Капитан Кеннеди последовал за дамой, а Огилви внезапно почувствовал такую силу тяготения, какой никогда не ощущал на твердой земле. Его буквально пригвоздило к стулу, и он не смог найти в себе сил подняться. Дверь каюты закрылась за спиной капитана, а Огилви все сидел, бессмысленно таращась на остатки обеда. Затем он сделал неимоверное усилие и, ухватившись за край стола, приподнял свое бренное тело и встал, с удивлением наблюдая за тем, как предметы мебели в капитанской каюте водят вокруг него хоровод. Этого не могло быть, ведь Огилви знал, что вся мебель привинчена к полу на случай штормовой качки, но тем не менее все было именно так: стол, сундуки и стулья  кружились и вертелись вокруг него, и голова у хирурга тоже пошла кругом. Сделав два неверных шага, он зацепился за койку и упал на нее, после чего его отяжелевшие веки закрылись, как шторки на окнах, и он погрузился в глубокий сон.

Впервые с того момента как он ступил на борт Серого гуся, Огилви спал на нормальной постели в тихой каюте, а не в раскачивающемся гамаке среди неумолчного монотонного шума, в котором соединялись скрип корабельных снастей и такелажа, мужской храп и сонное бормотание, прерываемое застарелым кашлем или вскриками. К тому же в капитанской каюте приятно пахло чисто женскими запахами - легкими цветочными духами, чистой и выглаженной одеждой и свежими фруктами, которые остались после обеда. Вкупе все это, не считая алкоголя, принятого Огилви за обедом, повлияло на него как сильнодействующее снотворное, и поэтому он не проснулся, когда скрипнула дверь и в каюту вошла мисс Стоун, а лишь вздохнул, перевернулся на другой бок и продолжил спать.

Хирурга разбудила острая боль в боку: казалось, что ему в почку вонзили раскаленный прут. Первой его мыслью была та, что в почке угнездился камень, - ужасная мысль, от которой он широко раскрыл глаза и покрылся холодным потом. Он прекрасно знал, что такое почечная колика и какими последствиями она чревата. Но увидев женскую фигуру, он понял, что непоправимый урон его организму нанес изящный, но твердый, как сталь, женский пальчик. Хирург застонал и сел на кровати, ухватившись за бок. Ему надо было извиниться за то, что он занял спальное место мисс Стоун, но после тычка, которым она его наградила, и требования встать и уйти, извинения застряли у него в глотке.
Оказавшись в сидячем положении, хирург поневоле мог смотреть только на грудь мисс Стоун и на полурасстегнутый лиф ее платья. Картинка была пикантная и немного примирила его с печальной действительностью. Но бесконечно пялиться на нее он не мог, - это грозило ему новым рукоприкладством с ее стороны. Посему хирург молча встал и направился к двери, чтобы не мешать хозяйке каюты готовиться ко сну. Но у самой двери он остановился и, обернувшись сказал:
- Спокойной ночи, Элизабет.

Огилви немного постоял на палубе, ухватившись за планшир и любуясь океанской гладью, посеребренной светом луны. Небо было ясное, ветер - попутный, поэтому канонерка шла под парусами, и черный дым из трубы не закрывал узор из легких перистых облаков и звезд, усеявших небосклон. Огилви глубоко вдохнул, желая насладиться свежим воздухом, и закашлялся: в нос ему ударило такое зловоние, что он оторопел. В былые годы такое часто случалось с ним в Лондоне, особенно когда ему приходилось прогуливаться по берегу Темзы, этой сточной канавы большого города. Но даже малоаппетитные запахи Темзы не шли ни в какое сравнение с ужасной, выворачивающей нутро вонью, которая заставила его отшатнуться и в недоумении завертеть головой, выискивая ее источник. Первой его мыслью была та, что в небольшом загончике, устроенном на юте, сдох один из козлят: вонь была удушающей и отдавала гниющим мясом. Но он сразу же отмел эту мысль, поскольку накануне вечером видел, что все животные были живы и здоровы. Тем не менее, пахло разложением и еще - экскрементами.
Чья-то рука легла на его плечо и Огилви вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Рядом с ним стоял капитан Кеннеди, его лицо было собранным и бледным, почти призрачным в свете луны.
- Чувствуете запах? - тихо спросил капитан. - Это невольничье судно - его запах не перепутаешь ни с чем.

