Огилви схватил свой докторский чемоданчик и выскочил на палубу, куда  уже успела удалиться сестра Стоун со своим главным сокровищем - Скуном. На палубе царило настоящее столпотворение с полдюжины ученых мужей и еще двадцать членов команды пытались собрать и погрузить в четыре шлюпки и два вельбота навигационные приборы, инструменты, закупленные на деньги Географического общества, а также бочонки с пресной водой и мешки с сухарями и галетами.
"Минерва тем временем" медленно заваливалась на бок, погружаясь в воду: кашалот пробил дыру под форштевнем с подветренной стороны судна, и сейчас дрейфовал неподалеку, по-видимому чувствуя себя оглушенным от удара.
- Грядет Армагеддон, - забормотал кто-то за спиной хирурга. - Неужто нам суждено повторить проклятый путь "Эссекса"*... Господь Всемогущий, спаси и сохрани!
Огилви обернулся: палеонтолог вцепился в свою седую длинную бороду и стоял столбом, не пытаясь помочь матросам и своим коллегам.
- Прекратите кликушествовать! - рявкнул хирург и как следует тряхнул старика, схватив его за плечи. - Мы никак не сможем повторить судьбу "Эссекса", поскольку мы находимся неподалеку от береговой линии Шотландии и всего в какой-нибудь сотне миль от Шетландских островов! Это не Тихий океан, черт вас дери!
Палеонтолог поднял на него слезящиеся глаза и Огилви кольнула жалость. Он понимал, что сподвигло палеонтолога на такие мысли: по странному стечению обстоятельств, капитан "Минервы" был однофамильцем первого помощника злополучного "Эссекса"
- Успокойтесь, мистер Макларен, и давайте-ка я помогу вам спуститься в шлюпку, - предложил он, беря старика под локоть и подталкивая к ближайшей шлюпке, которую уже готовили к спуску на воду.
Сестры Стоун поблизости не было, но Огилви был уверен, что уж она-то паниковать не будет и займет лучшее место  в самом крепком вельботе, пристроив своего любимца поближе к еде. Мысленно пожелав Скуну послужить на благо науки в виде рагу, которым потерпевшие кораблекрушение  будут поддерживать свои слабеющие силы, Огилви помог Макларену устроиться в шлюпке, которой должен был управлять первый помощник, а сам включился в погрузку провианта и воды.
Как только все плавучие средства были спущены на воду и отошли от "Минервы" на безопасное расстояние, виновник гибели корабля очнулся и выпустил вверх огромный фонтан, издевательски салютуя своим жертвам.

*Эссекс - американское китобойное судно, атакованное в 1820 году кашалотом в водах Тихого океана. Из 20 моряков выжили восемь, которым пришлось преодолеть на вельботах тысячи морских миль и прибегнуть к каннибализму.

Вельботом, в котором волею случая оказался Огилви, правил первый помощник капитана. Его гладко выбритое худое лицо казалось высеченным из гранита. Волнение же, охватившее остальных гребцов, было заметно по их побледневшим и исказившимся лицам. Кашалот, явно испытывавший враждебные намерения по отношению к хрупким скорлупкам, которые он мог разбить в щепы одним ударом своего гигантского хвоста, вблизи казался плавучей горой, и даже те, кто еще недавно хорохорился и призывал отправиться на охоту, выглядели довольно жалко, но что есть силы налегали на весла. Впрочем, их героические усилия пропадали втуне:  левиафан, несмотря на размеры своего тела и массу, двигался с той же скоростью, что и вельботы и шлюпки. Огилви, обливавшийся потом от напряжения и чувствовавший, как противный липкий страх заползает в сердце, все-таки не мог оторвать взгляда от этого чудовищного порождения Природы.
Их кормчий внезапно скомандовал, по-видимому, решив, что в такой безвыходной ситуации лучше нападать, чем обороняться или спасаться бегством:
- Стив Дэвис! Ты хвалился, что был гарпунщиком на китобойце, - докажи свои слова делом! А ты, Том Клэнси, возьми острогу и будь наготове. Мистер Огилви, вы будете травить или выбирать линь по приказу Клэнси. Сейчас мы покажем врагу человеческому, из чего сделаны настоящие англичане!
Как ни странно, этот приказ возымел действие: матросы приободрились, глаза их засверкали отвагой.  Огилви, до глубины души раздосадованный тем, что его причислили к англичанам, тем не менее послушно оставил весла и перебрался на нос вельбота, где уже стоял Клэнси. Дэвис бросил гарпун и тот вонзился в спину кашалота.
- Травите линь, Огилви! – заорал первый помощник и Огилви, повинуясь этому рыку, начал вытравливать линь, до крови обдирая ладони  о его жесткие волокна и позволяя вельботу отдалиться от раненого кита.

