-Столько же, сколько вам сейчас, Впрочем, нет: мне тогда только исполнилось восемнадцать. А до того я шесть лет провел в школе, приезжая в "Папаротники" лишь на время вакаций, - и тогда дядя брался за меня как следует. Но с четырех до двенадцати лет я был полностью на его попечении. Это он научил меня читать и писать, а также начаткам латыни, не захотев  полагаться на учителей. Единственным приглашенным учителем был мистер Картрайт, учитель рисования, - добрейший старичок, нюхавший табак. Всякий раз, засунув понюшку в нос, он оглушительно чихал и извинялся. Но, конечно, дядя проводил  со мной очень много времени, несмотря на всю свою занятость коммерцией.
Генри усмехнулся, вспомнив долгие наставительные беседы, которые вел с ним Кендал-старший, а также еще более длительные прогулки на пару с почтенным джентльменом, главные интересы которого сосредоточились  на ботанике и астрологии.
- Когда мне исполнилось пять лет, дядя подарил мне на Рождество деревянную лошадку и деревянную саблю, а через год приобрел пони - видимо, тогда я и решил стать кавалеристом.
Генри засмеялся своей шутке, хотя в общем-то так оно и было на самом деле.

- Не чувствовал за собой такой склонности, - ответил Генри. - А кроме того, дядя достаточно рано объяснил мне, что в моем распоряжении находятся достаточные средства, которые, если разместить их правильно в акциях железнодорожных и иных компаний, будут приносить постоянный и надежный доход. Вообще-то он советовал мне изучать в училище инженерное дело, но я твердо придерживался своего решения и стал кавалеристом. Наверное, он был прав: сейчас, когда в распоряжении пехоты находятся скорострельные и меткие винтовки и штуцеры, дни кавалерии сочтены. Но я ни о чем не жалею. А о чем вы мечтали в детстве? Наверное, выйти замуж за старшего сына лорда?
Генри улыбнулся, смягчая чрезмерную прямоту своего вопроса.

Генри вспыхнул до корней волос и пожалел , что задал вопрос о лордах и их наследниках. В словах жены ему почудился намёк на то, что будь у нее возможность выйти замуж за наследника майората, она никогда бы и не посмотрела в сторону лейтенанта, не обладавшего ни связями, ни громким именем, ни титулом. Как говорится, на безрыбье и рак рыба, но он себя таковым не считал. Вслед за этим появилась неожиданная мысль: а что, если баронет Уайт  всего лишь пытался подобрать единственной племяннице достойную партию? Генри ничего не знал о человеке, в которого его жена, по ее же собственным словам,  была влюблена до встречи с ним. Она утверждала, что баронет откупился от ее избранника исключительно потому, что не хотел расставаться с доходом, который давало ему опекунство, но ведь  юная и наивная девушка могла и ошибаться. Она, вне всякого сомнения, видела в своем возлюбленном одни достоинства, в то время как ее дядя, - человек, несомненно, жестокий, но при этом умный и проницательный, мог распознать в нем охотника за деньгами или бессовестного ловеласа. И чтобы оградить племянницу от неминуемого позора или неравного и несчастливого брака, посадил ее под замок, бросив сахарную косточку настойчивому ухажеру. Элис, разумеется, считала иначе, и это было вполне объяснимо: любовь лишает способности здраво рассуждать, но он-то почему поверил ей на слово, не попытавшись даже поговорить с баронетом, а вместо этого вызвал его на дуэль? Безусловно и в нем баронет видел невыгодную партию: возможно, у него на примете был кто-то, кто занимал на общественной лестнице гораздо более высокое положение, а Элис, с ее удивительной красотой, могла вскружить голову кому угодно.
- Это хорошие мечты, - медленно произнес лейтенант, поворачиваясь к жене и глядя ей в глаза. - Очень хорошие. Надеюсь, я когда-нибудь смогу доказать вам, что человек без титула способен сделать женщину счастливой. Скажите: вы порвали все связи с вашим дядей? Он ведь ваш единственный родственник, и, возможно, нам следует попробовать заключить с ним мир?

