Шпионка умело плела новую ложь, направленную против вице-губернатора Халлидея. Не будь Генри лично знаком с миссис Халлидей и не знай ее буйного нрава и влияния на супруга, он, пожалуй, поверил бы этой клевете. Но представив себе, что ждало Халлидея, будь он пойман женой с поличным, лишь усмехнулся и впервые задумался о том, не случайно ли миссис Халлидей постоянно держит при себе двух декоративных собачек, мимо которых не пробежит и мышь. Возможно, они несли дозор и возле супружеской постели.
- У вас поистине богатое воображение, сударыня, - сказал он шпионке и ободряюще взглянул на Элис, которая не знала, куда девать глаза от смущения, - Но меня вы не убедили, как не убедите и любого другого здравомыслящего человека. Миссис Кендал, прошу вас: позовите охрану и попросите передать генерал-губернатору, что в его кабинете поймана шпионка. Я останусь здесь сторожить ее.
Генри не хотелось отпускать Элис бродить по дворцу в поисках охраны, и он даже подумал о том, чтобы связать пленнице руки и оставить в кабинете одну, как он сделал ранее с ее сообщником в служебной комнате, но эта змея была настолько коварна и хитра, что могла изловчиться и выпутаться из казалось бы безвыходного положения. Тем не менее стоять вот так, заведя ей руки за спину, было крайне неудобно и утомительно, - его руки уже начали затекать, а сколько продлятся поиски охраны, он не знал. Поэтому он подвел пиратку к креслу, стоявшему в дальнем углу кабинета, и довольно бесцеремонно толкнул ее в него, а сам отступил на два шага и встал перед креслом, держа в руке кинжал, которым она чуть было его не проткнула несколько минут назад.
- Даже не думайте  попытаться сбежать, - предупредил он ее. - Одно ваше движение - и я, не задумываясь, воспользуюсь оружием, которое вы пытались использовать против меня.

Бай Лин корчился на полу подсобки, как презренный дождевой червяк, глухо рыча от ярости сквозь кляп, от которого его тошнило. Он пытался освободить руки, но английский щенок связал их так туго, что он уже не чувствовал, как кровь течет по жилам. Жаль, что он не убил его тогда на корабле, ох, как жаль! А все Зафира, добрая душа... Несмотря на душивший его гнев и наличие кляпа во рту, Бай Лин невольно улыбнулся, - Зафира была такой же доброй и милосердной, как королевская кобра в разгар брачного сезона. Кстати, пора бы ей уже вернуться, - всего-то и требовалось, что найти пару бумажек с закорючкой генерал-губернатора Индии, и спрятать их туда, куда не осмелилась бы залезть ни одна мужская рука, даже его собственная, несмотря на то, что он прошел с этой дочерью Кали и огонь, и воду, и медные трубы. 
Скрипнула отворяемая дверь и Бай Лин замер, услышав голоса, - испуганные и удивленные. Скосив глаза, он увидел две мужские фигуры - обе в белом и в широких низких тюрбанах на головах. Он замычал, призывая их на помощь, и это сработало. Опасливо придвинувшись к нему бочком, один из слуг взял со стола нож для нарезки хлеба и разрезал путы, стягивавшие ему руки. Бай Лин тут же выдернул кляп изо рта и вскочил на ноги. Слуга шарахнулся от него, испугавшись безумных глаз, в которых плескались ярость и ненависть. Бай Лин схватил обоих за шиворот и ударил головами друг о друга - оба повалились на пол, как подкошенные. Выдохнув, китаец схватил нож и вышел из подсобки, чтобы найти Зафиру, а еще лучше - того щенка, который так с ним обошелся. Ведомый скорее инстинктом, нежели знанием плана резиденции, он взлетел по лестнице на второй этаж, как панда, взбирающаяся на гибкий, но прочный бамбуковый ствол и увидел приоткрытую дверь. Подкравшись к ней, быстро заглянул внутрь и тут же отпрянул, увидев все, что было нужно: Зафиру, сидевшую в глубоком кресле, стоявшего к ней лицом англичанина и хрупкую блондинку, которую видел на корабле. Судя по тому, что говорил англичанин, блондинка должна была отправиться на поиски охраны. Бай Лин бесшумно перешагнул порог и рукой, согнутой в локте, обхватил тонкую шейку, прижав блондинку к себе, а другой приставив к белой коже с бьющейся под ней жилкой лезвие ножа.
- Отпусти мою женщину, сахиб, - негромко сказал он, коверкая английские слова, - А я отпущу твою.
Англичанин обернулся так быстро, как будто наступил голой пяткой на скорпиона. Его глаза расширились и в них мелькнуло что-то такое, чему Бай Лин не мог дать определения - это был не страх, а какое-то более сложное чувство. Бай Лину показалось, что сейчас тот бросится на него в напрасной попытке выхватить нож, но вместо этого англичанин выдернул из кресла Зафиру и поставил её перед собой, как ярмарочную куклу, прижав к ее шее острый кинжал. Его взгляд метался от Бай Линя к хрупкой блондинке и он силился что-то сказать, но губы его не слушались, и тем не менее он не отпускал Зафиру, а из-под кончика кинжала, который он прижимал к ее смуглой коже, выступила и медленно скатилась к ее ключице алая капля крови.

