Бартоломью Кендал благодарно ухватился за соломинку, протянутую Элис.
- Ковер! Какие пустяки! - воскликнул он, не дав племяннику возможности ответить лейтенанту Томасу. - Дитя моё, я беспокоюсь не о ковре, который, - увы! -  переживет всех нас, а о ваших руках, которые так пострадали. Лейтенант Томас, я попрошу вас передать поклон доктору Расселу и заверить его от моего имени, что все мы благодарны ему за его неоценимую помощь.
Взгляд, которым дядя одарил племянника, предупреждал любые комментарии с его стороны.
Генри, уважавший дядю как родного отца, снова пододвинул к себе тарелку, намазал тост маслом и принялся тщательно его пережевывать, запивая горьким, как зола, кофе.
Удостоверившись в том, что Генри не будет дразнить гусей, Бартоломью Кендал продолжил, обращаясь к гостю:
- Скажите, дорогой друг: как долго продлится ваш отпуск и порадуете ли вы нас с миссис Кендал новым визитом?
Кривая ухмылка, перекосившая занятый тостом рот мистера Кендала, неоспоримо  свидетельствовала о том, что он уверен: лейтенант Томас обязательно порадует миссис  Кендал своим присутствием.

Генри отставил чашку с остывшим кофе и встал со стула.
- Я не против, но мне пора. Не провожайте меня, сударыня: снаружи лютый мороз и ветер. До свидания, Джеймс: увидимся в полку. Дядя, буду ждать вас у экипажа.
Поцеловав руку жене, он вышел из столовой, позабыв и о брегете, который должен был вернуть ему его секундант, и о том, что так и не отправил доктору Расселу напоминание о мази, предназначенной для исцеления ожогов, а леди Ребекке - письмо с извинениями и объяснением инцидента с розами.
Перкинс ждал у входных дверей с теплым зимним плащом в руках:
- Вещи погружены, сэр! Можем ехать.
- Я выкурю сигару и попрощаюсь с дядей. Помоги мне разжечь сигару, Боб.
Метель становилась все сильнее.

Ветер был такой силы, что Генри почти сразу же отказался от намерения курить. В конце концов, он сможет сделать это в дороге, внутри защищенного от ветра возка, ведь рядом с ним будет не дама, а привыкший ко всему денщик.
- Брось это дело, Боб, - сказал он, понаблюдав за несколькими безуспешными попытками Перкинса зажечь спичку.
Бартоломью Кендал вышел из дома, кутаясь в подбитый мехом плащ и, почти сгибаясь на ветру, подошел к племяннику.
- Мальчик мой, я расстроил тебя, предложив твоей жене поехать в Париж? Но поверь моему жизненному опыту: так будет лучше для всех. Там она хотя бы будет находиться в обществе жизнерадостных ровесниц и под защитой твоего боевого товарища, в то время как здесь, в нашей глухомани, от скуки и одиночества может начать делать глупости.
- Все хорошо, дядя Бартоломью, - отвечал Генри, бросая взгляд на окна столовой, в которой его жена находилась наедине с лейтенантом Томасом. - Я так же, как и вы, считаю, что Элис нужно немного развеяться, а не сидеть взаперти долгими зимними вечерами. И еще: перед дуэлью я написал письмо своему банкиру, в котором, помимо прочего, назвал вас своим душеприказчиком и распорядился, чтобы в мое отсутствие вам высылали деньги по первому требованию. Поэтому прошу вас: если миссис Кендал что-нибудь понадобится, в том числе я имею в виду и ее расходы на предстоящую поездку - незамедлительно пишите в Лондон по адресу, который я оставил в верхнем ящике бюро в своей комнате.  Там же и подписанное двумя свидетелями завещание. А теперь прощайте, и берегите себя: я буду писать вам из Крыма каждые две недели.
Два джентльмена церемонно пожали друг другу руки и расстались так, как будто младшему из них предстояло не возвращение на поле брани, а увеселительная прогулка по Елисейским полям. Генри еще немного постоял на ветру, слушая завывания метели и глядя на окна столовой: свет едва пробивался сквозь опущенные тяжелые шторы.
- Сэр! Вы никак передумали ехать? - окликнул его денщик, выглядывая из экипажа, где уже некоторое время сидел, закутавшись в меховую полость.
- Иду, - глухо откликнулся лейтенант и повернулся к дому спиной.