Генри, видя замешательство жены, не стал настаивать, но для себя решил, что по возвращении в Англию постарается встретиться с баронетом Уайтом, чтобы попытаться навести мосты для будущего мирного сосуществования.
- Как скажете, дорогая: я всего лишь хотел узнать ваше мнение. Так в чем же, по-вашему, заключается счастье, если не в титуле и не в деньгах? Счастье - слишком туманное понятие, и каждый человек вкладывает в него свой смысл. Как мне представляется, в браке главное, чтобы у мужа и жены представление о счастье совпадало и благодаря этому они вместе стремились к одному и тому же.
Генри собрался с духом: то, что он собирался сказать жене, требовало от него немалых усилий, прежде всего потому, что угрожало очередной раной его гордости. Взяв руки жены в свои он произнес, стараясь, чтобы его голос не дрожал, выдавая сильнейшее душевное волнение:
- Я буду счастлив, если когда-нибудь вы полюбите меня, пусть даже и не так сильно, как я люблю и обожаю вас. Ради этого я готов на все. Готовы ли вы сделать что-нибудь, чтобы в вашем сердце зажглась хотя бы слабая искра любви?

- Вы уже спрашивали меня об этом, - сказал Генри. - И я ответил, что не могу назвать точной причины. Любят сердцем, а не умом, и вам это должно быть прекрасно известно: вы ведь были влюблены. И уж поверьте: если бы  на вас вдруг свалилось огромное наследство, я не стал бы любить вас больше, чем люблю сейчас. Что касается знаний, на мой взгляд, у вас их предостаточно. А если вы в будущем начнете изучать хинди или бенгали, и преуспеете в этом, я стану вас уважать сильнее. Если же вы этого не сделаете, любовь моя к вам не ослабеет.
То, что жена прочитала Брантома, его скорее расстроило, чем порадовало. Еще тогда, в "Папоротниках", находясь под влиянием боли от полученной на дуэли раны, и сильнодействующих снадобий, прописанных доктором Расселом, он порекомендовал ей прочесть сие творение галантного француза, но сразу же пожалел об этом и даже попытался спрятать сей шедевр, не предназначенный для глаз юных девушек.
- У любви есть много разных сторон, об этом я вам тоже говорил. Идеальная любовь - это бриллиант со множеством граней, одной из которых и посвятил свое творение месье Брантом. Боюсь, что вам его описание показалось чрезмерно грубым и даже отталкивающим, но уверяю: эта сторона любви может быть намного более утонченной, нежной и... прекрасной.

Генри в отчаянии посмотрел на жену: что он мог ей ответить? Написать подробную инструкцию с перечислением нужных действий? Но он и сам не знал, что должна делать девушка, какие шаги предпринимать, чтобы полюбить мужчину, пылающему к ней страстью.
- Давайте оставим все, как есть. Может быть, когда-нибудь все само собой переменится. К лучшему или к худшему - я не знаю, но принуждать вас к тому, чтобы вы старались вызвать в себе любовь ко мне я не вправе. Но и с вашей стороны было бы наивно полагать или надеяться на то, что я перестану вас любить или стану любить иначе, чем люблю сейчас. Впрочем, я слышал, что со временем самые жаркие чувства, даже взаимные, затухают, как костер. Это тоже неизбежная сторона супружеской жизни. В данный момент я счастлив оттого, что вы рядом со мной, и мне этого вполне достаточно.
Солнце поднялось настолько высоко, что его лучи, прежде теплые, превратились в огненные стрелы и даже под сенью зеленых ветвей становилось довольно жарко.
- Вы не устали? Возможно, хотите вернуться в дом? Там прохладнее и можно попросить Джанет приготовить еще шербета.

