- Действительно, гадко! - с жаром поддержал мнение жены Генри, хотя и подразумевал вариант, в котором одну женщину делили двое мужчин, а не наоборот: наличие конкурента он бы не перенес.
Обрадовавшись тому, что его возлюбленная не рассматривает такую возможность, он пылко поцеловал ее в губы и прижал к себе со всей страстью, на которую был способен.
Удовлетворив любопытство Элис в основном, что касалось судеб Мэри Рид и Энн Бонни, он снова засомневался, нужно ли рассказывать ей о печальном конце первой. Мэри Рид умерла в тюрьме, в то время как ее более счастливая товарка вышла на свободу, родила ребенка и обзавелась законным мужем.
- Единственное, что известно, - это то, что их не казнили, - сказал он и обнял Элис. - Забудьте о них, душа моя: эти дамы, при всех их достоинствах, не чета вам и уж точно не могут служить вам примером.
Лейтенант снова поцеловал жену, страстно сплетаясь языком с ее язычком, шаловливым и податливым. Он не желал продолжать разговор на тему, становившуюся все более опасной, и ему совершенно не хотелось, чтобы его нежная и женственная возлюбленная решила пойти по стопам женщин, избравшим в качестве жизненного пути разбой и распутство.

Хотя лейтенант и вступил первым в любовную игру, он не ожидал, что жена ответит ему с таким пылом, и потому не догадался заблаговременно поставить недопитый бокал с шампанским на прикроватный столик. Шипучее вино пролилось на покрывало, оставив после себя резко пахнувший влажный след, а бокал скатился с постели на пол, устланный толстым пушистым ковром, в ворсе которого еще недавно утопали по щиколотку крошечные ножки Элис. Впрочем, это досадное происшествие ничуть не взволновало лейтенанта: гораздо сильнее он был взволнован тем, как вела себя его возлюбленная, так быстро и неожиданно превратившаяся из застенчивого  бутона в пышный цветок, нетерпеливо и жадно  раскрывавший свои лепестки, чтобы принять горячие и бесстыдные ласки солнечного луча. Генри гадал, что явилось тому причиной: любовный напиток из лозы, выросшей на французской почве, или же его рассказ о женщинах, не боявшихся следовать своим самым сокровенным желаниям. Он всем сердцем любил скромную английскую фиалку, но дамасская роза, в которую она постепенно превращалась  благодаря магическому влиянию страсти, вызывала в нем не менее сильные чувства.
- Вы невозможно, нестерпимо желанны! - задыхаясь, прошептал он, пытаясь освободить плечи и грудь владычицы своих сердца и тела от тугих, свивальных пут платья и ненавистного корсета. Поскольку руки у него дрожали от нетерпения, расстегнуть пуговки на лифе он был не в состоянии, поэтому признал свое поражение и бросился в атаку на кринолин, справиться с которым, как ему казалось, было гораздо проще. Однако и тут его поджидало фиаско: он запутался в ворохе нижних юбок*

*Как сообщает Википедия, до 1856 года под верхней юбкой носили ещё 6 нижних юбок   

-Более чем... – ответил лейтенант, не заметивший ничего странного и потому удивленный вопросом.
Потерпев неудачу в борьбе с многочисленными бастионами, которые капризная и непредсказуемая женская мода  вопреки всякой логике воздвигла вокруг крепости, желавшей немедленно сдаться, он решил прибегнуть к другому меневру. Справиться с собственными брюками было парой пустяков: не тратя времени на то, чтобы их снять, он расстегнул их и улегся на обе лопатки, показывая таким образом, что сдается на милость своей Прекрасной Дамы, победительницы его тела и души. Элис он усадил сверху, и ее юбки опустились  пышным колоколом, скрывая от взора поле любовной схватки. Поднырнув обеими руками под этот мягкий шелестящий купол, Генри обхватил ладонями округлые женские бедра, чуть приподнимая и снова опуская их на себя, устраивая поудобнее и точно там, где им и следовало находиться, - и почти задохнулся, ощутив  как его напрягшуюся и восставшую мужскую плоть со всех сторон бархатной, но тугой перчаткой обнимает и нежно сжимает плоть женская.   