Генри стремительно обернулся, хотя слабый голосок жены еле пробивался сквозь завывания ветра.
- Зачем вы вышли на холод? Я же велел вам остаться! - с досадой крикнул он в ответ, хотя сердце заколотилось от радости и благодарности за то, что она, вопреки его приказанию, все же решила его проводить. Вопрос о Париже он пока оставил без внимания, потому что, окинув взглядом маленькую фигурку, заметил, что она утопает в снегу, и задался вопросом, успела ли жена надеть высокие сапожки и зашнуровать их? Навряд ли: слишком мало времени прошло с того момента, как он покинул столовую, а он сам однажды боролся с лентами ее новых сапожков и помнил, какое это долгое и непростое дело. Торопливо сдернув  с себя незастёгнутый армейский плащ, он бросил его на снег у ног жены, как когда-то Уолтер Рэли бросил свой плащ под ноги королеве, чтобы та смогла перейти через лужу, не запачкав бархатных туфелек. Обняв Элис здоровой рукой, он приподнял ее и поставил на плащ, снова, как прошлой ночью, прижимая к себе и наклоняясь к ее волосам, укутанным шалью.
- Конечно, вы поедете в Париж: я так хочу.
Ничего подобного он не хотел и если бы мог, то сказал бы другое: что заранее ревнует ее к своему старому другу и ко всем мужчинам, которых она встретит в этом вояже, что если бы он мог - усадил бы ее в экипаж и забрал с собой, чтобы не отпускать от себя ни днем, ни ночью... Но последнее было невозможно, а кроме того, он ни секунды не сомневался,  что на самом деле ей не терпится отправиться в путешествие. А разве мог он ей хоть в чем-нибудь отказать?
- Сэр! Долго еще вас ждать?... - Перкинс высунулся из возка и, увидев, что происходит, тут же нырнул обратно.

- Беречься нужно вам: возвращайтесь в дом, - шепнул Генри на ушко жене, как только ее губы, едва коснувшись его губ, тут же отпрянули. Он не посмел ответить на этот робкий поцелуй, убедив себя в том, что  ему просто показалось. Зато не показалось другое: опустив взгляд, он заметил, что из-под полы шубы выглядывает припорошенный снегом мысок домашней туфли. Так и есть: переобуться перед выходом она не успела. Генри, не задумываясь, подхватил жену на руки: даже в собольей шубе она казалась ему почти невесомой. Накануне, мучаясь от боли в раненом плече, он сумел донести ее от студии до  спальни, значит, должен был справиться и сейчас. Проваливаясь в снег, лейтенант побрел обратно к дому и каждый его шаг лишь приближал мгновение окончательной разлуки. Он молчал: да и как можно было разговаривать, когда вокруг бесновались тысячи обезумевших банши, чьи истошные и визгливые завывания бились о барабанные перепонки как какофония военных труб, флейт и барабанов. Холода он не чувствовал, по крайней мере снаружи. Настоящий холод был внутри, когда он думал о том, чем закончится поездка Элис в Париж и его возвращение под Балаклаву.
Дверь открыл Мервин и отступил в сторону, пропуская внутрь лейтенанта с его ношей на руках. Генри опустил Элис на пол и посмотрел на нее: он был уверен, что видит ее в последний раз. Все слова, которые он не успел, не сумел или не захотел ей сказать за те несколько дней, что они были вместе, застыли в груди тяжелыми глыбами льда.
- Не выпускать! - твердо и отчетливо приказал он дворецкому, не сводя глаз с жены, и пятясь, вышел за порог.
Тяжелая дверь захлопнулась перед его носом, послышался скрежет задвигаемого засова. Он не думал, что Элис во второй раз побежала бы за ним, но хотел тем не менее предупредить даже самый ничтожный риск этого. Все, что было ими  произнесено или сделано, теперь осталось в прошлом, за прочной дверью из уэльского дуба.
Перкинс добрался до него по снежным заносам, приволакивая подстреленную дробью ногу, и накинул ему на плечи армейский плащ, который до того успел поднять и отряхнуть от снега.
- Вы в своем уме-то, сэр? Застудите пулевое ранение  - навек инвалидом останетесь. Мне вон Джайлз шерстяной тряпицей перевязала сами знаете какое раненое место, чтоб ненароком не застудил, сидя на холодном.
Генри усмехнулся:
- И не говори, Боб: мы с тобой та еще пара... однорукий и одноногий.
Уже сидя в покачивающемся экипаже и глядя в занесенное метелью окошко, он вдруг спросил у Перкинса, вспомнив о случае, который наделал много шума:
- Помнишь полковника Пейджета из четвёртого драгунского?
- А то! - подтвердил денщик, - Это ж тот старый хрыч, что в прошлом ноябре отказался от службы и вернулся на пароходе домой к молодой жене под юбку.
Перкинс хмыкнул и тут же обеспокоенно спросил, дотронувшись до руки лейтенанта:
- Но вы-то так никогда не поступите, сэр?
Генри покачал головой:
- Нет, Боб: я - никогда.
Ему показалось, что денщик вздохнул с облегчением. Некоторое время оба молчали, затем Перкинс сказал:
- Если жена полковника такая же раскрасавица, как миссис Кендал, то я в него камнем не брошу.  Простите, сэр, что я так откровенно, да только миссис Кендал так хороша, что лопни мои глаза. Даже для вас чересчур хороша, сэр, а вы-то любую даму охмурите в два счета!
Генри впервые почувствовал, что ком льда у него в груди начал потихоньку таять. Он шутливо ткнул денщика  кулаком в бок и заметил:
- Умеешь же ты подольститься, каналья! Вытаскивай спички и давай-ка покурим.

*История с полковником Пейджетом реальна, но возраст полковника исключительно на совести автора этого поста.