Вместо того, чтобы попытаться уплыть, кит ринулся в самую гущу лодок и разметал их по сторонам, две из них сразу же перевернулись, еще одна была серьезно повреждена и начала стремительно наполняться водой. Опасаясь, что кит потащит вельбот за собой, один из матросов схватил топорик и перерубил линь, позволяя киту уйти, однако было уже поздно: разъяренное животное ударило хвостом по воде с такой силой, что на вельбот обрушилась масса вспенившейся, будто вскипевшей, воды. Еле отдышавшись, мокрые до нитки гребцы горохом посыпались в воду с обоих сторон вельбота: ужас, охвативший их, был так силен, что они не думали о последствиях такого поступка. Лишь Огилви и первый помощник остались в лодке и пытались вычерпать из нее воду, однако их усилий было недостаточно, и она медленно тонула, а вместе с ней тонули их надежды на спасение.
Наконец великан выдохся или же счел свою месть удавшейся, и улегся на волнах, не пытаясь нанести большего вреда беспомощно барахтавшимся в воде пигмеям. На плаву остались одна шлюпка и один вельбот, и теперь в них должны были поместиться почти тридцать человек: еще пятеро были убиты или оглушены так сильно, что утонули, не имея сил удержаться на поверхности.

Уцелевшие кое-как разместились в двух лодках. Огилви оказался в той, где сидела, нахохлившись, сестра Стоун, обнимая своего кота. Промокшие до нитки и продрогшие до костей люди выглядели как выходцы с того света: губы у них посинели, зубы стучали как трещотки ночных обходчиков. Тем, кто сидел на веслах, было немногим теплее, но они хотя бы не покрывались инеем, поскольку гребли без остановки, стараясь отвести лодки как можно дальше от места стычки с китом. Капитан «Минервы», исполнявший обязанности рулевого, приказал боцману найти среди груза спасенные с корабля навигационные приборы и установить точное местонахождение лодок. Оказалось, что до берега более пятидесяти миль. Огилви тем временем обнаружил в одном из мешков бутыль с ромом и с разрешения капитана пустил ее по кругу, чтобы  дать возможность продрогшим людям хоть немного согреться. Со съестным же дела обстояли куда как плохо: сухари размокли и превратились в кашу, просоленную морской водой.
Когда бутыль вернулась к хирургу, он отпил глоток и протянул ее сестре Стоун:
- Пейте, мистер Миллер, иначе подхватите ревматизм. Нам еще почти сутки болтаться на этом холоде.

Огилви начал закипать гневом: сестра Стоун совершенно не хотела замечать руку дружеской помощи, которую он протянул ей, держа ветку оливы в виде бутылки с ромом.
- Не надо вешать на меня всех собак, мистер Миллер: лично я кашалота не злил, - вполголоса промолвил он, отбирая у сестры Стоун бутыль и делая из нее еще один глоток. - Но скажите: почему вы так настойчиво пытаетесь разозлить меня?
Алкоголь возымел на хирурга то же воздействие, какое оказывал на большинство его соплеменников и собратьев по профессии: он не мог удержаться от того, чтобы не шокировать общественность, представленную в настоящий момент сестрой Стоун.
- К вашему сведению, сударь, - сообщил Огилви, внутренне ликуя от того, что заставит дерзкую девчонку покраснеть. - Амбра спермацетового кита широко используется в парфюмерии и ценится в буквальном смысле на вес золота. И это удивительно, поскольку амбра - побочный продукт желудочного расстройства, или запора, у китов. Спермацетовое масло, которое является еще одним дорогостоящим продуктом, находится в другом месте, а именно - в голове левиафана, и получило свое название от внешнего сходства с семенной жидкостью. Вам ведь объяснили в медицинском колледже, что такое семенная жидкость? Впрочем, любому мужчине это известно и без объяснений.
- Эй, док, кончайте лакать ром! - буркнул ближайший к нему матрос. - Хоть по глотку нам оставьте!