Генри закрыл глаза, подчиняясь ритму, который задавала его возлюбленная. Это было похоже на то, как если бы он лежал, вытянувшись на дне лодки, мягко покачивающейся на морских волнах. Его охватила сладкая истома, больше приличествующая женщинам, - это его одновременно и смущало, и наполняло новым, доселе неизведанным. но  приятным ощущением почти полного покоя. Мужчина должен быть активным, должен доминировать над женщиной, существом слабым и по определению ведомым, - это он затвердил с детства и всегда старался следовать этой максиме в любви. Но сейчас он неожиданно понял нечто совершенно противоположное: не важно, кто сверху, а кто снизу, ведь то, что вверху, то и внизу, если оба любовника охвачены одинаковой страстью и тягой друг к другу. Когда он брал Элис так, как было предписано неписаными правилами, неизвестно кем установленными, он ощущал себя всемогущим властелином, но теперь, уступив на время активную роль ей, он получал не меньше удовольствия, просто оно было иного рода. 
Генри открыл глаза, чтобы взглянуть на свою волшебную пери, на гурию, с которой не могли сравниться самые красивые и умелые жрицы продажной любви. То, как двигалась Элис, вбирая его в себя, нежно сжимая своим лоном его отвердевшую и пульсирующую  плоть; стоны, срывавшиеся с ее губ, ее прелестная головка, запрокинутая в любовном экстазе, говорили ему о том, что она по-настоящему наслаждается их соитием, а не просто уступает ему, как должна делать хорошая жена. Именно это и было главным и заставляло его еще острее ощущать удовольствие и важность того, что происходило между ними. И когда она обессиленно упала ему на грудь, трепещущая и снова покорная его сильным рукам, он молча прижал ее к себе, чувствуя, что его переполняют такие любовь и нежность, выразить которую в словах умели лишь окситанские трубадуры.

- Раньше вы думали иначе, любовь моя, - прошептал Генри  в ответ с ласковым упреком. - И как же я счастлив, что вы изменили свое мнение. Я люблю вас, так сильно люблю, что порой от этого больно.
Он никак не мог заставить себя разжать объятья, чтобы отпустить Элис и дать ей возможность оправить платье. Тепло ее тела, разгоряченного их страстным соитием, согревала его и наполняла новыми желаниями, которые он намеревался воплотить позже, когда наступит ночь. Ко всему прочему его обуяла жажда, но вытащив из серебряного ведерка бутылку с шампанским, он с сожалением обнаружил, что игристый напиток выдохся, и вернул ее обратно.
- Чем бы вы хотели заняться сейчас? - спросил он. - У нас уйма свободного времени, и мы можем либо отправиться на прогулку по городу, либо почитать рукопись с арабскими сказками, которой нас так любезно снабдил мистер Соммервиль.

Генри был только рад провести остаток дня в номере, а не на раскаленных улицах Каира. Вечер наверняка принесет с собой долгожданную прохладу,  на темном небе зажгутся яркие южные звезды, и они с Элис снова будут любоваться ими, попивая ледяное шампанское на открытой веранде отеля.
-  Ничего лучшего и придумать невозможно, - согласился он и поцеловал жену. - Не хотите снять с себя дорожное платье, раз уж нам никуда не надо идти? Ведь  вам все равно придется переодеваться к обеду, так разрешите себе отдохнуть от корсета. А я тоже переоденусь во что-нибудь менее формальное и найду в наших саквояжах рукопись со сказками.
Предложение переодеться несколько запоздало, однако лейтенант только посмеивался про себя, радуясь тому, что стесняющая их тела одежда не помешала им заняться любовью. В этом было что-то особенно возбуждающее, отличавшееся от того, когда супруги благоразумно раздевались перед сном, облачаясь в ночные рубашки, убирая волосы под чепец или ночной колпак. У Генри не было ночного колпака, да и вообще этот предмет стойко ассоциировался у него со старостью и разнообразными недугами, но он точно также не хотел, чтобы Элис прятала под чепец свои роскошные волосы, которые он так любил перебирать и накручивать на пальцы, одновременно целуя ее в тонкую, почти прозрачную кожу на висках, - туда, где корни ее светлых волос становились  влажными и немного темнели от пота, выступившего во время занятий любовью. От этих мыслей он снова возбудился, но взял себя в руки и занялся тем, что методично проверил несколько саквояжей в поисках  восточного халата и рукописи.