Генри молча помог жене собрать посуду и свернул ковер, на котором они сидели. Настроение неуловимо переменилось, как будто солнце, весело сиявшее на небе, зашло за хмурую  темную тучу. Он чувствовал себя подавленным и разочарованным прежде всего самим собой, и подозревал, что и у Элис настроение не лучше. Неужели они действительно абсолютно не подходят друг другу, но, благодаря тому, что навсегда скованы цепями Гименея, будут и дальше вести такое же существование, наполненное глухим недовольством друг другом, ощущением разбитых иллюзий и несвершившихся надежд? У него, по крайней мере, была служба, а что оставалось Элис, кроме ведения домашнего хозяйства и визитов к знакомым дамам, которых, кстати сказать, у нее не было? Несмотря на горечь, которая его охватила, он посочувствовал жене, но выхода пока что никакого не видел.
Взвалив на плечо ковер и взяв в руку корзину, Генри сказал:
- Я навещу доктора О'Флаерти сегодня же, поскольку другой возможности у меня уже не будет.  Я хочу увезти вас отсюда как можно быстрее: завтра мы прогуляемся  по торговым рядам, а после этого  сразу же начнем сборы в дорогу.
Генри сделал шаг к тропинке, ведущей вниз с холма, и остановился:
- Я был бы рад, если бы сопроводили меня в госпиталь. Пока я буду у доктора О'Флаерти, у вас будет возможность переговорить с женщинами, которые могли бы наняться к вам в услужение на обратный путь.

Генри шел рядом с женой, досадуя на то, что не имеет возможности поддерживать ее под руку: этому мешала корзина в одной руке и ковер, перекинутый через плечо.
-Умоляю: ступайте осторожнее! - попросил он, опасаясь, что Элис оступится и подвернет ногу. - Что касается корзины с угощением для раненого, - я не только не против, а полностью одобряю и поддерживаю ваше намерение. Хочу еще предупредить вас, что нет никакой необходимости советоваться со мной по поводу жалованья служанки: соглашайтесь на то, которое она запросит, если сочтете эту женщину подходящей для роли вашей горничной.
Генри поправил свернутый в рулон ковер, съезжавший с плеча, и добавил:
- Вы очень сильно отличаетесь от всех красивых женщин, которых мне довелось встречать. Обычно светские львицы заняты мыслями только о себе и норовят удовлетворить прежде всего собственные желания, в самую последнюю очередь думая о других, если вообще им свойственно думать. Вы же  - настоящий ангел милосердия и доброты. Редкое сочетание внешней и внутренней красоты, которое лишь усиливает вашу привлекательность в глазах противоположного пола.
Генри поймал себя на мысли, что завидует капралу, которому сегодня выпадет счастье получить подарок из прелестных ручек самой красивой и добросердечной англичанки из всех, что  были в Скутари.

Ковер действительно мешал, но Генри не мог его оставить, поскольку это было имущество хозяев арендованного дома. Он перекинул рулон на плечо той руки, в которой держал корзину, а освободившейся сжал локоть жены, чтобы не дать ей снова оступиться.
- Что значит "не разорять"? - искренне изумился он. - Вам жизненно необходима по крайней мере одна личная  горничная и я неприятно удивлен, что леди Ребекка не настояла на том, чтобы вы взяли с собой в Скутари собственную служанку, а ограничилась одной лишь Джанет. Честно говоря, я не представляю, как Джанет справляется, прислуживая сразу двум леди и одновременно выполняя обязанности кухарки! Ирландская закваска, не иначе.
Упомянув ирландцев, Генри ощутил болезненный укол в груди: в подвале его ждал ирландец, похитивший его жену. Временно отодвинув эту мысль в закоулки памяти, он поспешил высказать свое мнение по поводу желания жены стать сестрой милосердия.
- Я восхищаюсь вашим намерением присоединиться к сонму ангелов Скутари, но сейчас обстоятельства складываются так, что оно не осуществимо. Но у вас впереди будет много возможностей нести добро. В той же Индии большая часть населения влачит жалкое существование, несравнимое даже с лондонскими нищими.