[nick]Бай Лин[/nick][status]пират[/status][icon]https://c.radikal.ru/c42/1908/83/6302adc9338f.jpg[/icon]

Бай Лин мерялся взглядами с англичанином. Тот был настроен серьезно и это слегка смутило Бай Линя, - почему-то он думал, что щенок сразу же примет его условия и отпустит Зафиру. Его самого ничуть не трогало то, что он обещал англичанину убить блондинку - для него это было все равно, что свернуть шею цыпленку, чтобы приготовить ужин. Но теперь, глядя на алый ручеек, стекавший по гладкой коже Зафиры, он понимал, что и англичанин настроен не менее решительно и убьет Зафиру сразу же, как только Бай Лин причинит вред его женщине. Блондинка трепетала в его руках, хотя и молчала, не пытаясь звать на помощь, - возможно, онемела от ужаса. Зафира же держалась молодцом, как и всегда, и  Бай Лин не мог не отдать должное ее самообладанию, которого были лишены многие из мужчин.
- Где документы? - спросил он ее на кантонском диалекте, которым она владела так же свободно, как и он, и которого не мог знать англичанин. Если Зафира погибнет (а такой вариант он теперь не мог сбросить со счетов), ему надо будет довести дело до конца и передать бумаги Белому Моголу, который сейчас полировал подметки своих сапог о навощенный паркет бальной залы.
Идеально изогнутая, как тетива лука,  бровь Зафиры выгнулась еще сильнее, а трепетание ее черных ресниц, похожих на оперенье стрелы, подсказало Бай Лину верное направление будущих поисков.
- Сейчас я  толкну эту бледную немочь прямо на щенка и схвачу документы, а ты не теряйся, - подбирай юбки и беги за мной, - сказал Бай Лин по-кантонски, неторопливо растягивая слова. И почти сразу же оттолкнул от себя блондинку с такой силой, что она упала под ноги англичанину. В этом был тонкий расчет:  Бай Лин еще не встречал английского офицера, который инстинктивно не бросился бы на помощь леди, оставив все свои дела. В этом и заключалась главная слабость англичан - в бесхребетном благородстве, которое часто было не к месту и не ко времени. Уловка сработала: со сдавленным криком англичанин бросился к блондинке, выпустив Зафиру. Бай Лин схватил со стола стопку бумаг и одним прыжком оказался у двери. Оглянувшись на Зафиру, он припустил по коридору к лестнице и скатился с нее в мгновение ока, устремившись к выходу из резиденции.
[nick]Бай Лин[/nick][status]пират[/status][icon]https://c.radikal.ru/c42/1908/83/6302adc9338f.jpg[/icon]