Лейтенант, уже успевший облачиться в халат, купленный им в Александрии, все еще продолжал поиски рукописи, роясь в многочисленных саквояжах как терьер, пытающийся проникнуть в лисью нору. Когда он был холост, его багаж обычно ограничивался парой сундуков, но с другой стороны он никогда не путешествовал так много и на такие далекие расстояния, как теперь, уже будучи семейным человеком. Но вспомнив о том, сколько верблюдов понадобилось для перевозки багажа семейству Купер, в котором было двое детей, он понял, что у них с Элис на самом-то деле не так много вещей. Наконец рукопись была найдена и он открыл ее, чтобы убедиться в том, что почерк мистера Соммервиля вполне разборчив. К счастью, так оно и оказалось. В этот момент Элис вышла из-за ширмы, уже облаченная в домашнее платье, мягко облегавшее ее миниатюрную фигурку и делавшее ее еще более соблазнительной.
Лейтенант захлопнул рукопись и бросился к жене, чтобы ее обнять. Собственный  пыл удивлял и немного смущал его: они только что занимались любовью, а он снова хотел повторить этот упоительный опыт. Он никогда и ни от кого не слышал о том, чтобы супруги так часто предавались страсти, - впрочем, обсуждать подобные вещи было не принято. Порой холостые офицеры в узком кругу доверенных лиц охотно и довольно откровенно  говорили о своих любовницах, что Генри не одобрял и потому никогда не участвовал в таких разговорах. Но по крайней мере он сделал вывод, что любовный пыл поддерживается главным образом благодаря редким встречам, а супружеская жизнь обычно протекает размеренно и по раз и навсегда установленному распорядку. Но то, что происходило между ним и Элис опровергало это убеждение.
- Как вы красивы и, простите мне такое сравнение, - аппетитны, любовь моя! Так бы вас и съел, - воскликнул он, подхватывая жену на руки и направляясь к постели, причем каждый шаг, приближающий их к ложу любви, сопровождался очередным поцелуем. Усадив Элис на край кровати, все еще хранившей следы их недавней страсти, - сбившееся покрывало и отпечатки голов на мягких подушках, - он опустился перед ней на колени и принялся страстно целовать ее маленькие ручки, позабыв о том, что собирался почитать вслух.

Всякий раз, когда лейтенант слышал из уст жены эти два простых слова, ему казалось, что он ослышался, так сильно было его неверие в то, что он может быть любим женщиной, от одного взгляда на которую у него начинала кружиться голова. Он все еще сомневался в крепости уз, которые их связывали, помня, как холодно, а порой и враждебно относилась к нему его возлюбленная в начале их брака. Впрочем, он никогда не забывал и о том, как преданно и заботливо она ухаживала за ним, когда он выздоравливал после ранения, но всегда относил это на счет ее доброго сердца и следования чувству долга нежели любви к нему. Медленно, очень медленно их отношения менялись к лучшему и наконец стали почти идеальными, но он то и дело спрашивал себя, не видит ли он чудесный сон, пробуждение от которого станет болезненным ударом? Вдруг он очнется от иллюзии, в которой сам себя желал уверить, и обнаружит, что его ангел просто притворялся из жалости к нему или по каким-то другим соображениям? Но нет, если бы это было так, разве стала бы Элис так страстно и искренне отвечать на его ласки, которых раньше страшилась и которые отвергала? Можно обмануть мужчину в словах, во взглядах и жестах, но никогда - в постели, где все тайное поистине становится явным.
Генри пересчитал пальцем крохотные пуговки на просторном домашнем платье Элис и улыбнулся пришедшей ему в голову мысли:
- Мне так не терпится расстегнуть ваше платье, чтобы покрыть поцелуями вашу прелестную грудь, что я с трудом удерживаюсь от этого, - сказал он - Однако же я не смею злоупотреблять вашей снисходительностью к моим слабостям, любовь моя. Попробую отсрочить то, чего хочу прямо сейчас. Начну читать вам вслух рукопись мистера Соммервиля, но, дочитав до конца очередной страницы, буду расстегивать одну пуговичку на вашем платье, и так, пока не расстегну их все. Сколько же их тут? Всего лишь дюжина! Думаю, что я смогу продержаться до двенадцатой страницы...
На самом деле он изнемогал от желания, но не хотел заставлять жену уступать его напору, и надеялся, что постепенно успокоится, - примерно на восьмой или девятой странице.