По палубе загрохотали чьи-то тяжелые торопливые шаги. Это был вахтенный, несший ночную вахту.
- Торговцы черным жемчугом, капитан? - мрачно процедил вахтенный и презрительно сплюнул за борт. - Разводить пары?
Кеннеди кивнул и как-то весь распрямился, готовясь отдавать приказы.
- Что вы собираетесь делать? - спросил Огилви, с которого сдуло все признаки похмелья. - Будете преследовать работорговца? А потом?
- Сделаем предупредительный выстрел из пушки. Если попытается сбежать, будем преследовать. Это парусник, и если мы вынудим его двигаться против ветра, у него не будет ни малейшего шанса удрать. Бёрч, играй побудку! Всем подняться на палубу и приготовиться к бою.
- К б-бою? - запинаясь, вымолвил Огилви. - К какому еще бою?
- А вы посмотрите на корабль - это арабская дхоу. Видите, - на ней единственный латинский парус и флаг с золотой вязью. В трюме такой дхоу можно перевезти не менее трехсот рабов, причем могу биться об заклад, что большая часть из них - молодые женщины, которые стоят гораздо дороже мужчин. Капитан, он же владелец этого корабля, рассчитывает на жирный кусок прибыли и ни за что не сдастся без боя.
Огилви прищурился, - теперь он ясно видел корабль под грязным парусом, - таким грязным, что, казалось, на нем осели все грехи владельца.

Чем дольше Огилви вглядывался в небольшое судно, тем большие сомнения его охватывали.
- Простите, капитан, но я не могу поверить, чтобы на таком крохотном суденышке могли разместиться три сотни рабов, - воскликнул он. - Нет, невозможно! Не хочу подвергать ваши слова сомнению, но и поверить не в состоянии. Наверняка это обычное рыбацкое судно, промышляющее в отдалении от берега. Запах, конечно, ужасный, но... о Господи! Я, кажется, понял, в чем причина этого зловония: на борту могла начаться эпидемия дизентерии или даже оспы, и часть команды погибла и...
Огилви замолчал, понимая, что его предположение не выдерживает критики: умерших моряков хоронили в море, не дожидаясь, пока их тела начнут разлагаться, отравляя судно  трупными миазмами.
- Вашими устами говорит ваша неопытность, сэр, - в свою очередь спокойно возразил капитан. - А я повидал немало невольничьих кораблей, в трюмах которых устраивают многоярусные настилы, расстояние между которыми по высоте так мало, что нельзя ни встать, ни сесть. На эти настилы плотно укладывают рабов,  - так аккуратная домоправительница укладывает серебряные ложки, вкладывая выпуклую сторону одной в вогнутую другой. Таким образом можно забить трюм до отказа, и потом несчастные, скованные цепями, вынуждены испражняться под себя, а если кто-то умирает от духоты, какой-нибудь болезни или обезвоживания, его вытаскивают наружу, чтобы скормить акулам далеко не сразу. Отсюда этот чудовищный запах, сэр.

- О, мисс Стоун! - капитан всем корпусом развернулся к девушке и, как показалось Огилви, был смущен ее появлением. - Вам лучше вернуться в каюту - не палубе вас может ранить пулей или осколком ядра. Мистер Огилви, проводите мисс Стоун обратно в каюту.
Голос капитана звучал твердо - не как просьба, а ка приказ, но Огилви и не подумал подчиниться.
- Разумеется, я отведу мисс Стоун в каюту, однако не думайте, что я сам буду отсиживаться там до конца событий, - не менее твердым голосом заявил он. - К вашему сведению, я участвовал в Крымской кампании в качестве полевого хирурга, поэтому меня не испугать свистом пуль и разрывами ядер. И стрелять я тоже умею.
Огилви протянул руку мисс Стоун, предлагая ей на нее опереться и ради справедливости добавил:
- Мисс Стоун, как я уже говорил - дипломированный врач, и ее помощь может пригодиться. Может быть, ей стоит находиться в кубрике, куда будут относить раненых, чтобы она могла оказывать им медицинскую помощь?