- Вы правы: Скутари - не то место, куда мечтает поехать женщина, будь она леди или служанка, - сказал Генри, - Я был потрясен, когда вы пришли ко мне в госпиталь, - и не я один. Потрясен и восхищен вашей храбростью.  Простите, но я запамятовал: кажется, вы не писали мне о том, кто прислуживал вам во время поездки в Париж. Это была Полли или вы наняли временную помощницу? Впрочем, теперь это уже дело прошлое, но в будущем вам необходима постоянная горничная и, надеюсь, вы найдете себе такую, вернувшись в Англию: времени для этого будет достаточно.
Генри споткнулся о корень, торчавший из земли, и остановился, отпустив руку жены, чтобы немного передохнуть. Корзину он поставил на землю, ковер положил рядом. Солнце припекало и он чувствовал, что весь взмок - придется переодеться, прежде чем отправляться в госпиталь.
- Одну минуту, дорогая: я только сделаю пару глотков шербета, - объяснил он вынужденную остановку. -  Достав из корзины бутыль с шербетом, он наполнил маленький стаканчик  и осушил его одним глотком. Наполнил стаканчик снова и протянул жене:
- Хотите немного освежиться? Правда, шербет уже успел нагреться на солнце, но это лучше, чем ничего.

Генри сел рядом с Элис на поваленный ствол, над которым зеленым шатром раскинулись ветви сосен, дававшие защиту от солнца. Он думал о том, что должен казаться своей юной спутнице жизни скучным и предсказуемым занудой, стариком, с которым невозможно ни повеселиться от души,  ни насладиться теми маленькими радостями, которые так важны для девушек, только начинавших свой жизненный путь.  Неужели он действительно так же мрачен и сух, как это старое трухлявое дерево, на которое они присели отдохнуть? Родителей своих Генри почти не помнил, но по рассказам дяди знал , что отец был намного старше матери. Он почти всю жизнь провел в казармах и женился на юной и красивой девушке, когда ему перевалило за сорок лет и он уже был в чине полковника. Возможно, что и Элизабет Кендал, как и ее невестка, которую ей так и не довелось узнать,  тоже чувствовала себя скованно рядом с мужем-военным, привыкшим к суровой армейской дисциплине и большую часть времени посвящавшего лошадям и сочинению мемуаров о своей военной карьере?  Но ему-то не сорок, а всего двадцать шесть! По меркам общества он женился слишком рано, да и разница в возрасте с женой  в семь или восемь лет не считалась большой. Тем не менее, факт оставался фактом: его сдержанный, а порой и угрюмый характер заставлял  жену замыкаться в себе, в то время как по природе своей она была скорее всего очень веселой, общительной  и открытой девушкой. Генри вспомнил, каким искренним  удовольствием и почти детским восторгом дышали ее письма из Парижа, где ее спутницами были лейтенант Томас и две его кузины. Да, с Джеймсом и вправду было невозможно долго скучать и грустить: веселый, легкий по характеру человек, с которым Генри и сдружился скорее всего из-за противоположности их характеров. Но брак - это совсем иное дело, и противоположность характеров, как он успел убедиться,  мешает супругам быть счастливыми и довольными жизнью и друг другом.  Генри посмотрел на тяжелую корзину с посудой, на свернутый ковер - все это надо было обязательно вернуть в дом, но ему вдруг захотелось хотя бы раз отступить от правил.
Генри посмотрел на Элис, медленно потягивавшую теплый шербет из стаканчика. Кружевные оборки зонтика бросали на ее лицо ажурную легкую тень и делали его еще более печальным и строгим, чем он привык видеть.
- Ну не странно ли? - сказал он. - Когда я поднимался в гору, держа вас на руках, я чувствовал себя гораздо лучше и шел быстрее, чем когда начал спускаться с холма. Не могу понять, в чем дело: ведь это против всех законов естественной науки! Давайте проверим, станет ли мне легче, если я снесу вас вниз на руках? А вы тем временем будете держать над нашими головами раскрытый зонтик, согласны?