Огилви фыркнул и хотел ответить колкостью, однако тот же матрос, что упрекнул его в излишествах, связанных с потреблением рома, снова вмешался в разговор и едко поинтересовался, долго ли хирург и его помощник собираются бить баклуши и попусту чесать языками, когда другие из сил выбиваются, стараясь доставить их на безопасный берег. Бросив презрительный взгляд на «помощника», который не выдержал бы и десяти минут энергичной гребли, Огилви сменил матроса на веслах и в течение последующих двух часов  обливался трудовым потом пока его самого не сменили.
С наступлением ночи ветер посвежел и капитан приказал установить на корме каждой лодки по фонарю, чтобы они не потеряли друг друга из виду в кромешной тьме и усилившемся волнении моря. Огилви и сам не заметил, как уснул на дне лодки вповалку с теми, кто в тот момент не сидел на веслах, и проснулся от звука выстрела. Открыв глаз, он увидел, что все вокруг окутано таким густым туманом, какого он никогда не видел и в Лондоне. Выстрел в воздух был сделан капитаном дабы привлечь внимание тех, кто находился в другой лодке, которую не было видно. Ответный выстрел и крики матросов сообщили, что вторая лодка находится неподалеку. Определить направление в таком густом тумане было совершенно невозможно, приходилось ждать, пока он рассеется, поэтому невыспавшиеся, хмурые и продрогшие до костей люди принялись за скудный завтрак, подкрепленный еще одной бутылкой рома, которую они честно разделили между собой.
- Что это? -  внезапно спросил Стюарт Мактавиш, - поэт и пламенный поклонник сэра Вальтера Скотта, примкнувший к экспедиции с целью собрать на Шетландских островах как можно больше легенд и сказаний. - Как будто водопад шумит...
Огилви навострил уши, прислушиваясь к неясному отдаленному гулу, который постепенно нарастал и становился ближе, попутно отметив, что лодка безо всякого принуждения со стороны гребцов пошла значительно быстрее, как будто увлекаемая невидимым течением. Некоторое время все прислушивались к грозному реву, который усилился настолько, что игнорировать его было невозможно.
- Это водоворот! – смертельно побледнев, вдруг выкрикнул один из матросов,. – Хватайте весла, ребята, иначе нам всем каюк!
- Прекратите сеять панику, - важно возразил Дуглас Макларен, разрумянившийся от рома. – Никаких водоворотов здесь нет. Мальстрем находится у берегов Норвегии, а Корриврекан – у Гебридских островов, с другой стороны Шотландии.
Его слова никого не убедили: матросы дружно налегли на весла, стараясь отвести лодку как можно дальше от зловещего гула. Однако все их усилия были напрасны: утлое суденышко упрямо двигалось туда, где ревели и завывали буруны, перемещаясь из зоны относительного спокойствия в средоточие самых страшных сил моря.