Генри едва успел подхватить Элис, забыв о Зафире, которая тут же воспользовалась моментом и, выпорхнув из кресла, помчалась вон из кабинета, как быстроногая лань.
- С вами все в порядке? -  спрашивал Генри, встревоженно вглядываясь в белое, как мел, лицо жены и терзаясь угрызениями совести за то, что по его вине она подверглась такому испытанию. Но еще более мучительным было сознание того, что он снова вынужден оставить ее одну ради преследования сбежавших преступников. Подхватив Элис на руки, Генри усадил ее в кресло и поднес стакан воды, который наполнил из графина, стоявшего на письменном столе генерал-губернатора.
- Душа моя, я должен во чтобы то ни стало поймать этих мерзавцев и вернуть украденные ими документы, - сказал он, - Оставайтесь покуда здесь, - надеюсь, что по пути я встречу какую-нибудь даму или служанку и отправлю ее к вам.
Поцеловав Элис, лейтенант выбежал из кабинета и очертя голову понесся вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки с риском упасть и сломать ногу или шею. Ни одной дамы ему по дороге не попалось - все они танцевали в бальной зале под звуки военного оркестра, специально разучившего польки, кадрили и вальсы по такому случаю. Зато навстречу ему неожиданно вышел сипай  - высокий и крепкий уроженец Северных Провинций из тех, кого охотно рекрутировала в армию Бенгальского президентства достопочтенная  Ост-Индская компания.
- Вы видели мужчину и женщину, выбегавших отсюда? - крикнул лейтенант, испытывая желание схватить сипая за грудки и вытрясти из него необходимую информацию. К счастью, он знал, что этого делать не следует, так как большинство сипаев были выходцами из высших каст и не терпели прикосновений чужих рук.
Спокойные темные глаза сипая встретились с лихорадочно горевшими серыми глазами Генри.
- Китаец с обвислыми усами и танцовщица? Да, они побежали в сторону боковой калитки, - ответил сипай на прекрасном английском. - Они что-то натворили, сэр? Украли что-нибудь?
- Да! Еще как натворили! Нам необходимо поймать их и вернуть во дворец, чтобы допросить в присутствии генерал-губернатора.
Сипай кивнул:
- Я помогу вам, сэр. Они направились вот туда...

Ко входу подкатила открытая коляска, готовая отвезти гостей генерал-губернатора обратно в их дом. Генри помог жене забраться в нее и сел рядом, сообщив кучеру, куда надо ехать, и только когда копыта лошадей глухо зацокали по посыпанной песком аллее, заговорил:
- Да, со мной все в порядке, если не считать погубленного мундира, - но это дело поправимое, душа моя. Я волнуюсь за вас: сегодня вы подверглись такому испытанию, которое нелегко выдержать женщине. Я потрясен тем, как стойко вы держались.
Генри обнял Элис и привлек к себе, вдыхая запах фиалок и думая о том, насколько крепко этот тонкий аромат спаян с образом его возлюбленной. Даже случайно почувствовав запах этих  цветов в отсутствие Элис, он тут же представлял жену, и ему казалось, что она рядом с ним, как всегда - любящая и нежная, готовая поддерживать его во всем, пока смерть их не разлучит. А сегодня они вместе оказались слишком близко от смерти, - Генри содрогался от мысли, что клинок пиратки мог пронзить его грудь, а нож китайца - полоснуть по горлу Элис. Буквально каким-то чудом им обоим удалось избежать страшной участи, но что было бы с ним, если бы китаец выполнил свою угрозу, и что было бы с Элис, если бы он не успел перехватить руку, занесшую над ним кинжал? Смог бы любой из них жить, как прежде, лишившись любимого человека? Про себя Генри знал, что не смог бы - солнце прекратило бы бег по небосклону, а звезды погасли бы навсегда и вокруг него воцарилась бы непроглядная ночь. Лейтенант взглянул на звезды, ярко сиявшие на темном небе Калькутты, и на луну - огромную, блестевшую, как начищенное серебряное блюдо: ночные светила по-прежнему сияли для них двоих и жизнь продолжалась. И она должна была продолжаться для них двоих, что бы ни случилось в будущем, воплотившись в их ребенке. Генри было все равно, какого пола будет их с Элис ребенок - главное, чтобы в нем или в ней соединились их с Элис черты, чтобы он или она стали его с Элис продолжением. В этом заключался главный смысл жизни - подарить новую земную оболочку душе, которая сейчас пребывала в иных, более тонких мирах, затерявшись среди сонма звезд и ожидая, когда любящие родители позовут ее к себе.
- Мы назовем сына Джеймсом... А если будет девочка, то  ... - невольно вырвалось у Генри, хотя он не собирался произносить эти слова вслух. Но сказанного не воротишь, и он смущенно улыбнулся и, целуя жену в маленькое ушко, прошептал:
- Как бы вы хотели назвать дочь, любовь моя?
Почему-то именно в этот момент у него появилась твердая уверенность в том, что его молитвы и молитвы Элис (а он не сомневался, что его любимая втайне молилась о том, чтобы стать матерью) будут услышаны и им воздастся по вере их.