Слабая улыбка на губах жены и ее слова стали для Генри настоящей наградой: так солнечный луч, пробившийся сквозь плотную завесу грозовых туч, согревает душу заблудившегося путника и вселяет в него надежду на то, что его долгое, изобилующее терниями путешествие  закончится благополучно и он достигнет поставленной цели.
- Отлично! - воскликнул лейтенант, забирая у Элис стаканчик и небрежно бросая его в корзину, ничуть не беспокоясь о том, что хрупкое стекло треснет или разлетится на куски. - Жаль, что у меня нет при себе часов, сударыня: я смог бы сравнить время, потраченное на спуск с горы с корзиной в руках и  временем, которое понадобится, чтобы преодолеть отрезок такой же длины с вами. Но я и без того уверен, что сейчас я пойду гораздо быстрее!
Лейтенант не стал повторять заезженную пословицу о том, что своя ноша не тянет, - именно так оно и было в данном случае.
Подхватив жену на руки, он пошел вниз по склону, переступая через узловатые корни, там и сям торчавшие из земли, и огибая камни, которыми была усеяна тропа.
- Очень надеюсь, что леди Ребекка не станет пенять мне за то, что я оставил фарфор и ковер на произвол судьбы, - смеясь, сказал он, - В случае, если кто-нибудь их позаимствует, я смогу возместить хозяевам дома потерю, купив новые тарелки на рынке, куда мы с вами отправимся завтра. Я возьму с собой Перкинса, если вы не против: он поможет донести покупки и будет сменять меня на веслах. Да, Перкинс... Я ведь вам не говорил, что он был моим дядькой еще с тех пор, когда я ходил в детских платьицах? Он служил конюхом в "Папоротниках", был веселым, словоохотливым парнем, не пропускавшим ни одной юбки к вящему неудовольствию дяди Бартоломью, который ему вечно за то выговаривал. Странно: столько лет прошло, а я помню, как он заигрывал с хорошенькими служанками. Впрочем, с тех пор он мало изменился, и так же мало изменилась моя привязанность к нему. Именно он учил меня правильно обращаться с пони и первым усадил на Роджера, -  старого, медлительного мерина, невозмутимого и доброго, как деревенский священник, да простит мне Господь такое сравнение. Когда Роджер умер, - мне тогда было десять лет, - я рыдал целую неделю, а потом месяц отказывался ездить верхом, хотя дядя и предлагал мне любого жеребца или кобылу на выбор. Дядя уже начал сердиться и называть меня девчонкой и нюней-ирландцем, а Боб отвел на конюшню и показал мне жеребца-трехлетку, у которого начиналась чесотка. "Мастер Генри", - сказал он мне, - "Раз уж вы такой чувствительный и добрый малый, докажите, что ваша доброта обращена не только на мертвых, но и на живых" И показал мне, как надо ухаживать за больной лошадью: вместе с ним я удалял струпья, промывая их теплой водой, смазывал пораженные участки кожи дегтем и прикладывал компрессы с отваром из шалфея, череды, чистотела и зверобоя - то есть из тех лекарственных растений, которые в изобилии произрастают на наших лугах и которые я собирал вместе с дядей во время наших с ним прогулок. В результате конь полностью выздоровел, а я так к нему привязался, что с готовностью вернулся к верховой езде. А у вас, сударыня, была в детстве какая-нибудь наперсница - старая добрая нянюшка, которая рассказывала вам сказки на ночь, или молодая смешливая горничная, позволявшая вам шалости, которые запрещала ваша строгая гувернантка?