Лодка на несколько томительных мгновений замерла на краю гигантской воронки и рухнула вниз.  Огилви никогда еще не испытывал такого ужаса: ему показалось, что он уже умер, хотя сердце его билось в груди, а все пять чувств продолжали истязать его своей невыносимой отчетливостью: он ощущал на коже ледяной холод воды, слышал чудовищный рев водоворота, видел как по зеркально-гладким стенкам скользили, кувыркаясь и крутясь, выпавшие из лодки предметы и  тела его товарищей по несчастью. Язык и нёбо щипало от  попавшей в рот соленой воды, а нос щекотали запахи рыбы и водорослей. Измученный этой пыткой, хирург почти с нетерпением ожидал, когда захлебнется, и мрак и ужас, охватившие его душу и тело, исчезнут, однако ничего не происходило: он продолжал падать вниз и, кажется, начал обретать способность дышать под водой. Ударившись животом о песчаное дно, он попытался подняться на четвереньки, но ему это не удалось: руки у него как будто укоротились, а пальцев он и вовсе не чувствовал, в то время как ноги... Огилви  с новым приливом ужаса осознал, что ноги исчезли. А вокруг него плавали диковинные глубоководные рыбы, которых он до сих пор видел только на картинках: сельдяной король со стеклянными глазами и короной на голове, рыба-удильщик и длинная мурена. Впрочем, приглядевшись, он понял, что зрение его обмануло: это была не мурена, а русалка! И эта русалка подозрительно напоминала сестру Стоун. По крайней мере, до пояса. Огилви, позабыв о своих страхах, уставился на ее бесстыдно обнаженную грудь, отливавшую в толще воды перламутром, да и формой напоминавшую пару больших, идеально круглых жемчужин. Волосы, которые она укоротила, нанимаясь на "Минерву", снова обрели прежнюю длину и спускались до талии, облепив мокрыми прядями хрупкие плечи и спину. А ниже талии начинался роскошный, покрытый сверкающей голубовато-зеленой чешуей хвост, к которому прилепился морской кот, или, как его еще называли, скат-хвостокол*. Его тонкий и длинный хвост угрожающе изгибался и Огилви почел за лучшее отползти подальше.

*Подозреваю, что это Скун, в то время как сельдяной король - явно капитан "Минервы".

Огилви помахал русалке в ответ: несмотря на то, что вместо руки у него теперь был плоский и короткий отросток, получилось неплохо, в каком-то смысле даже игриво. При этом он обнаружил, что в состоянии плыть, причем на удивление резво. Усердно работая ластами, он устремился за русалкой, а за ним потянулся косяк разномастных рыб, предводителем которых был сельдяной король. Не выпуская из виду русалочий хвост, хирург успевал озираться по сторонам, отмечая красоту подводного царства. Длинные водоросли, - зеленые, желтые и багряные, - слабо извивались в толще воды, а между ними сновали мелкие рыбки. На песчаном дне распластались морские звезды, из расщелин в скале высовывались усики раков-отшельников и  змееподобные головы мурен, ярдах в трех проплыла целая флотилия медуз. Огилви засмотрелся на самую крупную большую, диаметром с целый фут, и когда отвел от нее взгляд, понял, что упустил из виду сверкающий хвост русалки. Он хотел окликнуть ее, но вместо слов у него изо рта вырвалось невнятное «буль-буль» и кверху устремились пузырьки воздуха. Окружающая полутьма постепенно рассеивалась, уступая место свету: Огилви сообразил, что поднимается на поверхность, и прибавил ходу: ему очень хотелось побыстрее выбраться на берег. Спустя несколько томительных мгновений он вынырнул из воды и первое, что увидел – высокую скалу, нависшую над бурными волнами, с вершины которой свисал тартан величиной с поле для крикета. Подол тартана полоскался в море, вздымая громадные волны, одну из которых оседлала русалка. Другая волна подхватила Огилви, подняла на своем гребне высоко в воздух и перенесла на берег так быстро и резко, как будто море выплюнуло его из своей чудовищной пасти.
Плюхнувшись на мокрый песок, он некоторое время лежал неподвижно, ощущая себя неуклюжим тюленем. Впрочем, в нем уже зародилось и окрепло подозрение, что именно в тюленя он и превратился. Приподнявшись, он сделал рывок вперед и снова плюхнулся животом на негостеприимную землю, над которой, громко крича, кружились стаи птиц.

Огилви немного повалялся на берегу, приходя в себя после всего пережитого. Холода он не ощущал, поскольку был защищен толстой прослойкой жира.  В новом теле ему было удивительно комфортно, хотя на суше передвигался он с трудом. Зато в воде мог плыть с такой же скоростью, как дельфин или кит. Оглядевшись, он обнаружил, что поблизости нет ни одного тюленя. Да и вообще никого не было, кроме компании крабов, торопившихся по мокрому песку по своим делам, и парочки морских звезд, распластавшихся на расстоянии ярда от его заднего отростка, который являлся то ли коротким хвостом, то ли сросшимися задними конечностями. Зато над головой у него истошно горланили птицы, - так, что уши закладывало, - и что самое неприятное, то и дело гадили на его гладкую, как отполированое черное зеркало, шкуру. Огилви пытался уворачиваться, неуклюже перекатываясь с боку на бок и возмущенно размахивая ластами, но толку от этого было мало. Зато русалка чувствовала себя прекрасно и прихорашивалась, как дебютантка, собирающаяся на свой первый бал. Даже с того расстояния, которое их разделяло, Огилви мог видеть, как она прикладывала к груди блестящие створки раковин: так  кокетка перебирает фамильные драгоценности в шкатулке, решая, какие из них подойдут  к  бальному платью.