Генри сел рядом с Элис, просунув одну руку между подушками и ее спиной, полуобняв ее, а другой рукой стал теребить и крутить верхнюю пуговичку платья, задумчиво её разглядывая. Он заметил озорную искорку, промелькнувшую во взгляде жены, и решил ей подыграть. 
- Какие невыполнимые условия вы мне ставите, сударыня, - промолвил он, не отнимая пальцев от гладкой пуговки, обтянутой тканью. - Чем я заслужил такое суровое обхождение? Неужели вы заставите меня терзаться в бесконечном ожидании, добавляя к моей епитимье все новые и новые страницы?
Он тяжело вздохнул и вытащил из кармана халата рукопись с арабскими сказками, переведенными Соммервилем.
- Что ж, вынужден подчиниться...
Открыв рукопись и для вида полистав ее, он вернулся к первой странице и начал читать монотонным и лишенным всякого выражения голосом:
- Рассказ о царе Шахрияре и его брате.
Слава Аллаху, господу миров! Привет и благословение господину посланных, господину и владыке нашему Мухаммеду! Аллах да благословит его и да приветствует благословением и приветом вечным, длящимся до судного дня! В древние времена и минувшие века и столетия был на островах Индии и Китая царь из царей рода Сасана, повелитель войск, стражи, челяди и слуг. И было у него два сына – один взрослый, другой юный, и оба были витязи храбрецы, но старший превосходил младшего доблестью. И он воцарился в своей стране и справедливо управлял подданными, и жители его земель и царства полюбили его, и было имя ему царь Шахрияр; а младшего его брата звали царь Шахземан, и он царствовал в Самарканде персидском. Оба они пребывали в своих землях, и каждый себя в царстве был справедливым судьёй своих подданных в течение двадцати лет и жил в полнейшем довольстве и радости. Так продолжалось до тех пор, пока старший царь не пожелал видеть своего младшего брата и не повелел своему везирю поехать и привезти его. Везирь исполнил его приказание и отправился, и ехал до тех пор, пока благополучно не прибыл в Самарканд. Он вошёл к Шахземану, передал ему привет и сообщил, что брат его по нем стосковался и желает, чтобы он его посетил; и Шахземан отвечал согласием и снарядился в путь. Он велел вынести свои шатры, снарядить верблюдов, мулов, слуг и телохранителей и поставил своего везиря правителем в стране, а сам направился в земли своего брага. Но когда настала полночь, он вспомнил об одной вещи, которую забыл во дворце, и вернулся и, войдя во дворец, увидел, что жена его лежит в постели, обнявшись с чёрным рабом из числа его рабов.
Генри замолчал, потрясенный прочитанным и не зная, как поступить дальше: продолжить чтение или бросить рукопись в камин.