- Мне тоже, - так же тихо ответил Генри, растаявший от того, как доверчиво прижалась к нему Элис. - Впрочем, мне понравилось бы любое имя, которое вы выбрали: мне нравится всё, что нравится вам.
Генри поцеловал жену и еще теснее прижал ее к себе: все пережитое в резиденции генерал-губернатора отступило на задний план и подернулось туманной дымкой под наплывом их обоюдной нежности и привязанности друг к другу. Сейчас Генри казалось, что жизнь прекрасна, как никогда, и что так будет и впредь. Коляска катила по темным улицам, освещенным лишь луной и звездами, и кое-где он видел распростершиеся на обочинах человеческие фигуры - это были бездомные, у которых не было ни крыши над головой, ни единой человеческой души, готовой протянуть руку помощи и поделиться куском хлеба. Он думал о том, что они с Элис, будучи круглыми сиротами, оказались избавлены от такой же горькой участи лишь благодаря оставшимся в живых родственникам, оба из которых приходились им дядьями. Но если в его случае опекун выполнял свой долг честно и окружил племянника отеческой заботой и искренней любовью, то с Элис было все наоборот. Да, у нее была крыша над головой и тот самый пресловутый кусок хлеба, но и только. Генри снова вспомнил их первую встречу в мрачном и холодном доме баронета Уайта и поразился тому, что недавно переменил к нему свое отношение к лучшему. И вот теперь его прежние подозрительность и недоверие к баронету снова ожили: именно баронет Уайт организовал в генерал-губернаторской резиденции выступление танцоров, оказавшихся пиратами и шпионами. Вот только чьими шпионами они были? Кто, какой враг Британской короны поручил им украсть важные документы из кабинета генерал-губернатора?  Баронет Уайт мог быть и не при чем, - Генри очень хотелось в это верить! - он мог тоже стать жертвой заговора и слепым инструментом в чьих-то руках, но Генри твердо решил встретиться с ним и поговорить, причем до того, как отправиться с докладом к генерал-губернатору. Приняв такое решение, он перестал думать о баронете Уайте и сосредоточился на том, что было здесь и сейчас, тем более, что коляска подкатила к воротам их личной резиденции и сонный слуга уже распахнул тяжелые кованые створы, чтобы пропустить коляску во двор. Больше всего Генри хотелось сразу же отправиться с женой в постель и заняться тем, чего им обоим хотелось, но чернила, пропитавшие его мундир и въевшиеся в кожу лица, требовали немедленного внимания.
- Боюсь, что получу в Калькутте известность, как мавр Отелло, - шепнул он Элис, сопроводив  свое замечание сдавленным смешком. - Надеюсь, что чернила можно отмыть, но думаю, что пройдет еще несколько дней, пока их следы окончательно исчезнут.

- Я ничего не желал бы более, чем провести с вами наедине несколько дней, не покидая постели, - искренне сказал он, сожалея, что по крайней мере один раз прерваться придётся.
Генри снова поцеловал жену и помог ей выйти из коляски, не став напоминать о том, что завтра утром должен явиться к генерал-губернатору с докладом о происшедшем. О своем намерении поговорить с баронетом Уайтом с глазу на глаз он и вовсе решил не сообщать, зная, что Элис придет в ужас от такой идеи и попытается его переубедить, или, что еще хуже, страх за него лишит ее сил и здоровья. Отпустив генерал-губернаторского слугу, он повел Элис в дом, где их встретил заспанный Перкинс. Взглянув на лейтенанта, денщик вытаращил глаза.
- К-ха...к-ха... Что-то вы рано вернулись с бала, сэр. Сымайте мундир -  завтра я им займусь. Приказать слугам наполнить ванну для миссис Кендал, а потом - для вас?
- Да, пожалуй что да, - согласился Генри. - Только не буди Ханну, пусть отдыхает.
Он не стал уточнять, что сам поможет Элис раздеться - Перкинс был не дурак и прекрасно все понимал.