- И для кого, спрашивается, стараемся? Для глупых чаек? – пробурчал хирург, поудобнее укладываясь на бок и пытаясь опереться головой на руку, чего ему, разумеется, сделать не удалось: его новые конечности не были приспособлены для таких поз. Тем не менее он вовсю наслаждался открывающимся видом: молочно-белые перси русалки, по которым скатывались крупные капли воды, сверкавшие, как индийские бриллианты, ограненные лучшими амстердамскими ювелирами, радовали его взыскательный мужской взгляд, и при этом он не рисковал быть обвиненным в нанесении тяжкого оскорбления даме: какой с тюленя спрос? От охватившего его сладострастного томления, он  задрожал и исторг из груди низкий и протяжный рёв, изумивший его самого. Никогда раньше он ничего подобного себе не позволял, да и тембр его голоса нисколько не напоминал бас, но по-видимому, тюленями двигали какие-то древние и могучие инстинкты, давно утраченные их двуногими прямоходящими собратьями.

- На кого пялишься, сукин ты сын? – отрезвил его хриплый женский голос, раздавшийся сзади. – Смотри, как бы зенки не вытекли.
Огилви испуганно обернулся, гадая, кому на этом пустынном и безлюдном берегу удалось застать его врасплох, и увидел такое, что моментально погасило огонь желания, пылавший в его груди. Зрелище, открывшееся его взгляду, могло  лишить мужских сил самого Приапа. Перед ним стояла одноглазая старуха с седыми космами и изрезанным морщинами лицом, одной рукой опираясь на клюку, а другой выбирая из колтуна на голове мелкий сор, копившийся там явно не один день. Воняло от  этой дряхлой сивиллы тухлой рыбой, а ее кожа имела зеленовато-синий оттенок, отчего она походила на недельной свежести труп.
Огилви молчал, потеряв дар речи от отвращения и ужаса, охватившего его с такой же силой, как недавно - возбуждение, вызванное прелестями русалки.
- Язык проглотил от моей красы? – ухмыльнулась старуха, показав ряд по-акульи острых зубов, и гордо подбоченилась, выставив из-под рваного тартана покрытую слоем засохшей грязи ступню. Ногти у нее были черные и настолько длинные, что загибались на концах. Огилви сглотнул, пытаясь отыскать верные слова, но язык у него и вправду как будто прирос к нёбу.

По-видимому дряхлая красотка приняла молчание Огилви за знак согласия и перешла к активным действиям: заостренным концом своей клюки очертила вокруг тюленя круг и быстро залопотала на гэльском, произнося какие-то заклинания. Несмотря на то, что Огилви прекрасно знал гэльский язык,  он не мог разобрать ни слова: старуха то завывала на все лады, то принималась шептать так тихо, что слова сливались в неразборчивое бормотание. Он попытался выбраться из круга, но вокруг него как будто выросла невидимая стена, и, несколько раз наткнувшись на нее, он оставил напрасные попытки. Старуха наконец закончила камлание, начертила в воздухе клюкой таинственные знаки и, воткнув свой волшебный посох в песок, обхватила тюленя иссохшими, но удивительно сильными руками и прижала к дряблой груди. Огилви передернуло от отвращения, однако вырваться он не мог, и ощутил, что его многострадальное тело снова начинает трансформироваться в человеческое: прочная тюленья кожа заскрипела, растягиваясь, ласты превратились в руки, короткий хвост - в ноги, а между ног ему как будто подвесили тяжелую дубину. Огилви глянул вниз и обомлел: такого он никак не ожидал. Знакомый орган неожиданно начал доставлять немало неудобств: даже в спокойном состоянии он почти доставал до земли и пригибал своего владельца к песку с такой же силой, с какой могучий северный ветер пригибает молоденькое деревце. Однако старуху это не только не смутило, а напротив, еще больше распалило. Мерзко хихикая и бросая на хирурга плотоядные взгляды, она начала разматывать тартан, которым были обернуты ее бедра, намереваясь предъявить ему свои увядшие прелести..
- Нет-нет, бабуля, - пробормотал хирург, тщетно пытаясь прикрыться руками. - Я так не могу, я...
- Еще как можешь, милок! - затрясла головой старуха, наступая на Огилви и сверкая глазами. - Ты мне зубы не заговаривай! Могу... не могу...
И она так клацнула своими острыми акульими зубами, что у Огилви мороз пошел по коже.