Лейтенанта тоже мучил этот вопрос, поэтому он не захлопнул рукопись, как собирался, а взял себя в руки и продолжил чтение, хотя голос его дрожал от негодования.
И когда Шахземан увидел такое, все почернело перед глазами его, и он сказал себе: «Если это случилось, когда я ещё не оставил города, то каково же будет поведение этой проклятой, если я надолго отлучусь к брату!» И он вытащил меч и ударил обоих и убил их в постели, а потом, в тот же час и минуту, вернулся и приказал отъезжать – и ехал, пока не достиг города своего брата. А приблизившись к городу, он послал к брату гонцов с вестью о своём прибытии, и Шахрияр вышел к нему навстречу и приветствовал его, до крайности обрадованный. Он украсил в честь брата город и сидел с ним, разговаривая и веселясь, но царь Шахземан вспомнил, что было с его женой, и почувствовал великую грусть, и лицо его стало жёлтым, а тело ослабло. И когда брат увидел его в таком состоянии, он подумал, что причиной тому разлука со страною и царством, и оставил его так, не расспрашивая ни о чем. Но потом, в какой то день, он сказал ему: «О брат мой, я вижу, что твоё тело ослабло и лицо твоё пожелтело». А Шахземан отвечал ему: «Брат мой, внутри меня язва», – и не рассказал, что испытал от жены. «Я хочу, – сказал тогда Шахрияр, – чтобы ты поехал со мной на охоту и ловлю: может быть, твоё сердце развеселится». Но Шахземан отказался от этою, и брат поехал на охоту один.
В царском дворце были окна, выходившие в сад, и Шахземан посмотрел и вдруг видит: двери дворца открываются, и оттуда выходят двадцать невольниц и двадцать рабов, а жена его брата идёт среди них, выделяясь редкостной красотой и прелестью. Они подошли к фонтану, и сняли одежды, и сели вместе с рабами, и вдруг жена царя крикнула: «О Масуд!» И чёрный раб подошёл к ней и обнял её, и она его также. Он лёг с нею, и другие рабы сделали то же, и они целовались и обнимались, ласкались и забавлялись, пока день не повернул на закат. И когда брат царя увидел это, он сказал себе: «Клянусь Аллахом, моя беда легче, чем это бедствие!» – и его ревность и грусть рассеялись.
Страница закончилась, но лейтенант был так потрясен прочитанным, что даже и не подумал получить награду в виде расстегнутой пуговки на платье жены. При этом он не мог не вспомнить, что когда-то с большим интересом и удовольствием читал сочинение месье Брантома, в котором в присущем французам фривольном духе описывались похождения замужних дам, но тогда он был холост и, увы, и сам не безгрешен, тайно встречаясь с женщиной, у которой был законный муж, и наставляя рога последнему. Но теперь он был женат, и от одной мысли о том, что Элис могла бы изменить ему, у него чернело перед глазами точно так же, как у несчастного царя Шахземана. А ведь он будет часто отсутствовать по делам службы, в то время как его жена, столь же красивая и прелестная, как и жены персидских царей, будет томиться от скуки...А в Калькутте больше блестящих кавалерийских офицеров и холостых служащих Ост-Индской компании, чем  рабов во дворце Шахрияра! Генри перевел на Элис потемневший взгляд: никакого повода ревновать не было, а он уже был готов растерзать любого, кто подойдет к ней ближе, чем на десять ярдов.
- Хотите услышать продолжение, сударыня? - глухо поинтересовался он, пристально разглядывая голубую жилку, бившуюся на тонкой шейке жены.

*Здесь и далее цитируется русский перевод «Книги тысячи и одной ночи», сделанный М. Салье под редакцией академика И. Ю. Крачковского по калькуттскому изданию.