Генри подошел к Элис сзади, обнял ее, зарывшись лицом в хлынувший ей на спину водопад золотых волос, и тут же отпрянул, вспомнив, что его мундир залит чернилами - не хватало еще испортить ее новое бальное платье, которым она, несомненно, гордилась.
Сняв мундир, он аккуратно повесил его на спинку стула, хотя обычно швырял грязные вещи в корзину для белья. Но с мундиром он так обращаться не мог, даже зная, что Перкинсу вряд ли удастся его спасти.
- Позвольте я вам помогу, - попросил он Элис, хотя прекрасно знал, что спрашивать позволения излишне.
Генри забрал у нее перчатки и положил на стол. Окинув взглядом ее миниатюрную фигурку, которую корсет делал еще более стройной и похожей на крошечную фарфоровую куколку, он прикоснулся к пуговкам на лифе и, не удержавшись, поцеловал хрупкую ключицу, видневшуюся в вырезе платья.

Две пары рук сталкивались, разъединялись и снова находили друг друга, то помогая, то мешая влюбленным избавляться от одежд, которые сейчас служили им преградой. Торопливые, но жаркие поцелуи еще более затрудняли процесс раздевания, а плеск воды, льющейся в ванну, напоминал о том, что за тонкой перегородкой находится слуга. Наконец плеск воды в ванной комнате затих, как и шорох босых ног, и Генри вздохнул с облегчением, - постоянное присутствие слуг, с одной стороны, существенно облегчало жизнь, но с другой лишало влюбленную пару самого главного - права на полное уединение.   
Нижние юбки Элис опустились на ковёр мягким белым облаком, за ними последовал корсет, и она осталась в тонкой сорочке, окутывающей ее легкой полупрозрачной дымкой, сквозь которую проступали контуры стройного тела. Лейтенант к этому моменту уже избавился от рубашки, которую, в отличие от мундира, бросил на пол и тут же забыл о ней. Подхватив жену на руки, он отнес ее в ванную комнату и опустил в теплую воду, благоухавшую сандалом и ароматом свежих розовых лепестков, плававших на поверхности воды. Тонкая ткань сразу же намокла и стала прозрачной, и теперь Элис казалась нагой, хотя ее тело облегала сорочка. Генри опустился на колени у края ванны и прижался губами к губам своей возлюбленной, впивая ее сладкое дыхание.

Поцелуи Элис были такими горячими, что Генри захотелось окунуться в воду, чтобы хотя бы немного остудить жар, который пожирал его изнутри. Он вспомнил, как они любили друга во время их короткого отпуска на берегу Бенгальского залива, - на мелководье у самого берега, омываемые ласковыми бирюзовыми волнами, одни во всем мире, как первая пара, соединившаяся в райском саду. Но ванна была слишком узка, чтобы в ней могли поместиться двое, поэтому он даже не стал пытаться, а притянул Элис к себе, пытаясь снять с нее  мокрую сорочку, облепившую тело. Но и эта задача оказалась невыполнимой: тонкая ткань липла к коже, не желая уступать ни дюйма, и, все больше распаляясь, он разорвал ее и она упала в воду, оставив Элис полностью нагой. Его армейские брюки  слетели еще быстрее, - казалось, он и прикоснуться к ним не успел, - так падают на землю сухие листья, сорванные с дерева осенней бурей, или клочья утреннего тумана с вершины горы. На коже Элис свернулись капельки воды, мерцавшие в пламени свечи, как крошечные бриллианты или капли росы, и оттого Элис напоминала фэйри, сиявшую в лунном свете от круживших вокруг нее светлячков. Несколько мокрых розовых лепестков прилипли к ее коже и Генри стал снимать их губами, покрывая поцелуями тело возлюбленной.
От того, что она стояла в ванной, приподнятой над полом на несколько дюймов, Элис почти сравнялась с ним ростом. Ладони Генри легли на обнаженную поясницу жены и ее лоно прижалось к его напрягшейся плоти, готовое впустить его в себя. Их губы снова сомкнулись,  языки переплелись в безумном суфийском танце, а души, казалось, готовы были вырваться из тесной оболочки тел и воспарить к небесам, навеки слившись воедино.