Огилви пытался сопротивляться, однако получалось у него плохо: по-видимому, действовали наведенные чары. Старуха, в свою очередь, становилась все настойчивее, не обращая никакого внимания ни на его вялый отпор, ни на то, что в нее полетели снаряды, пущенные русалкой. Несколько из них к тому же не достигли цли, попав в Огилви и оцарапав его пониже спины. Однако он был благодарен русалке за помощь, пусть эта помощь и  оказывала на колдунью ровно столько же воздействия, сколько укусы комаров - на пасущуюся на лугу корову. Колдунья тем временем так распалилась, что ее морщинистое лицо стало напоминать плохо обожженный и потрескавшийся от времени горшок из темной глины, наполненный горячими угольями: глаза ее налились кровью и сверкали от возбуждения, как два уголька, а на губах выступила пена. От этого отвратительного зрелища сил у Огилви не прибавилось: он отступал по песку, волоча за собой громадный, однако совершенно бесполезный орган, путавшийся между ногами и мешавший ему идти. Споткнувшись, он потерял равновесие и упал на спину, а старуха с победным кличем тут же взгромоздилась на него сверху. Огилви решил смириться с уготованной ему судьбой: сложил руки на груди и, чтобы не видеть сморщенных, но огромных грудей старухи, свисавших у нее до пупка, зажмурил глаза, прислушиваясь к неумолчному шуму волн и крику птиц над головой.
Старуха тем временем пыталась возбудить его плоть, предпринимая действия, которые больше подошли бы портовой шлюхе, но ее усилия пропадали даром: несмотря на свои внушительные размеры, детородный орган хирурга оставался все таким же вялым и толку от него было не больше, чем от топляка в костре. Поняв, что не добьется желаемого, колдунья слезла с Огилви и встала рядом с ним, уперев руки в бока.
- Дурак! – злобно выплюнула она, меряя хирурга презрительным взглядом. – Сделал бы дело – и гулял смело, а я бы тебя по-королевски наградила. А теперь придется наказать. Знаешь пословицу «Видит око да зуб неймет»? Вот такая у тебя отныне будет судьба. А на твой стручок даже голодная чайка не позарится!
И она забормотала новые заклинания,  чертя руками в воздухе какие-то знаки. Огилви почувствовал, что между ног у него стало просторнее и открыл глаза, чтобы проверить, в чем дело. Его орган стремительно уменьшался в размерах, впрочем, как и остальные части тела, а старуха росла и становилась все больше. В конце концов Огилви стало казаться, что она упирается головой в небо, а ее кривые, поросшие жесткими волосами ноги сравнялись высотой и обхватом с колоннами, подпиравшими портик собора святого Павла. Вскочив на ноги, он ощупал себя руками: его тело снова приобрело правильные пропорции, но все вокруг стало огромным: мелкая галька, разбросанная по песку, превратилась в большие валуны, а чайки, кружившие в небе, стали напоминать сказочных орлов-гигантов, способных поднять в воздух быка. Огилви показалось, что он то ли бредит, то ли спит и видит сон, однако поток чего-то жидкого, обрушившийся на него с небес, доказал ему, что это не так. С головы до ног покрытый зловонным птичьим гуано, он развернулся и с громкими воплями бросился прочь от старухи по направлению к русалке. Вслед ему несся оглушительный хохот, перемежаемый грязными гэльскими ругательствами.