Лейтенант с уважением, хотя и не без некоторого удивления, взглянул на жену: ее замечание било не бровь, а в глаз! Он прекрасно помнил, что в  "Сказках матушки гусыни" каждая история заканчивалась моралью, которую автор, не поленившись,  облек в форму изящных стихов. Придерживался ли анономный сочинитель арабской сказки той же композиции, он  пока не знал, но счел уместным сказать:
- Мораль обычно находится в конце, душа моя, поэтому давайте наберемся терпения, и я продолжу чтение, хотя, видит Бог, содержание этой сказки пока не дает мне надежды на лучшее.
Лейтенант продолжил чтение, поведав своей слушательнице о том, как Шахземан рассказал брату своему Шахрияру о своей собственной беде и о том, что видел из окна своей спальни. Не поверив ему на слово, Шахрияр лично проследил за женой и убедился в  ее распутстве и измене, и "ум улетел из его головы"
- Красноречиво, - пробормотал лейтенант, прочитав эту фразу и невольно восхитившись точностью определения: когда он сам ревновал Элис, ум действительно от него отлетал и очень долго не хотел возвращаться обратно.
Далее в сказке описывалось, как братья отправились путешествовать по миру, чтобы найти таких же рогоносцев, как и они сами, и после долгих и бесплодных блужданий и поисков вышли к соленому морю и присели отдохнуть под деревом. И надо же такому случиться, что в этот моент на дерево опустился джинн с ларцом, из которого вышла красивая девушка.
Джинн взглянул на эту женщину и сказал: «О владычица благородных, о ты, кою я похитил в ночь свадьбы, я хочу немного поспать!» – и он положил голову на колени женщины и заснул; она же подняла голову и увидела обоих царей, сидевших на дереве. Тогда она сняла голову джинна со своих колен и положила её на землю и, вставши под дерево, сказала братьям знаками: «Слезайте, не бойтесь ифрита». И они ответили ей: «Заклинаем тебя Аллахом, избавь нас от этого». Но женщина сказала: «Если не спуститесь, я разбужу ифрита, и он умертвит вас злой смертью». И они испугались и спустились к женщине, а она легла перед ними и сказала: «Вонзите, да покрепче, или я разбужу ифрита». От страха царь Шахрияр сказал своему брату, царю Шахземану: «О брат мой, сделай то, что она велела тебе!» Но Шахземан ответил: «Не сделаю! Сделай ты раньше меня!» И они принялись знаками подзадоривать друг друга, но женщина воскликнула: «Что это? Я вижу, вы перемигиваетесь! Если вы не подойдёте и не сделаете этого, я разбужу ифрита!» И из страха перед джинном оба брата исполнили приказание, а когда они кончили, она сказала: «Очнитесь!» – и, вынув из-за пазухи кошель, извлекла оттуда ожерелье из пятисот семидесяти перстней. «Знаете ли вы, что это За перстни?» – спросила она; и братья ответили: «Не Знаем!» Тогда женщина сказала: «Владельцы всех этих перстней имели со мной дело на рогах этого ифрита. Дайте же мне и вы тоже по перстню». И братья дали женщине два перстня со своих рук, а она сказала: «Этот ифрит меня похитил в ночь моей свадьбы и положил меня в ларец, а ларец – в сундук. Он навесил на сундук семь блестящих замков и опустил меня на дно ревущего моря, где бьются волны, но не знал он, что если женщина чего-нибудь захочет, то её не одолеет никто
Грубый, откровенный язык сказки одновременно и шокировал, и возбуждал Генри.
- Однако... - воскликнул он, прерывая чтение, и поражаясь физической выносливости и необузданной распущенности  героини повествования. - Пятьсот семьдесят любовников у одной дамы! Разве такое возможно? Впрочем, я согласен с моралью: "Если женщина чего-нибудь захочет, то её не одолеет никто". Ведь это же чистая правда, сударыня! Или вы считаете иначе?
Генри перевернул страницу и обнаружил, что рано сделал вывод о морали: он еще не успел дочитать сказку до конца.

Выслушав рассуждения жены, Генри почувствовал, как у него отлегло от сердца: только по-настоящему любящая и преданная женщина могла рассуждать таким образом! Он отбросил всяческие сомнения и ревность и с чувством поцеловал Элис, радуясь, что он - лейтенант Кендал, а не царь Шахрияр или царь Шахземан! Зачем ему неограниченная власть или казна, переполненная золотом, когда у него есть такое сокровище, какого не было ни у одного из них!
- Я счастлив уже от того, что вы думаете именно так, - сказал он Элис, - Но поверьте, что и моя цель, как вашего мужа, состоит в том, чтобы сделать счастливой и всем довольной вас, а также обеспечить будущее наших детей, которыми, как я надеюсь, благословит наш брак Всевышний. Но давайте я дочитаю сказку: осталось совсем немного.
И Генри продолжил чтение, хотя больше всего ему хотелось заняться совершенно другим, а именно - тем, что обычно ведет к появлению детей, о которых он только что упомянул.
Оба царя до крайности удивлялись и сказали один другому: «Вот ифрит, и с ним случилось худшее, чем с нами! Подобного не бывало ещё ни с кем!»
И они тотчас ушли от неё и вернулись в город царя Шахрияра, и он вошёл во дворец и отрубил голову своей жене, и рабам, и невольницам.
И царь Шахрияр еженощно стал брать невинную девушку я овладевал ею, а потом убивал её, и так продолжалось в течение трех лет.
И люди возопили и бежали со своими дочерьми, и в городе не осталось ни одной девушки, пригодной для брачной жизни.
- Вот какие несчастья влечет за собой супружеская измена! - воскликнул лейтенант. - Виновата лишь одна женщина, - жена царя, - но ее грех пал на головы ни в чем не повинных девственниц, каждая из которых могла бы стать верной и любящей женой какому-нибудь мужчине! Может быть, в этом и состоит завуалированная мораль сказки, как вы считаете?