- И это тоже, - подтвердил Огилви, радуясь, что мисс Стоун не отвергла его помощь. - Давайте я все же провожу вас до каюты, а по дороге объясню, что происходит.
Капитан Кеннеди с благодарностью на него посмотрел, поклонился мисс Стоун и вернулся к своим прямым обязанностям.
- Мы будем преследовать невольничье судно, - сообщил Огилви, как только они с мисс Стоун спустились со шканцев. - Капитан готов дать бой мерзавцам, если они окажут сопротивление и откажутся сдаться. Я думаю, вам надо переодеться во что-нибудь не такое нарядное - кровь, знаете ли, плохо отстирывается, а если вам придется иметь дело с ранами, то...
Огилви вздохнул, вспомнив свой хирургический фартук и то, как он гордился следами, которые оставались после операций - впрочем, как и другие хирурги. Некоторые из его коллег так и вовсе никогда не отдавали свои фартуки в стирку, как будто пятна крови были чем-то вроде боевых наград на груди ветерана.
Тем временем в топке развели огонь, и корабельный винт начал свое вращение, а из трубы повалил густой черный дым. Образно выражаясь, Серый гусь расправил невидимые крылья и полетел вперед, чтобы захватить трофей.

- Тогда я вас оставляю, - сказал Огилви, поклонившись. - Или мне подождать вас снаружи, чтобы проводить в кубрик, куда я должен пойти, чтобы подготовить все к возможной операции и взять из своего саквояжа револьвер?
Он хотел сказать "ампутации", но какое-то суеверное чувство его остановило, хотя мисс Стоун неоднократно ассистировала хирургам госпиталя при ампутациях и уж точно не упала бы в обморок при этом упоминании.
Внезапно канонерка содрогнулась - это был результат пушечного выстрела, который  произвели пушкари Серого гуся.
- Это был предупредительный выстрел, - успокоительным тоном заметил Огилви. - Ничего страшного, никто не пострадал. А на невольничьем корабле вряд ли установлены пушки большого калибра, если они вообще там имеются.

- Да, конечно... - пробормотал Огилви, немного смутившись. И действительно, с какой стати он опекал мисс Стоун, как будто она была несмышленым ребенком? Сколько раз она демонстрировала недюжинную храбрость и выручала его из, казалось бы, безвыходных ситуаций?
Он вышел из каюты и через несколько минут уже был занят по горло, разворачивая в кубрике настоящую операционную при помощи одного из матросов, и как только все приготовления были завершены, проверил свой револьвер и вернулся на палубу. Серый гусь уверенно нагонял невольничью дхоу, которая пыталась улизнуть, идя по ветру. Однако единственный парус был не слишком большим подспорьем в соревновании с гребным винтом, к тому же на канонерке развернули все паруса и она буквально летела по воде.
- Что вы собираетесь делать дальше? - спросил Огилви у капитана Кеннеди.
- Будем брать лодку на абордаж, - спокойно ответил тот. - Как видите, сдаваться они не собираются.

Над мачте затрепетал белый флаг с алым крестом - таким образом капитан Серого гуся давал понять капитану невольничьего судна, что тому необходимо подчиниться. Иногда это срабатывало, но в данном случае араб не собирался расставаться ни со своим грузом, ни с судном, которое было бы конфисковано. Невольничье судно повернуло к берегу, и Серому гусю тоже пришлось изменить курс. Капитан Кеннеди приказал абордажной команде построиться на палубе - все моряки были вооружены и готовы к бою. Им было не впервой участвовать в захватах рабовладельческих кораблей, и выглядели они уверенно, а с точки зрения хирурга, который вышел на палубу, даже слишком. Проведя в операционных всю свою сознательную жизнь, он знал, как опасно чувство самоуверенности, которое часто приходит с опытом. Сколько раз он становился свидетелем того, как  маститые хирурги совершали нелепейшие ошибки, которые приводили к смерти пациента! Оставалось надеяться на то, что сегодня подобного не произойдет ни с ним, ни с теми, кто собирался захватить невольничье судно.
- Капитан, они ведут судно на рифы! - крикнул один из матросов, указывая на невольничье судно.