Огилви бежал, уворачиваясь от пикирующих на него чаек. Бежал так, как никогда в жизни еще не бегал. Русалка была его единственной надеждой на спасение: в её длинных и густых волосах, спадавших до земли, он надеялся найти надежное укрытие. Однако путь ему преградила оскаленная морда: проклятый Скун, выросший до исполинских размеров, явно собирался отомстить ему за все перенесенные лишения. Огилви остановился, дрожа, как осиновый лист и не зная, куда ему деваться, но тут набежавшая на берег волна окатила его водой с головы до ног и потащила в открытое море. Огилви судорожно забил по воде руками и ногами, но отхлынувшая волна неумолимо тащила его в пучину. К счастью, он сумел обхватить руками выступ подводной скалы и прижался к нему всем телом, удерживая голову над поверхностью воды. Выступ казался слишком мягким для камня, и Огилви вдруг понял, что держится за большой палец человеческой ноги. Распластавшись на нем, он пополз вверх, прилипнув в гладкой коже, как пиявка. Добравшись до округлого колена, он задрал голову и понял, что нога принадлежит сестре Стоун, снова вернувшейся в свое нормальное обличье. Момент был неловкий, но инстинкт самосохранения заставил хирурга отбросить предрассудки и он пополз дальше, приближаясь к округлому женскому бедру, покрытому каплями соленой воды каждая величиной с добрую лужу.

Огилви наконец-то почувствовал себя защищенным, когда вокруг его тщедушного тельца плотно сомкнулись пальцы сестры Стоун. Единственным недостатком такого положения было то, что он не видел, что происходит снаружи. Он пытался подглядывать сквозь просвет между пальцами, но его было недостаточно, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть. Зато он отлично слышал голоса: один принадлежал сестре Стоун, второй тоже был женским, но ничем не напоминал хриплый и грубый голос старой колдуньи. Напротив, это был нежнейший, сладчайший голосок, принадлежавший молодой и, возможно, красивой девушке. Любопытство хирурга разгорелось еще сильнее, и он даже на время позабыл о том, в каком плачевном положении оказался.
- Замерзла, красавица? – звенел в его ушах медоточивый голос незнакомки, причем говорила она не на гэльском, а на чистейшем английском языке и тем ласковым и снисходительным тоном, которым пользуется добрая хозяйка, когда обращается к любимой служанке. – Видишь валун? На нем сложена одежда, а рядом, на песке, -  крепкие башмачки из тюленьей кожи. Это мой тебе подарок, забирай и носи на здоровье. Башмачкам семь лет сносу не будет, а одежда и плед защитят и от ветра, и от дождя.
- А мне?! - пропищал Огилви, изо всех сил напрягая свой слабый голосишко. - Я ведь тоже голый, сударыня! И продрог до самых костей!
- А тебе шиш с маслом, червяк ползучий! - прогремел ему в ответ знакомый старухин голос и снова сменился на журчащий, как весенний ручеек, голосок девушки. - Ты этому клопу воли не давай, красавица! Держи в кулаке крепко, как сейчас!

Ответом просьбе сестры Стоун стал громкий раскатистый смех старухи:
- Пусть помучается, - отсмеявшись, заявила старая карга. - И тебе, милая, меньше хлопот: захочешь, будешь его за пазухой носить, а не захочешь - коту своему отдашь, пусть он с ним играет, как с мышью.
Услышав о такой перспективе, Огилви совершенно пал духом. Свернувшись клубочком в теплой ладони сестры Стоун, он зарыдал, закрыв лицо руками и вздрагивая всем телом. Какое ужасное будущее его ожидало! Если он не будет проглочен котом, его настигнет голодная чайка или сожрет полярная сова. А если сестра Стоун сможет вернуться на большую землю, захватив его с собой, - быть ему экспонатом в кунсткамере или выступать в цирке уродцев.
Тем временем, старуха продолжила:
- На тебя я зла не держу, красавица. Но придется и тебе приложить немало сил, чтобы ты смогла вернуться туда, откуда явилась. Однако прежде скажи мне: ты еще девушка или уже нет? Только не ври, иначе останешься на этом острове до конца своих дней вместе с этим мелким стручком.
Огилви навострил уши: ему вдруг стало любопытно, что ответит сестра Стоун.