Генри показалось, что за окном хлынул дождь, потоками обрушившийся с небес на иссохшую землю, но это шумело у него в голове. Зрение сузилось, фокусируясь на женщине, которую он держал в объятиях, и затуманилось от нахлынувших на него чувств и матового блеска ее белой кожи, которой желтоватое пламя свечи придавало оттенок перламутровой раковины. Он невольно ахнул, когда к его пояснице прижались маленькие твердые пятки, а в плечи впились ноготки, показавшиеся ему острыми коготками. Сейчас его хрупкая, тихая жена, охваченная страстью, напоминала  гибкую и сильную кошку, готовую расцарапать его в кровь, и это было настолько необычно, что возбуждение, которое он испытывал, достигло пика.
Пятясь, он стал отступать назад, удерживая ее и стараясь не натолкнуться на дверной косяк. Добравшись до постели, он рухнул на спину, по-прежнему удерживая Элис, и позволил ей продолжить то, что она начала, сжимая и поглаживая пальцами тугие бутоны сосков, набухавшие на ее алебастрово-белой груди, и любуясь водопадом волос, отливавших золотом.

Если бы взгляд лейтенанта не был прикован к жене, склонявшейся над ним, как тонкая ветка молодой ивы склоняется над озером, то касаясь глади воды своими нежными листочками, то приподнимаясь над ней,  он бы мог заметить, что тени на стенах комнаты стали приобретать все более причудливые очертания, пока не превратились в человеческие фигуры. Казалось, что в спальне собрался весь пантеон индийских богов, и все они наблюдали за супружеской парой, храня молчание и обмениваясь лишь знаками и одобрительными кивками голов, украшенных тиарами и венцами. Бог счастья Ганеша растянулся на ковре у ног своей матери Парвати, - жены Шивы и самой почитаемой из богинь. Бог любви Кама, притомившийся за день, со вздохом облегчения сел в глубокое кресло, положив на колени колчан со стрелами, чьи наконечники были смазаны медом любви и ядом разлуки. Четырехрукий Шива встал за спиной Парвати, положив ладони двух рук ей на плечи, а двумя другими поглаживая и перебирая длинные блестящие локоны, струившиеся по ее спине и сладко пахнувшие кокосовым маслом. Была здесь даже грозная Кали, - она охраняла дом от демонов ночи, которые могли бы нанести вред супружеской паре.
Боги Индии были равно благосклонны как к исконным жителям этой древней земли, так и к чужеземцам, - при условии, что последние не нарушали их законов и превыше всего ставили любовь ко всему живому. Кто знает, что заставило их собраться в этой скромной спальне, не шедшей ни в какое сравнение с их блистающими чертогами? Возможно, в этот самый момент они незримо присутствовали и в других домах, под крышами которых вершилась любовь, и дарили свое благословение всем, кто умел любить, - богатым и бедным, смуглым и белолицым, совсем юным и тем, кто уже приближался к черте, за которой жизненные силы начинали медленно угасать, но на смену им приходила мудрость.
А из центра комнаты начал вырастать диковинный цветок: его стебель, увенчанный венчиком с тысячью белых лепестков, тянулся к потолку, как к солнцу, а на нем, скрестив стройные ноги, сидела Лакшми - воплощение  женственности и красоты, дарившая всему живому процветание и плодородие. В каждой руке она держала по цветку лотоса, и по комнате поплыл волшебный аромат, который дурманил сильнее, чем опиум, но, в отличие от опиума, был благостью, а не пороком.
Любовные стоны и вздохи становились громче, протяжнее,  и цветок, стебель которого изгибался в унисон с движениями женского тела на супружеском ложе, вдруг изменился и превратился в змею Кундалини. То была чистая энергия созидательной силы и безграничной любви, и ее появление было встречено понимающими улыбками богов. Любовный танец закончился, двое влюбленных замерли, сплетясь в объятиях, а Кундалини свернулась в кольцо и растаяла в темноте, а вслед за ней растаяли и тени богов, оставив после себя лишь тонкие ароматы лотоса, мёда и сандала, и белые лепестки, рассыпанные по ковру, как хлопья свежевыпавшего снега.