Генри был тоже неприятно поражен неутолимой мстительностью царя Шахрияра: было ясно, что  мстил всему женскому роду за измену своей жены. Пробежав глазами последние несколько абзацев, он решил не зачитывать их вслух, а пересказать Элис их содержание вкратце.
- Я полностью с вами согласен, душа моя: такая кровожадная мстительность превосходит все мыслимые пределы, - сказал он, пожимая ручку жены. - По-видимому, царь потерял веру в женщин и решил искоренить их всех, чтобы никогда больше не стать жертвой обмана - поступок не только жестокий, но и глупый. Однако в конце сказки говорится о том, что нашлась одна девушка, - дочь его главного советника, - которая не только не побоялась стать следующей его жертвой, но даже сама вызвалась пойти к нему. Звали ее Шахразада, и я понял так, что она составила некий хитроумный план действий, о котором мы сможем узнать, если продолжим чтение дальше. Но давайте пока что на этом закончим? В следующей сказке, судя по названию, речь пойдет о быке и осле, - не понимаю, как это связано с содержанием предыдущей, но не буду забегать вперед и просматривать ее содержание.
Генри закрыл рукопись и сунул ее под подушку.

- О нет, нисколько! Я вполне дотяну до обеда, - ответил лейтенант, покосившись на пуговички, ни одна из которых так и не была расстегнута вопреки его с Элис договору. Он был раздосадован таким плачевным результатом и разочарован  арабскими сказками, которые ему так нахваливал Соммервиль. Вместо того, чтобы настроить его жену на любовный и игривый лад, сказка о царе Шахрияре, кажется, отбила у Элис всякую охоту к занятиям любовью и заставила рассуждать на  отвлеченные и философские темы с пылом, который демонстрировали лондонские парламентарии во время дебатов или очередных выборов. Во всяком случае, она не пыталась поцеловать мужа, а перевела разговор на сугубо практическую тему еды. Генри со вздохом откинулся на подушку, под которой теперь лежала рукопись, и уставился в потолок, разглядывая лепнину. Он понятия не имел, чем заняться дальше.
Вытащить из саквояжа и почистить револьвер?
Вызвать гостиничного слугу и приказать ему принести горячей воды для бритья?
Написать очередное письмо дяде Бартоломью или лейтенанту Томасу?
Сосчитать наличность и записать дорожные траты?
Да, пожалуй, последнее занятие было бы самым полезным. Генри настолько мало тратил в бытность холостяком и так привык к тому, что денег у него в избытке, что с самого начала  супружеской жизни почти не следил за своими расходами и сейчас не смог бы сказать, сколько успел потратить и какими средствами располагает, а впереди его ожидали серьёзные расходы, связанные с покупкой драгунской экипировки, лошадей для себя и Элис, арендой дома в Калькутте и наймом многочисленных слуг. Но надо было предложить какое-нибудь занятие и Элис, чтобы она не заметила, чем озабочен ее супруг и не начала волноваться.
- Душа моя, завтра в гостинице устраиваются танцы. Не хотите ли провести смотр своим украшениям, чтобы  быть во всеоружии? Вдруг в дороге сломалась застежка на ожерелье или браслете, - тогда нам придется срочно отправляться в квартал ювелиров, чтобы починить украшение.
Путеводитель успел поведать лейтенанту о том, что Каир делился на кварталы, которые именовались по роду деятельности или национальности и религиозным верованиям их обитателей, и вход в каждый из них осуществлялся через охраняемые стражниками ворота.  Генри мельком просмотрел список и обнаружил коптский, еврейский и франкский кварталы, а также кварталы водоносов, ювелиров и ткачей. Судя по всему, гостиница, в которой они остановились, находилась в квартале Харт -эль-Франг или Эль Моски, то есть в квартале европейцев. Но это было не точно, поэтому лейтенант сделал зарубку в памяти спросить у портье.