, как гвоздь, и застряла у него в глотке. Бай Лин попытался откашляться, но это не помогло, и он стал задыхаться, выпучив глаза и схватившись руками за горло.

Рыбья кость, застрявшая в горле китайца, выскочила наружу, и он снова обрел способность дышать. Откашлявшись, он повернулся к Зафире и в порыве благодарности, которую чувствует человек, избежавший мучительной смерти, заключил ее в объятия.  Она снова спасла его! Избавила от позорной для воина участи: если бы не она, он стал бы посмешищем для других пиратов и солдат удачи (так называл Бай Лина Ломбард, хотя китаец и не понимал, при чем тут удача). Воин должен был погибнуть в бою, пронзенный вражеской стрелой или мечом, но уж никак не рыбьей костью!
От избытка нахлынувших на него чувств, Бай Лин забыл о своем намерении никогда не прикасаться к Зафире: он облапил ее так, что даже испугался, не сломал ли он ей чего-нибудь: какой бы тренированной и закаленной ни была Зафира, косточки у нее все же были гораздо более тонкими и хрупкими, чем у него.
Малый поступок влечет за собой большое деяние - так говорил Бай Лину его наставник Шао из горного монастыря. Бай Лин только сейчас понял, что имел в виду его мудрый наставник: обняв Зафиру почти по-дружески, он ощутил непреоборимое желание поцеловать ее, что и сделал, не задумываясь, и вслед за тем сразу же понял, что снова превращается в дракона с длинным могучим хвостом. Дракон не разменивался на малые дела: зарычав от вожделения, он подхватил девушку на руки и потащил ее к старому баньяну с толстым стволом. Прижав Зафиру спиной к дереву, дракон приступил с совершению большого деяния, - настолько великого, что оно длилось, пока на небе не зажглись звезды.

Лежа рядом с Зафирой на мягком ковре из травы и опавших листьев, Бай Лин смотрел на безымянные звезды, усеявшие небосвод, и искал среди них ту, которая была бы достойна получить имя Зафиры. Зафира была звездой его жизни и ему хотелось, чтобы и вселенная об этом знала. Наконец он нашел звезду, сиявшую ярким сапфировым светом, и указал на нее пальцем:
- Видишь синюю звезду чуть правее большой красной? Красная - это Мангал*,  звезда с твердым мужским характером. У меня на родине она называется огненной звездой, ибо мужчина - это костер, что ярко сияет в ночи, и пожар, способный испепелить все вокруг. А женщина - вода, текучая, мягкая и всесильная. Отныне и навеки нарекаю синюю звезду твоим именем - Зафира!
Китаец мог бы польстить Зафире, сравнив ее с подругой Мангала -  Шукрой*. Но он хотел, чтобы Зафира и звезда, которую он нарек ее именем, принадлежали только ему. А Шукра принадлежала всем и каждому.
Надо было вставать, садиться на лошадей и продолжать преследование англичан, но китаец счел, что у них с Зафирой достаточно времени для этого: до Калькутты оставалось не менее десяти дней езды, а англичане тоже делали привалы днем и где-нибудь останавливались на ночь. Чтобы Зафира не продрогла от ночной прохлады и сырости, Бай Лин снял с себя длинный халат, оставшись в одних шароварах, и завернул в него Зафиру. Прижав ее к себе, он стал согревать ее теплом своего большого тела, попеременно целуя  в шею, висок и в нежную область за маленьким, аккуратно вылепленным ушком.

*Мангал - название Марса в индийской астрономии и астрологии. Шукра - Венера.

Никогда прежде они не были так близки - подумалось Бай Лину, когда он лежал рядом с Зафирой, прижимая ее к себе.  Им часто приходилось ночевать бок о бок, но тогда они были просто двумя подельниками, уставшими за день бойцами, которые нуждались в только в том, чтобы получить частичку физического тепла от другого и поделиться своим. А прошлой ночью они были так взбудоражены произошедшим, что скорее злились, чем доверяли друг другу. Но сейчас все было иначе: оставаясь двумя разными людьми, они стали единым целым. Бай Лин чувствовал это по тому, как доверчиво прижалась к нему Зафира, по ее словам о двух звездах на небе, которые означали её и его.
Незаметно любовники погрузились в глубокий сон, и когда Бай Лин открыл глаза, звезды на небе уже стали бледнеть, растворяясь в предрассветном небе. Он поискал взглядом синюю и красную звезды, но не нашел. Но он знал, что они все еще там - в бездонной глубине неба, - и как только наступит ночь, снова засияют на черном бархатном покрывале, глядя сверху вниз на свои земные воплощения: китайца Бай Лина и индианку Зафиру.
Бай Лин осторожно разжал объятья - даже во сне он ни на мгновение не выпускал свою возлюбленную из рук, - и встал, чтобы оседлать лошадей. Ему хотелось подарить Зафире еще несколько минут покоя, поэтому он не стал ее будить

Бай Лин, напоивший и оседлавший лошадь Зафиры, заканчивал возиться с подпругой своей. Услышав за спиной тихие шаги, он молниеносно обернулся - сказалась давняя привычка реагировать на того, кто неожиданно и тихо приблизился сзади. Голос Зафиры звучал непривычно мягко и выражение лица Бай Лина тоже смягчилось. Она была прекрасна, его утренняя звезда, и он забрал халат из ее рук и накинул его на себя, а потом обхватил ее лицо ладонями и поцеловал в губы. Даже после ночевки на голой земле она была так свежа и благоухала так сладко, что у него сильнее забилось сердце.
Как же ему не хотелось продолжать преследовать англичан, а потом марать руки в их крови! Хотелось совсем другого: сесть на лошадей, добраться до хорошего постоялого двора и остаться там на неделю или на месяц, и все это время не вылезать из постели. Но это было невозможно - Зафира первая бы осудила его за такую мягкотелость.
- Не хотел тебя будить раньше времени, - ты так сладко спала, - объяснил он. - Перекусим лепешками и запьем их водой из ручья или ты предпочитаешь горячий завтрак?
Правда, приготовить горячее пока было не из чего, но китаец мог бы снова наловить рыбы или попытаться камнем сбить пару птиц, которые беззаботно щебетали в ветвях деревьев - их было так много, что особо и целиться бы не пришлось. Сезон, когда птицы откладывали яйца, уже миновал, но также можно было поймать змею и, ободрав с нее кожу, зажарить мясо на углях. Бай Лин, выросший на шандуньской кухне, был способен есть все, что бегало, летало, плавало или ползало. Он ел и бычьи яйца, и похлебку из акульих плавников, и жареных скорпионов, и ласточкины гнезда, а уж правильно приготовленную змею было практически не отличить от курицы.