Казалось, что никому не удалось бы проскользнуть невредимым сквозь челюсти рифов, которые ощеривались острыми акульими зубами, угрожая разбить корабль в щепы. Но, по-видимому, капитан невольничьего судна знал эти воды не хуже опытного лоцмана, а может быть, у него был свой лоцман. Дхоу уверенно миновала опасный участок и закачалась на волнах в относительно спокойных водах у берега. Капитан Кеннеди напряженно смотрел на шлюпку с абордажной командой, которую уже не мог остановить: ее несло прямиком на скалы и Огилви заметил, что лицо капитана покрыла бледность, которая выдавала его замешательство и волнение за судьбу команды. У самого Огилви душа ушла в пятки и он зажмурился. чтобы не видеть, как шлюпка разобьется о риф. Но когда он открыл глаза, то увидел, что высокая волна подняла шлюпку на свой гребень и перенесла ее к берегу, как легкое перышко. Хирург перекрестился и то же сделал капитан Кеннеди, и оба мужчины обменялись смущенными взглядами.
Арабские работорговцы спешно покидали корабль, а моряки с Серого гуся выпрыгивали из шлюпки прямо в воду и спешили нагнать их, чтобы не ушел никто. У самого берега завязалась ожесточенная схватка: капитан Кеннеди наблюдал за ней в подзорную трубу, а затем, явно успокоившись, передал трубу хирургу, который прильнул к ней, как ребенок - к калейдоскопу, подаренному добрым дядюшкой на Рождество. В воздухе сверкали клинки абордажных сабель, широких арабских мечей и изогнутых кинжалов. Арабские работорговцы рубились с яростью, которую еще больше разжигало осознание, какой серьезный убыток они понесли из-за появления английской канонерки. И однако английские моряки теснили их все сильнее и они отступали на берег, оставляя за собой раненых и убитых. Насколько мог судить Огилви, среди англичан потери были незначительны: он заметил , что только двое моряков были ранены.
- Но что же будет с рабами, которые остались на судне? - спросил он Кеннеди, опуская подзорную трубу. - Вы ведь не можете погрузить их всех на свой корабль? Три сотни душ здесь просто негде разместить.
- Хорошо, если там осталась в живых хотя бы половина, - это в лучшем случае. - отвечал Кеннеди. - Давайте не будем торопить события, - дождемся, когда все уцелевшие торговцы живым товаром будут арестованы.

Когда спустя три часа после расставания Огилви заглянул в кубрик, он сразу же понял, что мисс Стоун достигла точки кипения.
- У нас есть раненые, - объявил он. - Даже не знаю, где мы их всех разместим. Если хотите, я займусь мужчинами, а вы - женщинами, которых сняли с невольничьего корабля, - все они страдают от пролежней и обезвоживания, и у многих  гноящиеся  раны от цепей.
Огилви не стал расстраивать мисс Стоун и сообщать ей, что живых на невольничьем судне осталось немного, - всего с полсотни, - а разлагающиеся трупы рабов моряки были вынуждены бросить в море: похоронить их на берегу не было возможности. Но среди уцелевших было несколько вполне здоровых и крепких девушек, которые могли бы помочь мисс Стоун поить, обмывать и перевязывать своих соплеменниц.
- На палубе сейчас около двадцати невольниц, - ввел он ее в курс дела. - Остальных постепенно будут подвозить на шлюпках. В общем, оставляю нашу временную операционную в ваше распоряжение, а раненых моряков буду перевязывать прямо на палубе. Среди них всего двое получили тяжелые раны и нуждаются в полном покое и постельном режиме, остальные не слишком страдают и смогут потерпеть пока вы не закончите с женщинами.

Оставив мисс Стоун, Огилви вернулся на палубу и с энтузиазмом принялся врачевать раненых моряков.  Он так давно не занимался делом, что сейчас, снова почувствовав себя врачом, в буквальном смысле ликовал. Очищая и перевязывая сабельные раны, он сыпал шутками, прибаутками и анекдотами, и раненые невольно проникались его бодростью и начинали смеяться, забывая о боли. Через час все раны были перевязаны, двух моряков товарищи перенесли в кубрик и уложили в гамаки, и Огилви вернулся к мисс Стоун, чтобы помочь ей - ведь у нее было гораздо больше пациентов.
- Ну-с, - сказал он, - Как ваши успехи? Я готов взять на себя часть ваших пациенток. Кто тут самые тяжелые?
Несмотря на бодрый тон, сердце у него мучительно сжалось при виде чернокожих девушек, многие из которых были почти детьми. Спутанные волосы, изможденные тела и ужасные раны, которые появились от того, что кожу натирали ржавые цепи, могли потрясти самого жестокосердного человека. Запах в импровизированной операционной стоял ужасающий и Огилви мысленно посочувствовал мисс Стоун, которая, как и он, давно отвыкла от густой вони гнойной хирургии.