- Я не устал, - бодро откликнулся Генри, - Да и идти осталось не так уж и долго, но может быть, вам неудобно придерживать зонтик? Давайте сделаем небольшой перерыв и расскажем друг другу еще пару историй. Я и не думал, что вспоминать о детских годах так интересно!
Генри отыскал место, где можно было сделать короткий привал, и отнес Элис к нему.
- Я тоже страшно люблю яблочный пирог, - сказал он, опуская жену на поваленный сосновый ствол и присаживаясь рядом. - Джайлз часто его пекла, но особенно ей удавался рождественский пудинг. Она всегда готовила два пудинга: один огромный, с изюмом и цукатами, для господ, - дядя приглашал друзей на обед сразу после Рождества, - а второй поменьше и попроще, для слуг. Цукатов в нем не было, но зато она  прятала  в нем монетку достоинством в один пенни и тот, кому доставался кусок с пенни, считался счастливчиком. Наверное, не стоит и упоминать, что он всегда доставался мне и я искренне считал, что я везунчик, каких мало, и только повзрослев понял, что все это было подстроено самой Джайлз. Она тогда еще не была вдовой и Перкинс держался с ней почтительно и сдержанно, поскольку, надо отдать ему должное, никогда не волочился за замужними женщинами, по крайней мере явно. Да и муж у Джайлз был каменщиком, суровым и сильным мужчиной: мне в ту пору он казался настоящим великаном. Так вот: всякий раз, обнаружив в своем куске пудинга сверкающую медную монетку, я радостно восклицал, а Перкинс подмигивал Джайлз и говорил: "Любят вас дамы, мастер Генри: снова вы подцепили красотку Пенни! А вот мне что-то не везет…" А Джайлз краснела и сердилась. Вы же знаете, что ее второе имя -  Пенелопа?*
Генри улыбнулся своим воспоминаниям и подумал о том, что вряд ли он был бы более счастлив в своей собственной семье. Эта мысль вызвала в нем и другую, гораздо более грустную: возможно и даже наверняка жизнь его жены сложилась бы иначе, если бы она не попала так рано под опеку своего дяди.
- Как много зависит от того, кто находится рядом с нами, когда мы еще только начинаем свой жизненный путь, когда наш характер только формируется. Наверное, я лучше бы умел сдерживать свои порывы, если бы не имел перед собой в детстве пример в лице Перкинса, который считал, что надо стараться ловить момент и не отказывать себе в удовольствиях, когда подворачивается такая возможность. Слава Богу, что он не склонен к порокам, иначе результат мог бы быть гораздо более печальным. Помню, он всегда брал меня с собой на деревенские ярмарки втайне от дяди, который считал происходящее там чересчур вульгарным и грубым для мальчика моих лет. Но как же там было весело! Однажды нам посчастливилось попасть на представление бродячего цирка-шапито и я до сих помню фокусника, который набивал старый потертый цилиндр разноцветными лентами, а потом вытаскивал из него кролика и пару живых голубей. Еще там были силач, поднимавший лошадь,  бородатая и чудовищно толстая женщина и дряхлый бенгальский тигр: силачу я завидовал, тигра мне было жаль до слёз, а бородатую женщину я так испугался, что пулей выскочил из шатра и Перкинсу пришлось долго искать меня в толпе. А еще там были карусель и лоток, с которого продавали яблоки в карамели… Перкинс разрешил мне прокатиться на карусели три раза подряд и когда я сходил с нее, голова у меня закружилась и я упал  в лужу, перепачкав свой новый матросский костюмчик. Если бы не Джайлз, сумевшая скрыть это от дяди, нам с Перкинсом не поздоровилось бы!
Генри разволновался от воспоминаний: пожалуй, сегодня он впервые так много и подробно рассказывал о своих детских годах. Ему вдруг захотелось снова стать маленьким мальчиком, который радуется монетке, найденной в пудинге, и пугается бородатых женщин.
- Элис, - неожиданно для самого себя спросил он, мучительно краснея. - Вы не будете против, если по возвращении в Англию мы сходим на какую-нибудь деревенскую ярмарку? И теперь ваша очередь: расскажите мне о самом ярком воспоминании детства.

*Пенни - уменьшительное от Пенелопа.

Генри понимал, как важен первый выход в свет для дебютантки.
- Первый бал для девушки - то же самое, что первый бой для кавалериста, - улыбнулся он, представляя, как волновалась Элис, готовясь к этому важному событию. - Сколько же лет вам тогда было? Шестнадцать? Помните, какое на вас было платье и какой танец вы танцевали первым и с кем? Уверен, вы произвели фурор, - такой же, как и на балу у леди Ребекки...
Генри мучил вопрос, не на том ли балу Элис познакомилась со своим возлюбленным, из-за которого на нее ополчился баронет Уайт. Но спрашивать не стал: это было бы в высшей степени бестактно с его стороны, да и вряд ли жена стала бы расказывать о своей первой и судя по всему, единственной влюбленности. Тем не менее, его терзало любопытство: что за человек был ее избранник? Как ему удалось привлечь внимание такой ослепительно красивой и при этом неискушенной девушки, к тому же наверняка не имевшей недостатка в поклонниках. Но увы, он об этом никогда не узнает и будет и дальше наступать на те же грабли, пытаясь очаровать собственную жену.